Северный ветер

До лесного убежища меньше чем за час не добраться. А пока вернешься с подмогой, пройдет часа полтора. Задержатся ли они так долго в Криях? Не поспешат ли поскорее доставить свою добычу в надежное место?

Вспоминает, что и Толстяк тоже собирался сегодня в Крии. Сперва он рад этому, но, подумав, что Толстяк может в Криях так же нарваться, как и Зиле, Мартынь мрачнеет. Толстяк живым не дастся. Сам погибнет и других погубит — бабушку Ильзу, ребят. Мартынь даже вздрагивает при мысли об этом и бегом несется к знакомой тропе; пробежав немного, опять смотрит на часы. Пятнадцать минут, полчаса…

Однако в этот несчастный день ему повезло. По крайней мере так кажется ему, когда неподалеку от усадьбы он встречает Толстяка, Айзупа и Сниедзе. Они изумлены, увидев потного, запыхавшегося Мартыня Робежниека.

— Оружие с вами? — спрашивает он хриплым голосом. Судорожно хватает их револьверы и проверяет, заряжены ли они. Он ничего не объясняет, просто ведет их по своему следу обратно и только на опушке против усадьбы, откуда сквозь ели видны запорошенные следы полозьев, кратко рассказывает, в чем дело.

Как только Мартынь Робежниек с Зельмой Гайлен ушли, Вилнис поднимается и тоже выходит из дому. В комнату вбегает Майя, вся в снегу, озябшая, и начинает прибирать на своем столике.

Зиле, отдав револьвер Акоту, стоит, прислонившись к теплой печке, напротив Ильзы. Старушка, сидя на своей кровати, сложила на коленях руки и укоризненно покачивает головой.

— Зачем вы, сыночки, девушек за собой таскаете? Нехорошо это. Чем она может вам помочь?

— Теперь-то уж никто из нас не может помочь друг другу. Когда скрываешься, невольно тянет держаться вместе. Гурьбой куда теплей, особенно когда северный ветер день и ночь завывает в лесу.

— Теперь, конечно, ничего не поделаешь. Но она же и раньше с вами была. Про нее давно уже разговор идет…

— Что мужчины борются против господ — вы понимаете, тетушка Ильза. Ну, а женщина разве не такой же человек? Неужели ее меньше угнетают и эксплуатируют, чем мужчину? Разве вам, тетушка Ильза, не приходится маяться с утра до ночи, чтобы Вилнис мог уплатить барону аренду и прочие поборы?

— Так-то оно так. Нам тоже достается. Работать приходится день-деньской — тем только и живем. По грязи шлепать и мы с Майей умеем. А вот что бы мы делали с ружьем? Нет, тут одно баловство, ничего больше. Под ногами бы путались у вас без толку.

— Может, вы и правы насчет старых да малых. А вот взрослые женщины думают иначе. Пожалуй, я согласен с вами: с винтовкой обращаться женщине несподручно. Но ведь одними винтовками не победишь. Наша борьба широка, как сама жизнь. Думаете, мы вынуждены прятаться и скитаться потому, что нас мало? Нет! Скорее потому, что еще слишком много тех, кто против нас. Тех, кому внушали, что весь наш народ надо уничтожить. Думаете, все они баронские да господские сынки? Нет, мамаша, часто это такие же рабочие и крестьяне, как и мы. Дома у них жены и сестры, которые тоже месят грязь на дорогах да гнут спину на господ.

Дверь с шумом распахивается. Стуча прикладами, вбегают три матроса. Зиле от неожиданности подается вперед. Хватается за карман, хочет кинуться к кровати Акота. Но два штыка нацелены ему в грудь.

— Руки вверх! — кричит матрос. Майя пронзительно взвизгивает.

Зиле невольно подчиняется. Его вдруг охватывает непонятная усталость и безразличие.

Вскоре он, связанный, угрюмо сидит на стуле, упершись взглядом в пол. Матросы обыскивают комнату, но ничего подозрительного не обнаруживают. Пока они возятся с Зиле, Акот прячет наган и патроны под себя. Матросы молодые, недавно приехали, и у них нет еще такого опыта, как у драгун. Они скорее взволнованы и напуганы, нежели озлоблены.

Даже не сразу соображают, что надо обыскать самого Зиле.

Они достают у него из внутреннего кармана старый ржавый бульдог, ножик, записную книжку с поддельными документами, грязный носовой платок и кусок заплесневевшего хлеба.

Вбегают еще двое. Они без винтовок. На всех пятерых оружие только у двух. Ехали за сеном. Им неправильно указали дорогу, и вот случайно забрели сюда.

В комнате воцаряется гнетущая тишина. Ильза как привстала с кровати при виде матросов, так и застыла, не шевелясь. Руки ее машинально теребят край передника. Подбородок заметно трясется. Она не сводит с Зиле плачущих глаз, а он такой спокойный и даже улыбается, подбадривая ее. Майя, будто оберегая Акота, сидит, скорчившись, у него в ногах, на постели. Акот бледен как мертвец. Только огромные глаза лихорадочно блестят да на груди высоко поднимается одеяло.

Матрос постарше присаживается к столу и разглядывает отобранные вещи.

— Рудольф Майзит… — читает он в паспорте и как-то недоверчиво смотрит на связанного. — Ты и есть?

Зиле безразлично кивает головой.

— Из лесных братьев, значит?

Зиле снова кивает. Потом, прерывая дальнейшие расспросы, вскидывает голову и говорит уверенно, чеканя и подчеркивая слова:

— Я вам ничего больше не скажу. Ведите меня к своему начальству, там я отвечу. Я из лесных братьев. Почему скрываюсь — объясню. Нечего было есть — вот я и пришел сюда поискать хлеба. А они не дают — скупые, как черти. Гонят да еще грозятся собак натравить.

— Ты сам угрожал им, — уверяет один из матросов. — Тот, что проехал мимо нас, кричал, что тут грабители.

— Коли добром не дают… — ворчит Зиле.

— Вас тут, наверно, немало по лесам шатается?

— Сначала было больше. Кого выловили, кто сам сбежал или замерз. Теперь я уж никого больше не встречаю… — Он видит, что перед ним новички, поэтому можно врать сколько влезет.

Все поднимаются.

— А это кто такой? — Старший кивает в сторону Акота.

— Мой сынок… — отвечает Ильза и бросается к кровати. — Его не трогайте!

Зиле переводит им. Ее сын. Вернулся из Маньчжурии. На войне ранен… Матросы верят.

Зиле выводят и сажают в розвальни. Его не толкают, не ругают. Конвоиры сами немного смущены.

Один из них садится за кучера. Те, что с винтовками, шагают сзади. Старший с пятым матросом идут впереди.

— Глупый вы народ — латыши. Вас тут горсточка, а лезете против всей России. — Закинув винтовку за плечо, матросы лениво плетутся сбоку и с сожалением поглядывают на арестованного.

— Не против России! — мрачно отзывается Зиле. — А против русского самодержавия и того ярма, которое с его помощью надели нам на шею бароны наши да помещики.

Зиле начинает объяснять матросам особое положение Прибалтики, политику самодержавия и его чиновников. Говорит о притеснениях со стороны баронов, о положении народа и его давней борьбе за свободу. Матросы, слушают с интересом. Те двое, что идут впереди, замедляют шаг, чтобы лучше слышать.

— Да… — задумчиво произносит один из них. — Значит, и здесь не лучше, чем в России. Осточертело народу спину гнуть в ярме, вот он и пробует голову поднять. А нам рассказывали совсем другое. Будто вы отрезаете убитым драгунам уши и носы…

— Это выдумки местных баронов и покорных им русских чиновников. Мы не звери и не дикари. Правда, мы пытались сражаться, и в бою погиб кое-кто из ваших. А теперь нас победили и вылавливают по лесам, как волков. Истребляют поодиночке. Ей-богу, братцы, не завидую я вам. Недостойна солдата такая работа.

Матрос почесывает затылок.

— Свинство… черт знает что. Заставляют таскаться по каким-то болотам да ловить людей, которые ничего плохого нам не сделали. Тьфу!..

— На вас такая же форма, какую носил лейтенант Шмидт. И есть среди вас люди, понимающие стремления народа к свободе.

— Эх, друг, да разве мы все на своем горбу не испытали…

Наступает молчание. Зиле что-то обдумывает, исподтишка наблюдая за конвоирами.

— Так как же, товарищи? Может, отпустите меня?

Видно, что и матросам пришло это в голову. Они молчат, посматривая на старшего. Тот сперва отмалчивается, потом качает головой.

— Не болтай зря. Как же я могу тебя отпустить, ежели у нас строгий приказ. Нас тут пятеро, — разве я могу за каждого ручаться. Разболтают, а отвечать-то кому? Мне, что ли, вместо тебя свою башку подставлять? Нет. Не сумел спрятаться — пеняй на себя… Да ты зря не волнуйся. Наш начальник, князь Туманов, человек неплохой. Был тут у вас такой молодой бароненок… Как его, черта, зовут? Так князь наш его сразу прогнал. Ты, говорит он, меня не учи. Я сам знаю, что делать. Как увидел кухню в замке — они там, проклятые, живодерню устроили, — велел досками заколотить. Теперь уже никого не секут. Из подвала в первый день выпустили семнадцать человек, на второй — десять, и каждый день то пять, то шесть человек на волю идут. Сейчас не больше десятка осталось… Ты не бойся. Тебя законный суд судить будет.