Страница 21 из 81
— А Себастьян не сам сдался?
— О, найн! — с подчеркнутой симпатией к Себастьяну сказал Фриц. — Себастьян золдат Берлинен армее. Себастьян держал Александерплац.
— Себастьян есть дер эрсте — первый номер пулеметного расчета МГ-41, — поясняет Бергер, складывая в штабель очищенные Фрицем кирпичи. — Маршал Жуков приказывал брать дойче золдатен у Бранденбургских ворот. Всех дойче золдатен, что держали Берлин… Унд Себастьян марширт ин русиш плен.
— Ух, ты! Себастьян видел маршала Жукова?
— Больше «нет», чем «да», — пожимает плечами Бергер.
— Отто, а почему Вальтер за себя не заступился? Звезданул бы Себастьяну по кумполу, чтобы знал!
— Нельзя, — Бергер крутит головой. — Нету момент. Момент придет, Вальтер звезданет…
— А когда он придет?
— Сталин будет знать…
Себастьян и Пауль принесли рабочий инструмент: кирки, лопаты, ломы, две кувалды. Одну кувалду, ручкой вверх, Пауль поставил перед Валериком:
— Дас ист гешенк тебе, подарок!
— Пауль, расскажи, как тебя взяли в плен, — попросил Бергер, ухмыляясь.
— Да ну его на хрен! — с неприязнью бросил Пауль подхваченное от русских выражение скандальное.
— Братишка будет хотеть, — поддержал Бергера Фриц.
— А, — отмахнулся Пауль, взял лопату и стал вместе с другими срывать завал мелкого щебня, чтобы добраться до кладки фундаментной.
Кладка такая на извести сравнительно легко, почти без потерь, на кирпичи разбиралась. Для немцев это — чистая находка: дневная норма добычи кирпичей, если повезет, могла быть выполнена без обычной каторжной долбежки, убивающей силы и нервы.
— Пауль Шварц есть радист, золдат генерала Венка, — говорит Бергер и с приятностью смотрит, как умело владеет лопатой его камрад. — Генерал американцам сдался, а Пауль ин вальд, в лес пошел.
— А в лесу партизаном был?
— Дойчланд нима партизан, — встревает Фриц и вздыхает, будто сожалеет, что в Германии не было и нет партизан. — Пауль зихь ферштекен, от русиш золдатен.
— Что ж он так плохо зихь ферштекен? Прятался плохо?
— Прятался горошо, абер кушать надо! Кушать ходил. Кукареку дибрил.
— Петуха украл?
— Шварц царап за петух и сел,
— Съел живьем!
— На костер! — хмурится Фриц. — Бауэр приходил, русиш золдатен приходил унд Шварц плен.
— А Бауэр — это кто?
— Кол-хоз-ник! — на Валерика щурится Фриц.
— Колхозник? Немецкий колхозник выдал Пауля нашим солдатам? — сомневается Валерик. — А вот наш колхозник никогда бы не выдал нашего солдата!
— А выдал бы если? — спрашивает Бергер.
— Тогда партизаны б его расстреляли.
— Бауэр есть хозяин! — на Валерика Бергер глядит назидательно и щелкает языком. — Хозяин!
— Но Пауль же ваш солдат!
— Война капут. Золдатен нету. Шварц есть диб! Шварц есть вор! — в такт своих слов кивает Бергер головой.
— И бауэра вашего не расстреляли за предательства?
— О, найн! Нельзя расстреляли! Бауэр имеет филе коров, много коров, — удивляется Бергер непонятливости мальчика и повторяет со значением, что бауэр — это хозяин!
Но понятие «Хозяин» Валерика не трогает. Оно не доступно ему в том весомом значении, которое органично сознанию Бергера, и что именно это, он пытается мальчику преподнести! Потому и не может понять, что для Валерика понятие «Хозяин» — обычное слово, звук.
Но возмущает мальчика то, что Бауэр, выдавший врагу солдата своего, не понес наказания! И мало того, этот крестьянин-предатель продолжает оставаться, как и прежде, почитаемым в своем селении! Этим самым поощряется предательство! Вот с чем никак согласиться не может дошкольник Валерик:
— И все соседи с ним здороваются?
Бергер разводит руками: дескать куда ж им деваться?
— А я бы не стал… И Толян бы не стал! И даже Ленька Пузатый здороваться с гадом не стал бы!
И с детской беспощадной укоризною добавил:
— А ваши немцы здороваются с ним!
Фриц и Бергер делают вид, что поглощены работой и на вопросы, чуждые им, отвлекаться не желают.
Солдатская песня и герои Германии
По желанию Валерика, немцы припасли для него кирочку, такую же, как у всех. Теперь он, на пару с Фрицем, очищал кирпичи от известкового раствора. Между делом и разговор сам собою вязался. Иногда мальчик напевал строевую песню, многогласый припев которой доносился со стороны заозерной, где было училище летчиков.
Вот как сегодня:
— Эх, ты, ласточка-касатка быстрокрылая! Ты, родимая сторонка наша милая! Эх, ты, ласточка-касаточка моя, быстрокры-и-ла-я-а!
Фриц слушает мальчика и ухмыляется. Он даже в сторону Валерика не смотрит, чтоб не смущать.
Фрицу нравятся русские песни. И Бергеру нравятся, и Шварцу.
— Это курсанты молодые на плацу строевой занимаются, — поясняет Валерик, откуда песня взялась. — Там порядок! А дисциплина! Будь-будь! Потому что старшины там! Брат ты мой! Настоящие командиры! Крутят «солнышко» на турнике только так! А на брусьях что вытворяют! Вот это мастера! Будь спок! Потому, что смелые. Они все сильные и здоровые. Они, наверно, потому и красивые, что их кормят вкусно! Да, Фриц?
Фриц тяжело вздыхает и соглашается, вспоминая время свое, когда был красивым, здоровым и сильным. То было задолго до колодок русского плена.
— Салаги молодые еще только из столовой вылетают, а старшина им: «Становись!» И, как миленькие, становятся и к месту прилипают! «Р-р-няйсь! Сирна! И нэ крутысь! С места с песней! Шагом ырш!»
А поют курсанты так, что у дяди Вани-корявочника мурашки по коже бегут. Да, да, Фриц! Он сам признавался в курилке.
— О, йа, йа… Русиш песня гут, — соглашается Фриц. — Абер золдатен песня — зер гут!
И неожиданно для Валерика, с приятным акцентом, Фриц негромко заводит русскую «Катюшу». А после первого куплета умолкает и спрашивает:
— Зо? Так?
— Так, но зачем она тебе? — пожимает Валерик плечами. — Это ж песня не строевая, не солдатская! Под нее ж не маршируется.
— Не маршируется «Катюша», — соглашается Фриц. — Унд зер гут, что не маршируется. Унд «Роза Мунда» не маршируется, абер гороша песня.
— «Розу Мунду» у нас итальянцы пели.
— Унд дойче золдатен пели.
— А наши курсанты на вечерней прогулке, знаешь, какую поют?
— Знаешь, знаешь! Цига-ночка, Аза, Аза…
Валерик подхватывает:
— Цыганочка черноглаза, черная фартовая, на картах погадай, эх!
И оба смеются, глядя друг на друга.
Бергер и Шварц, утомленные однообразием работы, перестают стучать ломами и глядят из траншеи на них непонимающе тупо. Фриц и Валерик их не замечают.
— «Цыганочку» они поют, когда идут из бани мимо вашего лагеря. А на плацу ее петь нельзя: замполит сожрет!.. На плацу поют: «Пропеллер громче песню пой, неся распластанные крылья! За прочный мир в последний бой летит стальная эскадрилья!» — смеется Валерик. — Молодые курсанты поют, которые еще не летают, а только поют про пропеллер и крылья!.. Они самые послушные… А старшекурсники такие хитрые! Пока отцы-командиры моются-парятся в бане, курсанты в рюмочную залетают! А в рюмочной Маруся! «Сама, раскрасавица душа!» Так они ее называют. Подлизываются, «чтобы водочки накапала по полтораста грамм на душу каждому!» А к водочке дается бутерброд. Но курсантам бутерброд какой-нибудь не нужен! Они просят у Маруси бутерброд «генеральский».
— О! Генерал-бутерброд! Зер гут! — отзывается Фриц с сознанием дела.
— Ты, наверно, думаешь, что генеральский бутерброд — это что-то такое? — Валерик крутит пальцами перед собой. — А вот и нет! Все просто. Берешь сто грамм водки, и тебе тут же дают кусок черного хлеба с маслом, а на нем, на масле сливочном, кусок селедки «залом» лежит! И скрылечек лимончика сверху или кружочек яйца! Вкуснотища! Закус — мое почтение!
— Братишка махает сто грамм? — улыбается Фриц.
— Ты что! Детям и курсантам водку в рюмочной не наливают! А ты думал, для чего курсанты с Марусей сюсюкаются? Вот для того, чтобы водочки дала горло полудить. Чтобы песня звучала. Понятно? А ты надумал уже вон чего!.. А вам после бани водку дают?