Граненое время

Июньские вечера — это целая вечность. Можно все домашние дела переделать, а солнце еще высоко, оно и не собирается на покой, светит себе над дальними отрогами Уральских гор. Приближается пора летнего солнцестояния. А там дни уже станут убывать на минуту, на две, на три-четыре минуты в сутки, быстрее и быстрее. Так зачем подгонять золотое время? В самом деле, зачем, если впереди затяжная осень со своим коротеньким бабьим летом?

Витковский приехал сегодня необычно рано. Он был возбужден, непрерывно ходил по комнате и все говорил, говорил о недавнем ливне, который воскресил из мертвых совхозные хлеба. Наконец он остановился против Натальи, спросил ее с плохо скрытым усилием над собой:

— До каких пор, Наташа, мы будем встречаться от случая к случаю?

Она лишь улыбнулась смущенно ему в ответ: ну до чего излишни, в самом деле, эти признания в любви!

— Молчание — знак согласия. Что ж, осенью поедем в отпуск уже вместе.

Вместе... Да не сон ли это? Нет, это явь. Однако, как во сне, она не в силах отстранить его руки и, повинуясь его желаниям, отвечает ему тихой, застенчивой лаской. Но почему он спешит сегодня?

Наталья открывает глаза: как, разве еще день?! Торопливо кутается в одеяло, хочет отодвинуться к стене. Но он удерживает ее, с озорной улыбкой откидывает угол одеяла и смотрит, смотрит на ее груди, испуганно отвернувшиеся друг от друга. А она не смеет защитить их. Значит, правда, она — его жена.

Он уехал на закате солнца. Наталья встала, оделась, решив посидеть часок на берегу протоки. Застегивая потайные пуговки вязаного купальника, упрямо выскользающие из пальцев, она отметила, что располнела, что вот уже и не годятся старые вещицы. И мысль о материнстве вдруг снова перечеркнула все: и прежние ее раздумья о вдовьей жизни, и девичий стыд этой последней встречи с Павлом.

Наталья вышла во двор, зажмурилась от солнца. Какой чудный вечер!

— Здрасте, Сергеевна!

Это соседка караулила ее у дощатого заборчика.

— Добрый вечер, Евдокия Петровна, — охотно ответила Наталья и потянулась за своими удочками, что лежали на плоской крыше дровяника. Ей некого теперь бояться, даже этой злой бабенки, прозванной среди геологов тетей Бибиси.

Она спустилась по земляной лесенке к воде, устроилась поудобнее среди буйных зарослей тальника и ловко, как настоящий рыболов, замахнулась длинным удилищем.

Чуткий поплавок медленно движется по воде. Стрекозы долго кружатся над ним и, обманувшись, одна за другой улетают прочь. Наталья рассеянно следит за легкомысленными стрекозами, думая о Павле. В самом деле, как это немолодые люди начинают разбираться в своих отношениях после того, когда эти отношения зашли уже очень далеко. А может быть, людей средних лет просто-напросто смущают высокие слова, сказанные однажды в юности? Может быть, вторая любовь полагается на житейский опыт? Но тогда она, значит, проще первой, если нет сокровенных тайн, даже тайны страсти. Хватит ли у нее, Натальи, душевных сил, чтобы щедро делиться с Павлом? И что у Павла за душой такого, о чем она еще и представления не имеет? Или их сблизила эта общность одиночества?, Ну, нет, только не это!.. Поздно теперь подвергать анализу свои чувства. Надо доверяться чувствам, лучшим твоим друзьям. Они никого еще не вводили в заблуждение, если их самих никто не заведет в тупик. Но это другое, совсем другое дело.

— А я вас ищу по всему поселку!

Над обрывом стояла Надя, вся просвеченная заходящим солнцем, будто она была не в ситцевом кремовом сарафане, а в облаке туманца, сквозь которое рельефно проступают ее литые бедра. Наталья невольно залюбовалась Надей.

Но та уже сбегала по ступенькам, приговаривая:

— Давненько мы с вами, Наталья Сергеевна, не рыбачили! Все недосуг да некогда, Совсем забросили рыбалку!

Наталья покосилась на поплавок, умело подсекла и выбросила к ее ногам темно-зеленого окуня.

— Приветствую вас! — засмеялась Надя и хотела взять его в руки. Он подскочил, не дался. — Да ты, видно, не рад, что попал в женское общество! Но от нас, голубчик, живым не уйдешь! Дудки! — как говорит моя Варвара.

Пока она возилась с окунем, Наталья поймала второго, побольше. Был тот благодатный час, когда парная вода упруго пульсирует от резвых косячков, а поодаль от берега беспрерывно плещутся крупные сазаны, да так, что круги набегают друг на друга.

— Довольно, будем купаться! — Надя сбросила с себя это кремовое облачко. Кинулась с мостков. — Догоняйте Наталья Сергеевна!..

«Где уж мне угнаться за тобой», — подумала Журина. Скользя по травянистому дну, она вошла по пояс в воду, оступилась, легонько вскрикнула и, взмахнув руками широко, по-лебединому, поплыла вслед за Надеждой...

...В этот субботний вечер они обо всем поговорили по душам, все решили. Не беда, что одна из них прожила на свете больше другой на целых девять лет и что младшая только вступала в жизнь, а старшая начинала ее сызнова. Эта разница не имела теперь значения: любовь уравнивает в правах даже дочь с матерью.

Наталья принадлежала к тем женщинам, которым одной собственной радости мало. И ей сегодня было хорошо вдвойне оттого, что и Надя скоро устроит свою жизнь. Сколько таких Надь засиделось в девушках после войны... Единственное их утешение — работа, которой они привыкли жить все эти годы. Да, война стоила миллионы жизней. Но кто скажет, какой еще мерой женского счастья заплачено за победу?..

Надя ушла домой поздно вечером, в степную фиолетовую темень. И она, Наталья, проводив ее, вернулась на ковыльный берег протоки. Вода загустела к ночи, редкие всплески рыбы стали протяжно-звонкими, как нечаянно потревоженная медь. О чем-то тихо перешептывался кустарник над водой, когда с востока набегал поздний ветер. Тоненько попискивали стрижи в береговых сотах-гнездах, устраиваясь на ночь. Где-то над ближним озером лениво кричала выпь, натужно выговаривая свое «у-трумб», «у-трумб». Все медленно засыпало до первого взлета жаворонка в небо.

А Наталья Сергеевна стояла на берегу одна и думала о Наде и о Герасимове, о Витковском и о себе. Но думала она сейчас без напряжения, ни на ком подолгу не сосредоточиваясь, никого ни с кем не сравнивая. Ее мысли текли покойно, плавно, точно замедленная киносъемка. Но вот она увидела рядом с собой Павла, озорно откинувшего угол одеяла, и ее память вдруг потухла. Нет, нельзя смотреть на себя со стороны, когда ты счастлива.

Василий Синев приехал к Витковскому, как договорились, в семь часов вечера. Но, странно, дома его не оказалось, и Пелагея Романовна не знала, где он и скоро ли вернется.

— Тогда разрешите подождать, мы с ним условились, — сказал Синев, видя, что она не очень рада гостю.

— Пожалуйста, пройдите в кабинет Павлуши, почитайте что-нибудь пока.

— О-о, да здесь настоящее царство книг!

— Вытесняют они нас с Павлушей. Того гляди, кухню займут эти постояльцы. Жадный он до книг-то.

От нечего делать Синев занялся библиотекой. Тут были собраны разные военные авторитеты: Меринг, Клаузевиц, Энгельс, Шлиффен, Мольтке, Сект, Фрунзе, Фуллер, Зольдан, Дуэ, Шапошников... Неужели Витковский до сих пор штудирует стратегию, оперативное искусство, тактику? На другой полке выстроились в несколько рядов другие книги — от увесистых томов дорогих академических изданий до тоненьких брошюр практиков земледелия. Можно только позавидовать энергии хозяина, который, верно, советуется со своими  п о с т о я л ь ц а м и  чуть ли не каждый день, у которого хватает времени и для военного искусства и для сельскохозяйственных наук.

Да где же он пропал? Синев приехал к нему с твердым намерением поговорить начистоту. Но чем дольше находился здесь один, тем больше колебался.

Наконец к дому подкатил «газик»-вездеход. Синев быстро встал, глянул на часы — теперь бы, он уже вернулся к себе на стройку, если бы хозяин был поаккуратнее.

Витковский хлопнул автомобильной дверцей, легко взбежал на крыльцо и шумно вошел в комнату. Наверное, от  н е е.