Страница 22 из 81
— Найн, — потерянно вздыхает Фриц. — Не дают.
— Курсанты-старшекурсники тоже б водку не пили, да Суворов им приказал: «Солдат, продай штаны, но после бани выпей!» — так говорят курсанты. А может, они все напридумали, чтоб Марусю обдурить и выпить! И молодцы! Правда, Фриц! Зато как они идут после бани в училище! Залюбуешься! И поют: «Прощай, Маруся дорогая, я не забуду твои ласки! А может быть, в последний раз, я вижу голубые глазки!»
А Маруся стоит у окна и во всю радость улыбается! Да, да, Фриц!
Валерик на минуту замолкает и, глядя на Фрица, сидящего на стопке кирпичей, излагает мечтательно:
— Вот бы мне таким вырасти и стать курсантом летного училища нашего… Они все там мировенские! Сильные и стройные. Весь город смотрит, когда они идут. А песни так поют, что «аж душа заходится!» — так бабушка Настя говорит. Правда, правда, Фриц!
Фриц, оставаясь в мыслях своих, машинально кивает головой.
— Фриц, а ты свои песни солдатские знаешь?
— Знаешь, знаешь… Дойче песня ферботен.
— Ферботен? Запрещена? А почему запрещена? Кто запретил? Немецкий замполит? Как в училище? Замполит запретил курсантам «Марусю» петь и «Цыганочку». Но после бани они для Маруси «Марусю» поют вдохновенно. Да, Фриц! Так мамка моя говорит. Вдохновенно…
Фриц молчит и сосредоточенно вытирает пот с лица тряпицей чистой.
Валерик знает, что Фриц стирает свои «носовые тряпочки» каждый вечер, потому они чистые и пахнут хозяйственным мылом.
— Вы, наверно, поэтому скучные, что песен своих не поете? Да, Фриц?
Фриц пожимает плечами и, в нудном однообразии машинальных движений, очищает кирпичи от старого раствора и думает о чем-то своем.
Чтобы вывести Фрица из задумчивости грустной, Валерик негромко заводит мелодию, что в памяти застряла не спросясь, когда в кирпичном доме, который сегодня тоже в руинах, было варьете для летчиков Люфтваффе:
— А-ай-ли, ай-ля айли-айля! А-ай-ли, ай-ля айли-айля!..
Фриц хмурится и прикладывает палец к губам:
— Ферботен.
— Варум ферботен? — глядит на него Валерик. — Почему запрещено? Это ж не «Лили Марлен» ваша фашистская!
— Ах, Лили Марлен! — оживляется Фриц потеплевшим голосом и ладонь вытянутой вверх руки его становится отражателем фонаря над головой. — Медхен Лили Марлен унд юнге, парень. Унтер штрасенлатерне. Унтер лампочка.
— А, под фонарем! — догадывается Валерик. — Девушка ждет парня!
— Йа, йа! Девушка, парень… Больше никто. Где фашист? — как всегда пожимает плечами Фриц. — «Лили Марлен» ферботен! Елки-палки…
Свесив с колен руки, Фриц замирает, роняя кирочку.
— Фриц, ты опять улетел в Фатерланд?
— О, йа… Энтшульдиген зи бите. Звиняюсь, пожалуста! — вздыхает Фриц. — Медхен «помнил». Зер шенес медхен. Красивая-красивая. Ферштеен, братишка?
— Да понимаю я, — развязным тоном бывалого повесы говорит Валерик, подражая разбитному баянисту Гоше, которого на самом деле зовут Пашей. — В нашем бараке тоже была одна задавака, а когда ее папка вернулся с войны Героем Советского Союза, им сразу квартиру дали и радиолу. Мировенскую такую радиолу! Самую лучшую в мире! С таким огоньком зеленым…
И себя же перебивает:
— Фриц, а у немцев герои Германии были?
— Герои Германии?
— Которые грудью амбразуру ДОТа закрыли, как Александр Матросов. Или самолет таранили, как дядя Женя Уваров. Только Героя ему не дали, потому что он в плен попал… Зато Виктор Талалихин герой, и Зоя Космодемьянская, и двадцать восемь Панфиловцев, и много других, я только не знаю, их сколько. А у вас такие были?
Фриц пожимает плечами и спрашивает недоуменно:
— Амбразуру грудю?
— Чтобы победить!
— Хох! Победить! Победить иметь ваффе!.. Оружие.
— Эх ты, Фриц! Не понимаешь! — с превосходством человека бывалого улыбается Валерик. — Вот смотри. У меня кончились патроны и гранаты, но зато я ближе других подполз к твоему ДОТу. Я бросаюсь на амбразуру грудью, и ты не видишь, куда стрелять! Понял? Пока ты соображаешь, подбегают мои товарищи и гранатами твой ДОТ взрывают. И тебе капут!
— И тебе капут! — наставляет Фриц на Валерика палец. — Тебе капут ближе.
— Да, мне раньше капут, — соглашается Валерик. — И пусть. Зато я стал Героем Советского Союза! Навечно! И навечно зачислен в список части. Понял? И на вечерней поверке командир первого отделения первой роты ответит так: «Гвардии рядовой Валерий Семенцов, совершая подвиг, пал смертью храбрых за свободу и независимость нашей Родины, Союза Советских Социалистических республик!» Понял? И обязательно имя героя называют, который совершил подвиг.
— Подвиг? — переспрашивает Фриц.
— Ну да, подвиг! Каждый Герой Советского Союза совершил подвиг. Как Александр Матросов, как Зоя Космодемьянская…
— Йа, йа, — головой кивает Фриц и обращается к Бергеру, когда они с Паулем поднесли на носилках выбитые кирпичи: — Отто, «Подвиг»…Вас бедойтет дизес ворт?
— Что означает это слово? — Бергер переводит на русский, чтобы Валерик знал, о чем спросил его Фриц, пожимает плечами и продолжает уже по-немецки: — У нас нет такого, Фриц. Это все русские секреты. Как они живут — это подвиг. Как они воюют — подвиг тоже. Без подвига русские не могут… И еще… Идейная жертвенность — отличительная черта русской нации!
— Зачем ты спрашиваешь, Фриц? — удивляется Валерик. — Ты что, не знаешь, что такое «подвиг»?
— Йа, йа, — раздумчиво кивает Фриц.
Помогая себе жестами при небогатом запасе русских слов, Фриц стал рассказывать о том, как они, солдаты зенитного дивизиона, не хотели верить рассказам бывалых танкистов о том, как русские с гранатами и какими-то бутылками ползли против танков вермахта. Поджигали и подрывали танки и сами гибли под танками, и от взрывов собственных гранат.
— Херцлихь лахен! — смеялись от сердца. — Дойче панцирь унд русиш граната! Ха-ха-ха! Дойче панцирь унд русиш бутылка! Ха-ха-ха! Ох, либер Готт!
Фриц вздыхает и удрученно кивает головой каким-то мыслям своим, навеянным воспоминанием.
— А дальше, Фриц?
Дальше Фриц рассказал, как он видел убитых русских, что с гранатами шли на танки. И фельдфебель-танкист сказал: «Они ползали жечь наши танки». Фельдфебель тот много курил. Он не был трусом. Он имел «Э-КА», «Железный крест»… Потом у него стал крест деревянный. Фельдфебель тот сказал: «Сегодня русский капут. Унд завтра русский доползает до мой танк».
— Ам морген панцер батальон марш-марш ин ангриф…
— Утром танковый батальон пошел в атаку, — переводит Бергер.
— Йа, йа. Унд фельдфебель капут. Танк капут… Бутылка, граната… Ихь бин нихьт херцлихь лахен…
— Больше Фриц не смеется после этого.
— Йа, йа. Абер ихь ферштее нихьт русиш золдат!
— Он не понимает русского солдата, — переводит Бергер.
— А что тут понимать, Фриц?
— Варум грудю ДОТа? ДОТа надо каноне! Пушка! — прикладывает он руку к глазам, будто смотрит в бинокль и командует:
— Цель нумер айнс! Фоэ!
Рубит воздух рукой и добавляет:
— Унд алес капут ДОТа.
— А если пушки нету? — не соглашается Валерик.
— Пушки нету — война нету.
— Это у вас нету, а у нас — есть! И мы победили, а не вы!
Фриц и Бергер спешно очищают кирпичи, чтобы норму закрыть на сегодняшний день. И почему-то лица их становятся суровыми. А кирпичи очищенные от себя откидывают, как что-то враждебное им и ненавистное.
Итальянцы
С интересом наблюдает Валерик, как ловко работает Фриц: с приросшим старым раствором кирпич вертится будто бы сам в руках немца, а кирочка знает сама, с какой силой и куда ударить:
— Ну, ты насобачился, Фриц!
— Арбайтен, арбайтен!
— Ты на войне тоже делал все быстро?
— Бистро, бистро — зер гут. Тихо, тихо — зер шлехьт.
— На твоих кирпичах просто слабый раствор, наверно, поэтому быстро так чистишь, а мне достаются вон с какими нашлепками!
Фриц кивает головой, уйдя в работу. Лицо строгое, брови нахмурены.