Страница 71 из 115
— Но… чего тебе надо? — повторила Клара.
— Ты что же, любишь этого Ревира?
Клара хотела ответить — и не могла. Губы ее приоткрылись, но слишком большую власть имели над нею глаза Лаури, слишком многого они требовали. Если он сейчас выпустит ее руку, она откачнется без сил и упадет…
— Я спрашиваю, ты его любишь?
— Не к чему мне никого любить.
Лаури засмеялся. Конец августа, а лицо у него не такое уж загорелое.
— Ты что же, и в дом меня не позовешь? Ужином бы накормила, что ли… который час?
— Да скоро ужинать, только у меня ничего не готово… я…
— Разве ты не хочешь, чтоб я остался?
Клара оглянулась — Кречет стоял на коленях, одной рукой он обнимал собаку за шею. Похоже, они шепчутся о чем-то или плачут вдвоем. Захотелось сказать Лаури — ведь это твой сын! — до того захотелось, что с минуту Клара не могла выговорить ни слова. Потом сказала:
— Ладно, заходи. Дам тебе поесть. Он нынче вечером не приедет.
— Очень великодушно с твоей стороны.
— Ты, верно, голодный.
— Да, я голодный.
— И похоже, устал… верно, долго вел машину.
— Правильно.
В дверях Клара оступилась, Лаури пришлось ее поддержать.
— Кречет, поди сюда! — окликнула она. Мальчик ждал на дорожке, он обратил к ним тихое, серьезное лицо. И Клара смутилась, сказала: — Нет, ничего. Ни к чему тебе… в доме жарко.
Она заплакала. Наверно, еще и оттого, что споткнулась на своем же пороге, это ее напугало, сбило с толку, Лаури засмеялся, взял ее обеими руками за талию и втолкнул в дом.
— Тут очень мило, — сказал он. — Но Ревир мог бы устроить тебя и получше.
— Сама знаю.
— И не обидно тебе?
— Мне ничего больше не надо… Я уж давно ему сказала, хватит покупать мне подарки.
Лаури прошелся по кухне, заглянул в гостиную. Тут у Клары повсюду — на столиках, на подоконниках — стояли цветы в горшках: и разлапистые, с широкими плоскими листьями, и кудрявые, вроде папоротника, и в листиках, крохотных, как почки, и фиалки, такие мелкие, что не заметишь, если не вглядеться поближе. Сейчас она смотрела на них глазами Лаури.
— Вот теперь у тебя и правда свой собственный дом, — сказал он.
Клара прошла за ним в гостиную, здесь было прохладно. Она все еще плакала сердитыми слезами. Лаури обернулся, сказал:
— Я вижу, ты стала взрослая.
— Да.
— Когда же это случилось?
— Когда ты уехал.
— Не раньше?
— Нет.
— Говорят, ты давно уже с ним живешь. Года четыре, что ли? Срок немалый, все равно как замужем.
— Да, — сказала Клара.
— Он тебе и правда нравится?
— Да.
— Что это у тебя? — Лаури протянул руку, взялся за медальон у нее на шее, маленькое золотое сердце на цепочке. — Да, славные вещицы он тебе дарит. Это дорогая штучка, верно?
— Не знаю.
— Ну а как его другая жена?
— У него только одна жена.
— А другие сыновья?
— Не знаю.
— Они на тебя не в обиде?
— Они, верно, меня ненавидят… ну и что?
— И не надоело тебе?
— С чего это?
— Да вот… сиди тут на отшибе и жди, пока он соизволит приехать к тебе в гости.
— Да ведь и с тобой так было, — сказала Клара и отстранилась. Лаури отпустил медальон. — Ты уж, верно, про все позабыл.
— Я ничего не забыл, — сказал Лаури. — Потому и приехал.
И тут Клару затрясло, прямо заколотило, дрожь поднималась по спине, тряслись плечи, руки, она и не подозревала, что на нее может напасть такое. Все годы, прожитые с Ревиром, одним махом вынесло на свет, вот они на виду и, пожалуй, сейчас вылетят за дверь, будто это сама Клара нетерпеливо выметает их метлой.
— Погоди, сейчас принесу тебе пива, — сказала она.
— Тебе холодно?
— Еще чего! — Она отвернулась. — Лето на дворе.
Она чувствовала — вот-вот ее снова затрясет — и вся напряглась. Лаури сел, а она пошла к холодильнику, достала две бутылки. И в окно увидела Кречета: стоит у сарая, один, совсем одинокий ребенок, растет и не видит других детей, а мать готова бросить его, предать, и в душе, верно, всегда знала, что так будет. А еще злейшее предательство — дать ему вот этого отца, который даже не подъехал на машине к парадному крыльцу, а пришел боковой тропинкой, ни за что не просит прощенья и уже распоряжается ими обоими. В отворенную дверь ей виден Лаури — сидит в гостиной, далеко вытянул ноги, лениво сложил руки на плоском животе.
Она присела на ручку его кресла. Выпила пива, и как-то оба притихли, что-то утихло у Клары внутри. Лаури сказал:
— Ездил я в Мексику, женился там.
— Что-о?
— Женился.
— Где ж твоя жена? — Клара очень старалась, чтоб голос не дрогнул.
— Не знаю.
— Да-а… вот это мило.
— Мы отделались друг от друга еще перед войной. Она там пробовала работать учительницей, хотелось ей чем-то заняться. Она родом из Далласа. Я так думаю, — Лаури закрыл глаза, прижал к сомкнутым векам бутылку, — я думаю, мы были влюблены, а потом что-то произошло. Она изводила меня и сама извелась. Боялась, что я бегаю за каждой юбкой.
— Какая она была?
— Не знаю. Как описать человека? Я никого не умею описать. — И прибавил: — Волосы у нее темные.
— А-а.
— Это уже давно было. Она со мной развелась.
— Развелась?
Очень странное слово, очень казенное, поневоле начинаешь думать про полицию, про суд и судей. Клара во все глаза уставилась на Лаури, точно хотела разглядеть, что переменил в нем этот развод.
— А теперь ты ничего, всем доволен? — спросила она.
Лаури засмеялся. В углах рта у него морщины. На миг закружилась голова: чужой человек! Кто он такой?
— Это зависит от тебя, лапочка.
— Да чего тебе от меня надо? Подлец ты! — горько сказала Клара. — Я теперь не сама по себе, у меня ребенок. И я выйду замуж.
— Вот это мило.
— Да. Он на мне женится.
— Когда же свадьба?
— Ну, попозже. Через несколько лет.
— Когда?
— Когда помрет его жена.
Лаури ухмыльнулся, хотя ничего смешного тут не было.
— Так, значит, ты сидишь тут и ждешь ее смерти? В городе говорят, она хворая, но она хворает уже десять лет. Хочешь ждать еще десять лет?
— Мне тут хорошо.
— Хорошо торчать вот так одной?
— Я не одна, черт возьми совсем. У меня есть Кречет. И Ревир тоже, — прибавила она. — Мне сроду больше ничего и не надо было, только дом, свой дом, чтобы все устроить по-своему. У меня и собака есть, и кошки… И цветов сколько… и вот занавески я сама шила…
— Это все очень мило, Клара.
— Ага, мило, — подтвердила она. И отпила из горлышка. — Ты у меня ничего этого не отнимешь.
— Ты можешь сама все это бросить.
— А Кречет?
— Он поедет с нами.
— Куда ж это ты собрался? Ишь какой умный. Всегда у тебя свои планы, всегда ты знаешь, куда едешь. — Клара стиснула зубами горлышко бутылки. Лаури смотрел на нее так, словно вдруг, после стольких лет, пожалел ее, пожалел — и сам удивился. — Ты сегодня здесь, а завтра там, прикатил и опять укатил, я ни про что больше думать не могу, только про тебя, а ты взял и укатил — и крышка… И черт со мной. Никого не признаешь, только себя одного.
— Не надо злиться, лапочка.
— Стервец ты, только о себе и думаешь, что, неправ да? Взял и укатил, бросил меня, а теперь вон явился — сколько это прошло, четыре года? А я, значит, люби тебя, езжай с тобой… может, опять на три дня на побережье? А потом ты подвезешь нас с малышом обратно и дашь пинка под зад…
Лаури откинулся на спинку кресла. Лицо у него было усталое.
— Я не так о тебе думал, лапочка, — сказал он. Понимаешь… я думал, что не на такой женщине женюсь.
— Сама знаю.
— Мне надо было другое, лапочка. С тобой нельзя было поговорить.
— А с той, в Мексике, можно было, да?
— Да.
— Может, поэтому ты ее и бросил? Раз она уж так тебе по вкусу, езжай и отыщи ее, — в бешенстве сказала Клара.
— Она мне не нужна.
— А я на кой черт тебе сдалась?
— Я устал разговаривать.