Страница 131 из 187
— Не удрал! — огрызнулся Онодэра. — Меня послали связным!
— Ладно, не злись. Так или иначе, а шкуру спас. Нас-то там не было, — объяснял артиллерист. — Нас направили в штаб от каждой роты… Тут русские и ударили! Что там было — не передать… А уж по пути сюда случайно встретились с Онодэрой…
— А как Циньюньтай?
— Нет Циньюньтая! — бросил Акабоси. — И твоих любезных новобранцев тоже нет!
— Из катюш шпарили… Вой, свист, все пошло кувырком, — простонал Онодэра.
— А подпоручик Кагэяма?
— Возле дотов у сопки сказал мне: «Эй, Онодэра, беги в штаб…» Связным меня послал…
Кадзи пытался разглядеть лицо Онодэры.
— Тебя?..
Онодэра догадался, что Кадзи не верит.
— Там командир роты был неподалеку, может, это он приказал подпоручику… Ну и что, если меня?
— Ладно, — сказал Кадзи и повернулся, чтобы идти. — Пойдете докладывать батальонному, так палатка вон там, за кухней. Только учтите, он не в духе, так что поосторожнее…
— Поосторожнее?.. А чего нам бояться? — В голосе Акабоси послышались угрожающие нотки.
Кадзи принес ужин. В роте уже все знали о Циньюньтае. В палатку набились старослужащие; они разлеглись там и болтали с унтером Хиронакой. Никто из новобранцев не смел войти. Сбившись в кучку, они сидели поодаль, под деревьями.
Покончив с делами, Кадзи тоже подсел к ним.
Ихара спросил:
— По нам тоже будут бить из орудий?
— Кто его знает… — сказал Кадзи. — Они нашу артиллерию давить будут. Все зависит от того, где расположена наша артиллерия…
— Циньюньтай они со своей территории громили, да так, что, говорят, сопки с землей сровняли…
— На Филиппинах тоже всаживали в землю свыше тысячи тонн металла за день… — ответил Кадзи, загораживая рукой огонек сигареты. — А все-таки уцелели же некоторые…
— Да ведь там, говорят, укрепления находились в пещерах… А у нас что?
— Завтра на другом склоне каждый отроет себе индивидуальный окоп. Там и будем ждать… — Кадзи хотел сказать «смерти», но не сказал.
— А твоя девушка, Ихара, спит себе на мягкой постели, — вмешался Накараи, — и небось думает: уж мой Ихара постоит за меня…
— А твоя девушка? — спросил Кадзи.
— Его тоже спит, да хорошо, если одна… — пошутил кто-то. Накараи не обиделся.
Лишь бы осталась довольна!
— А ваша жена, господин ефрейтор? — спросил Ихара. — Вы нам никогда про нее не рассказывали.
— А чего рассказывать? Жена у меня хорошая. Вот кончится война, познакомлю вас с ней.
— Высокая? — спросил Накараи.
— Среднего роста. Сто пятьдесят с чем-то сантиметров… Вес — килограммов пятьдесят, — шутливо доложил Кадзи.
— Самый подходящий размер!
— Дурень!
Кадзи усмехнулся.
Сближение с противником на их участке ожидалось, по всей вероятности, послезавтра…
— Господин ефрейтор! — подошел Коидзуми. — Там с Энти творится что-то неладное. И Тэрада опять цепляется…
Кадзи поднялся.
— …Ты с родителями жил, потому так и рассуждаешь, — хрипло бормотал Энти. — А без кормильца как быть семье? Хорошо, если жена молодая, тогда еще полбеды, устроится как-нибудь. А если дети на руках и во второй раз замуж никак не выйти — такой что прикажешь делать?
— Нытик! — негодовал Тэрада. — Когда дело идет о судьбах государства, тут уж не до какой-то ничтожной семьи. В твои-то годы надо бы, кажется, понять! Если погибнет Япония, пусть все идет к черту!
— У тебя семьи не было, поэтому ты так и говоришь. Ну, допустим, погибнет это самое государство… Остался бы только хозяин в живых, тогда и женщине можно прожить на свете. Ведь если отец с матерью живы, они детей вырастят… Вот, скажем, убьют меня, кто позаботится о моей жене и детях? Государство? Налоги с нас государство драть здорово, это я понимаю, а чтобы заботиться о нас — что-то не припоминаю такого…
— Довольно! — вмешался Кадзи. — Хватит!
— Трус! — С приходом Кадзи Тэрада еще больше осмелел. — Прикрываешь свою трусость жалобными словами. Ты не о жене и детях тревожишься. Собственной шкуры жалко!
— Пусть трус, — тихим, словно из-под земли идущим голосом отозвался Энти. — А пока такие пустобрехи, как ты, твердили: «Победа! Победа!» — вон куда докатились!
— Военное счастье изменило нам потому, что народ недостаточно целеустремлен. Слишком много таких слюнтяев, как ты, которые пуще всего себя берегут!
— Прекратите! — еще раз прикрикнул Кадзи. — Энти и ты, Тэрада, вечно ты в спор лезешь!
— Я не лезу. Но когда в самые решающие для государства минуты находятся шкурники, которые думают только о себе… Им своей шкуры жалко, а прикрываются красивыми фразами…
— А тебе не жаль?
— Нет, меня иначе воспитывали.
— Вот как? А мне жаль.
— А я и не сомневался! Скоро нам в бой, так можно мне напоследок сказать откровенно?
— Отчего же, говори!
— Похоже, вы сами, господин ефрейтор, не хотите служить этой войне, как велит долг, вот что!
— Эй, Тэрада! — пытался остановить его Коидзуми.
— Оставь, пусть говорит! — Кадзи чиркнул спичкой. Огонек осветил лицо Тэрады, — Все? Ты совершенно прав, не хочу!
— Я, Тэрада, душу свою продал, чтобы выбиться из рядовых, вот я какой! И в войне участвовать не хотел, а на деле изо всех сил работал на войну. И в том бою, который нам предстоит, тоже не хочу участвовать. Только и думаю, как бы исхитриться, чтоб не воевать… А воевать все-таки буду, наверно. С дистанции в триста метров я даю пять из пяти возможных за четыре секунды и три из пяти за две секунды… Это я не из хвастовства говорю, пойми. Я к тому, что завтра я, наверно, буду убивать из моей винтовки, убивать людей из далекой, чужой страны, против которых у меня нет ни ненависти, ни злобы… А ты, бодрячок, из тринадцати выстрелов не дал ни одного попадания… Так что, если уж кому-нибудь и упрекать меня в том, что я не выполняю свой долг, так не тебе…
Тьма под деревьями, казалось, сгустилась еще сильнее.
— Сказать по правде, я гораздо охотнее взял бы на прицел тех, кто воспитывает таких, как ты… Вот так, Тэрада… Командир батальона еще не спит. Ступай, доложи ему о крамольных мыслях ефрейтора Кадзи. Или, если хочешь, унтеру Хиронаке…
Тэрада не шевелился.
— Я часто, когда приходилось к слову, упоминал о твоем отце. Если тебя обижало это, извини. Конечно, мне следовало приводить другие примеры. Но согласиться с воспитанием, которое дал тебе твой отец и твои учителя в школе, я не могу.
— Значит… вы против этой войны?
— Должен быть против… Вот что я имею в виду.
— Господин ефрейтор, — почему-то шепотом произнес Тэрада. — Это подлость… Вам присвоили звание, назначили воспитывать нас… А выходит, вы тоже как этот нытик Энти… Это я запомню!
— Да запомни еще, что мне здорово из-за вас доставалось от этих… — Он показал на палатку. — Не будь я, как ты говоришь, подлым, не страдал бы за вас… — Кадзи поднялся. — Ты круглый дурак, Тэрада, как есть дурак! Неспособный понять даже горечь тех слез, которые прольет твоя мать, когда получит по тебе похоронную. — Он повернулся, чтобы идти, но задержался и добавил: — А чтобы не было этой собачьей смерти, чтобы по тебе не лили слез, действуй с одной целью — как-нибудь остаться в живых! И не трусь, слышишь? Если дрогнешь — пропал!
Кадзи спустился к речушке. На душе было пусто. Слова, невольно сорвавшиеся с языка, теперь звучали в мозгу, как чей-то чужой голос, гулко отдающийся под пустынными сводами. Послезавтра он пойдет в бой. Как случилось, что он оказался у этого последнего рубежа? Ведь все его существо противилось этому…
«Тебя пошлют на фронт, я уверена… Поэтому так хотелось повидаться еще раз…»
Это было ровно год и четыре месяца назад.
Кадзи пытался представить себе в пустоте ночи образ Митико. Какая черная, какая страшная ночь, Митико! Вот я стою сейчас у лесного ручья… Отвечай же, как я должен был жить, по-твоему?.. Вот видишь, какой я! Как быть дальше? Неужели я буду воевать? Чего мы искали в жизни, если сейчас я жду смерти и жду спокойно… Любил ли я тебя? Митико, скажи, ты действительно веришь, что после войны снова наступит жизнь? Ты действительно веришь, что для нас с тобой еще осталось что-нибудь впереди?