Северный ветер

— Да, дураки мы тогда были… — Витол выпивает и трудится над куском селедки, стараясь отодрать мякоть от костей.

— Вот вы вспомнили о моих стихах… Бред молодости, и только. Моих теперешних произведений вы, наверное, не читали. Нет? Советую прочесть при случае. Мои взгляды изменились, радикально изменились. Теперь я убежден, что силой и насилием ничего добиться нельзя. Я хочу, чтобы все шло не путем революции, а путем мирного, естественного развития. Принцип развития во все времена остается один и тот же. А идеал равноправия и абсолютной справедливости всегда останется только идеалом. Приблизиться к нему мы можем только мирным путем, совершенствуя себя и трудясь каждый на своем поприще… Если не ошибаюсь, и ваши взгляды радикально изменились, господин Витол.

— О… — отвечает Витол, со смаком обсасывая селедочную кость.

— Сие неизбежно, как только человек начинает размышлять ясной, незатуманенной головой… Ну, а как вы теперь… Вам поручают довольно важные задания?

Витола интересует только то, что относится лично к нему. Водка его немного разогрела, и он стал разговорчивей, самоуверенней.

— Какие там задания! Чепуха! Делаю, что хочу. Вчера мы с Карлсоном вместе чай распивали, ну и поговорили по душам. Ты, Витол, говорит он мне, будь осторожен. Если увидят, что ты врешь, самого пристукнут. Да что я с ним буду толковать. Я в любое время могу прямо с офицерами…

— Да. Говорят, что у вас такие отношения…

— Что? У меня? Да в любое время! Мне всякие там Карлсоны ни к чему. Писаришка, а воображает, что большой человек… — Он спохватывается, что наболтал лишнее. — Никому я ничего не обязан рассказывать. Захочу — говорю, а силой они у меня не добьются. Иногда вот езжу с драгунами. Отчего не покататься? А люди сразу думают, будто я бог весть чего рассказываю и показываю им. Я все знаю, что про меня болтают.

— Известное дело. Люди вечно сплетничают. О ком они только не говорят… — Ян снова наполняет его бокал. — Пейте, господин Витол. Кто знает, когда мы опять увидимся.

— Ну, если черт меня не заберет…

Один вопрос все время вертится у Яна на языке. Но он робеет. Никак не решается спросить. Наконец набирается храбрости.

— Вы там все знаете… Случайно не слыхали, обо мне ничего не говорят?

— О вас? Нет. Вот о вашем брате — да. Если бы его поймали… Вы не знаете, здесь он или удрал?

— Ничего не знаю. Совершенно ничего. Уверен, что его давно уже здесь нет. Не такой уж он дурак.

— И я твержу им то же самое. А они не верят, слушают разное вранье… Ой! Уже темнеет, а я все еще тут сижу. Пора мне! — И он поспешно прощается. Ян провожает его до дверей.

— Значит, обо мне разговора нет. Что ж, иначе и быть не могло. Я ведь никуда не совался. Но очень прошу вас, господин Витол. Если, паче чаяния, кто-нибудь донесет… Вы уж со своей стороны… Вы же меня знаете…

— Не извольте беспокоиться. Я с любым офицером запросто могу поговорить. Меня послушают. Стоит мне словечко замолвить. Ох, совсем стемнело… — сокрушается он, выглянув за дверь.

Витол делает каких-нибудь десять шагов по дороге, и уже не видно за домиком прачечной освещенных окон школы. Перемахнув через заснеженную канаву, он бредет мимо запорошенных кустов сирени по берегу Даугавы тропинкой, которая тянется от имения к волостному правлению. От дороги его заслоняет пригорок, а со стороны Даугавы густые кусты ивняка и ольшаника. В одиночку Витол всегда ходит тропинкой. Большака он боится.

Боится и сумерек! Идет и пугливо озирается. Ему кажется, что темень сгущается прямо на глазах. Хмель немного заглушает страх, и поэтому он не вполне ясно сознает всю опасность положения. Он бы не мог объяснить, чего, собственно, боится. Поблизости ни души. И кому взбредет в голову в такой поздний час идти по глухой тропинке? Тишина. Только сухой снег шуршит, дымясь над твердым настом.

Шуршит таинственно, угрожающе. И тогда чудятся чьи-то шаги за спиной. Быстро обернувшись, Витол смекает — это его же собственные шаги. Школа с пристройками и деревьями вокруг до половины скрылась за пригорком. Вот-вот совсем пропадет из виду. Тропинка круто спускается с бугорка и тянется за кустами, гладкая, скользкая. Здесь и ветра почти не чувствуешь. Минут через десять он будет уже в имении, в полной безопасности. Ну, почему ему не разрешают носить оружие? Не приходилось бы прятаться по кустам да брести по сугробам…

Еще шагов пятьдесят, и кустарник кончится. Дальше тропинка вьется по голому склону берега, но и там ни души. Совсем немного — и почти что дома. Миновать бы ельничек, а там совсем нечего бояться…

«Баба — ну прямо сущая баба…» — ругает он себя. Выпил лишнего, в глазах туман, вот и мерещится бог знает что. Кажется, за елками стоит человек… Нет, нет, если получше вглядеться, никого не видать. Просто ветки так изогнулись, что немного напоминают человеческую фигуру. Сколько раз в сумерках ему такое мерещилось. Лучше не всматриваться и не замечать. Этак и в открытом поле привидение увидишь.

Витол не смотрит. Шагает бодро, и никаких. Вот-вот он минует подозрительные деревья. А там дальше, до самого имения, открытое место. Шагах в пяти от елок он все-таки поднимает голову.

Под елью, засунув руки в карманы, стоит человек… Витол не поверил бы, решив, что это снова ему чудится. Но он узнает его… Нахлобученную шляпу, слегка наклоненную голову… высокие порыжевшие сапоги… Мартынь Робежниек…

Мгновенно ноги Витола будто врастают в землю и тело наливается свинцом. А руки подрагивают, как перышки на ветру. Потом начинает дрожать подбородок, и он слышит, как во рту тихо полязгивают зубы.

Мартынь идет ему навстречу. Витолу кажется, что бесконечно долго одолевает он эти пять шагов. Мартынь подходит вплотную. Лицо его в сумерках кажется иссиня-серым, а вся фигура угрожающе мощной.

— Оружие есть? — спрашивает Мартынь.

Витолу как-то легче становится на душе. Голос не так уж страшен.

Он хочет ответить, а с губ срывается невнятный лепет. Тогда Мартынь подает какой-то знак. Может быть, никакого знака и нет, но Витол понимает так, что надо идти обратно. Как бы ожидая помощи, он озирается по сторонам. Мартынь вытаскивает из кармана руку, в ней что-то зажато… Горячая дрожь пробегает по телу Витола. Он поворачивается и идет.

Думать он не в состоянии. Плетется, словно оглушенный. Скоро уже… Далеко-то его не поведет. Тут ведь не лес, куда можно завести… Он тащится, точно пойманный пес на веревке.

Через большак, разумеется, не поведет. Не посмеет, — мелькает у него в голове. Подумать только… Его ведут. И никого вокруг. Ни единой души… Он шагает по неглубокому снегу вдоль кустов. Потом по открытому твердому насту… Мимо заброшенного, полуразвалившегося, пустого сарайчика… А! Значит, все-таки в лес. Как раз к тому месту, где проходит дорога дровосеков. Куда ж все-таки его приведут?

Витолу кажется, что он мог бы уже заговорить. Но шаги Мартыня так свирепо скрипят за спиной, что ему боязно повернуть голову. Опустив ее еще ниже, Витол шагает дальше.

На опушке леса они останавливаются. На короткий свист Мартыня из чащи появляются еще трое. Толстяка Витол узнает с первого взгляда. А вот тех двух… Чуть погодя он спохватывается. Да ведь это Зиле и Сниедзе… Хорошо, что Зиле. При нем ничего плохого не случится. Зиле не позволит его тронуть. Он всегда был против всякого насилия.

Окруженный четырьмя провожатыми, Витол идет по неровной лесной дороге. На душе у него чувство горькой обиды. Забыты драгуны и жестокие офицеры. Он же среди своих товарищей. Но почему они молчат? Почему гонят его, точно пойманного зверя?

Та ли это — известная ему дорога? Витол уже не уверен. В темноте все кажется незнакомым. Сквозь чащу ничего не видать. Внизу стволы деревьев на белом снегу кажутся увязшими по щиколотку ногами исполинов. То тут, то там какой-нибудь кривой замшелый сук, подобно уродливой руке, нависает над дорогой, тогда он инстинктивно наклоняет голову.

Так идут они час, два… может быть, три. Разве определишь время. Дорога давно кончилась. Ступают по незнакомой вырубке, по заснеженным кустам. Попадают на утоптанную стежку и немного проходят по ней. Потом спускаются в канаву и шагают по гладкому, местами хрустящему льду. Витол не припомнит такого места.