Предчувствие любви

— А ее, наверно, и вообще нет.

— То есть как это нет? — вскинулся Пономарев. — Если я говорю — есть, значит — есть!

— Так найди! Покажи. Может, тебе бинокль раздобыть?

— Просто у карты не тот масштаб, — оправдывался Валентин.

Кое-кто уже скептически ухмылялся. Один уныло бубнил: мол, романтика — палка о двух концах. Если даже и есть где-то такой аэродром, то нужно еще крепко подумать, прежде чем ехать туда. Никакой, даже самый совершенный самолет не застрахован от вынужденной посадки. А чем грозит приземление на ледяные торосы — объяснять не надо.

— Чушь собачья! — махнул рукой Пономарев. — Наши летчики и на самом полюсе садились. — И тут же, прищурясь, окинул окружающих насмешливым взглядом: — Никак сдрейфили?

Ну не нахал ли! Его подначки только подлили масла в огонь. Николай Зубарев, на что уж молчун, и тот не стерпел, сердито огрызнулся:

— Гляди, герой, сам не сдрейфь! — Пономарь опять на ходу перестроился. Призвав на помощь все резервы своего красноречия, он принялся расписывать неведомый нам северный край.

Его фантазия была безудержной. Возбужденно блестя глазами, Валентин так и сыпал. Мы словно наяву видели неисчислимые стада крутолобых сопок, угрюмые отроги скал, бескрайние просторы тундры. Верили, что зимой там под снегом замирает всякая жизнь, зато летом, когда наступает полугодовой день, из голубых озер ведрами черпают рыбу, грибы косят косой, а клюкву собирают комбайном.

Увлекшись, Пономарев пообещал в ближайшем будущем прислать на память училищу шкуру собственноручно убитого на охоте белого медведя. А заключил так:

— Вы еще нам позавидуете! Это я вам категорически говорю.

— Кому это — вам? — спросил Олег Маханьков, наш эскадрильский комсорг. Теперь-то, конечно, комсоргом его можно было и не считать, но в силу привычки ему хотелось оставить решающее слово за собой.

— Тебе и всем остальным, — небрежно отозвался Валентин. — На Север поедет наш экипаж.

— Почему только ваш? А другие?

— А ты вспомни капитана, который принимал у нас экзамен по летной подготовке. Он был как раз оттуда, из Крымды. Как, по-твоему, это случайность? Нет, дорогой, он давний друг старшего лейтенанта Шкатова, нашего инструктора, признанного мастера слепого полета. Кое-чему и мы у него научились. Вот нашу четверку он на Север и сосватал.

— Брось загибать, — Маханьков рассердился. — Распрями! Если следовать такой логике, то тех, кого по пилотированию экзаменовали дальневосточники, пошлют на Дальний Восток…

— Дошло! — усмехнулся Пономарев. — Всегда так было, будет и впредь. Кота в мешке не продают.

Разговор прервался. Лейтенанты — целая эскадрилья лейтенантов! — призадумались. Кое-что о Крымде мы уже, в общем-то, слышали. Валька на сей раз трепался не напропалую. Об этом отдаленном северном гарнизоне нам рассказывали военные летчики, которые приезжали в училище из боевых частей. Наши инструкторы называли их «купцами», потому что они не только принимали у нас экзамены по технике пилотирования, но якобы должны были отобрать из числа выпускников пополнение для своих эскадрилий.

Условия выпускного экзамена в воздухе известны: каждому из нас предстояло подняться с кем-то из «купцов» в воздух и показать все, на что ты способен за штурвалом боевой машины. И тут уж кровь из носу, а марку не урони. Иначе грош цена и тебе самому, и всем тем, кто тебя учил.

Мы целый месяц сдавали государственные экзамены по теоретическим предметам. Это тоже потребовало немалого труда, но вместе с тем еще ровно ничего не значило. Плохо слетаешь с экзаменатором — все пойдет насмарку, даже если в твоей зачетке уже красуются одни круглые пятерки. Из училища тебя, конечно, выпустят, но будешь ты не летчиком, а просто строевым офицером. Скорее всего, командиром взвода в какой-нибудь аэродромной роте.

А полет есть полет. Мало ли из-за чего в небе могла случиться неприятность! В последние дни механики и мотористы с особой дотошностью готовили наши самолеты к ответственному старту, но при пилотаже какую-либо промашку можно допустить и на абсолютно исправной машине. Стоит ли говорить, как мы робели перед нагрянувшими к нам гостями. Поначалу даже подойти не осмеливались. А Лева Шатохин аж худеть начал. Внешне все держались спокойно, даже хорохорились: а, была не была! И все же чувствовали себя скованно. Сделаешь лишний, неловкий шаг, не понравишься чем-то на земле — на тебя и в воздухе будут смотреть с предубеждением. Лучше уж подтянуться буквально во всем. Тактика наша была в общем-то не очень гибкой и своеобразием не отличалась. Не мудрствуя лукаво, мы следовали давней, кем-то в шутку придуманной солдатской заповеди: «Всякая кривая вокруг начальства короче любой прямой».

А будущее наше начальство выглядело довольно представительным, для нашего брата, курсанта, даже грозным. Все «купцы» были в весьма высоких званиях — майоры да подполковники. Поневоле стушуешься, если до сих пор имел дело главным образом со своим инструктором, на погонах которого скромно поблескивали три маленькие звездочки.

— Интересно, какие они занимают должности, — строил догадки Лева Шатохин. — Если у нас майор — командир эскадрильи, стало быть, комэски и они. А подполковники…

— Инструкторы, — предположил Зубарев.

— Чего? — язвительно засмеялся Пономарев. — Скажешь тоже — инструкторы! Они же инспектирующие. Значит — инспекторы. Соображать надо! Инспекторы по технике пилотирования.

Валентин, как всегда, был прав, но нам-то от этого легче не стало. Инспектор — это инспектор, к каждому из нас он предъявит такие же требования, как и к любому летчику строевой части. А скорее всего, даже более жесткие.

Был, впрочем, среди приехавших один капитан, добродушный толстяк и балагур с приценивающимся, улыбчивым взглядом. Посмотришь — взаправду купец, только наряженный в летную форму. Не ожидая, пока его представят официально, он сам пришел в казарму, первым завел с нами разговор и этим сразу расположил нас к себе.

Узнав, что полечу именно с ним, я обрадовался. Но когда полетел, не знал что и думать. С виду веселый и разговорчивый, капитан оказался в воздухе немым. Перед стартом он молча сел позади меня в инструкторское кресло, да так и не обронил ни единого слова на протяжении всего полета. Ни подсказки, ни замечания, точно его и вовсе не было на борту.

«Недоволен, наверно, вот и молчит», — думал я и, когда приземлился, с упавшим сердцем спросил:

— Товарищ капитан! Разрешите получить замечания.

Козырнул — и руки по швам. Жду: поморщится сейчас, укоризненно усмехнется и в своей благодушно-насмешливой манере выдаст что-нибудь вроде того, что тройка — оценка тоже государственная. А причина для таких переживаний у меня была: при снижении перед посадкой я малость превысил скорость. По нормативам плюс-минус десять километров в час ошибка не столь уж и грубая, при ней можно надеяться на твердую четверку, да кто его знает, какой мерой будет оценивать мой полет этот загадочный толстяк!

Каково же было мое удивление, когда капитан, все так же ни слова не говоря, показал мне растопыренную пятерню. Пятерка! Я не верил своим глазам, а губы сами собой растягивались в улыбку…

Вторым тому же «купцу» сдавал экзамен Пономарев, Что там у них было в воздухе, не угадаешь, но после приземления капитан на виду у всех пожал Валентину руку.

— Ну?! — окружили мы его. — Рассказывай!

Пономарь сиял, точно электролампа высокого напряжения при полном накале. Отстегивая лямки парашюта, он восторженно захлебывался словами:

— У-у, братцы, это мужик! Из кожи перед ним лезу — ноль внимания. Весь выложился — хоть бы хны. Самого себя превзошел — тишина как в испорченном передатчике. Выдержка у него железная, вот что. Такого ничем не проймешь. Кремень! Зато когда сели — спасибо, говорит, порадовали вы меня. Видели — даже руку пожал! Истинный пилотяга!..

«Истинный пилотяга» в заключение объявил, что считает нас отлично подготовленными летчиками. Вот тут, окончательно осмелев, Валентин и спросил у него, куда бы он посоветовал нам просить назначения. Тут уже в самом этом вопросе подразумевался ответ: куда же, мол, если не туда, откуда наш «купец» прибыл! Но капитан усмехнулся, заговорщицки посмотрел по сторонам, как бы желая удостовериться, не подслушивают ли, и доверительно, по-свойски заметил: