Всего несколько дней

— Не издевайтесь! — крикнул Антон. Он потерял над собой контроль. У него прыгали губы.

— Новодеев, получишь за поведение кол, — грозил учитель.

— Хоть десять! — дерзко ответил Антон, чувствуя, что падает в пропасть и не может удержаться.

— У н-е-е-его умер от-е-ец. Не-е-едавно, — сказал Колька.

Гри-Гри немного смутился.

— Да? Сочувствую, но… мужчина в самое трудное время должен держать себя в руках.

— О-он держит се-е-бя в руках.

— Шибанов, тебя не просят быть адвокатом. Новодеев, итак, отвечать не будешь?

— Нет.

— Значит, двойка — заслуженно.

— Говорят же ва-ам, у не-е-го у-умер оте-ец, — повторил Колька, от волнения заикаясь больше обычного.

Учитель услышал дерзость в тоне Шибанова. Один дерзит, другой дерзит. Если сейчас не поставить распустившихся мальчишек на место, они ему сядут на шею.

Гри-Гри нервничал, понимал, что допустил оплошность, пригрозив колом и двойкой Новодееву. Только теперь он заметил в журнале против фамилии Новодеева пропуски — пропустил два урока. Надо было спокойно отправить его за парту: у мальчишки несчастье, он возбужден. Но все же при любых обстоятельствах лень и грубость остаются ленью и грубостью. Он так и сказал им обоим, а кстати и всему классу.

— Новодеев, Шибанов, при любых обстоятельствах лень и грубость остаются ленью и грубостью.

— Вы первый мне нагрубили! — крикнул Антон.

Он потерял голову. С каждым словом учителя обида Антона нарастала, как снежный ком. Он уже совершенно не помнил себя.

Учитель побелел от гнева, забыл, что он педагог, а перед ним ученик.

— Наглец. Даже смерть отца тебя не исправит.

— От наглеца слышу! — ненавидя учителя, крикнул Антон.

Кажется, он оглох — такая жуткая наступила в классе тишина. Он оглох — от этой мертвой тишины он оглох.

— Вон из класса! — бледный, как бумага, указал учитель на дверь.

Антон его ненавидел, с его усиками, бородкой, его пестрым галстуком, театральными жестами.

— Вон из класса!

— С удовольствием. У вас на уроках мухи дохнут от скуки.

Это неправда. Уроки Гри-Гри были интересны. Учебник в сторону, учебник ему был не нужен, казалось, он живал и в Древнем Египте, и в Греции, и вообще во всех краях мира.

— Мухи дохнут, — глотая слезы, пробормотал Антон и, хлопнув дверью, вышел из класса. Выбежал из школы.

За несколько минут, пока длилась эта дуэль с учителем, сентябрьское небо затянуло тучей, хлынул дождь.

«Как ему отомстить?» — в бешенстве думал Антон.

Дождь лил все пуще, по мостовой уже неслись потоки. Антон, не разбирая дороги, шлепал по лужам. Люди спешили на работу. Сиреневые, розовые, желтые зонтики догоняли и обгоняли его.

Один. На всем свете один.

7

После уроков Ася и Колька, не заходя домой, прибежали прямо к Антону.

— Ду-у-рак! — с порога прорычал Колька Шибанов.

Ася подтвердила — дурак.

Весь день до их прихода Антон пролежал на узкой тахте, тупо уставив глаза в потолок, кляня себя. Зачем он не сдержался? Все привыкли к язвительному нраву учителя истории Гри-Гри. Тот не знал, что папа умер, мама в больнице, счел Антона лентяем: Гри-Гри презирал лентяев, и разве на уроках у него мухи дохнут от скуки?

И вообще как жить без школы? Антон дня не мог прожить без людей. Ему нужны шум и гам перемен, футбольные матчи после уроков, стычки и споры о том, кто талантливее: Михаил Ульянов или Вячеслав Тихонов, и вообще назовите картину последнего времени лучше или даже равную «Биму»? Иногда споры кончались кулачными боями. Михаил Ульянов и Вячеслав Тихонов, он же Штирлиц, он же Иван Иванович из «Бима», не подозревали, что иные их обожатели из-за поклонения тому или другому носили синяк под глазом или шишку на лбу.

Антон размышлял о происшедшем с горьким раскаянием. Кто виноват? Сам поставил на своем прошлом точку.

А мама? Что с мамой?

Антон вскакивал, звонил в больницу. Ему отвечали: позвоните позднее.

Он звонил позднее. Но там или продолжался врачебный обход или лечащий врач срочно вызван куда-то. Антон снова валился на тахту, лежал в тупом отчаянии.

А мама?! В больнице. Ничего не знает, надеется на него. Боль и стыд терзали Антона. Что сделать для мамы? Он не может ничего. Он — ничто.

Но, когда Ася и Колька прибежали и назвали его дураком, он снова забушевал. Мигом встал в оппозицию, ни в чем не раскаиваясь.

— Я не разделяю христианское мировоззрение, — с вызовом сказал Антон. — Если тебе влепят в левую щеку, подставь правую? Никогда! Попробуйте шлепнуть меня по щеке…

— Он сумасшедший, — сказала Ася.

— Свя-а-зать, — сказал Колька.

— Я вам покажу, как меня вязать. Вышвырну за дверь.

— Тип, однако, — удивленно и с интересом проговорила Ася. — А мне казалось, ты интеллигентик.

— Пожалуйста, без «ик». Интеллигентом быть почетно. Мой отец интеллигент. А вы со своими «иками»… Кому вы подыгрываете?

Действительно, не своротил ли с ума этот «тип», позабывший от злости, что влюблен в Асю! Что он городит? А если она обидится? Убежит? Навсегда отвернется?

Странное дело. Ася не обиделась, не убежала, а поставила в передней на пол портфель, скинула плащ и, не дожидаясь приглашения, прошла в комнату. Колька за ней.

— Дома никого? Мама на работе?

— Мама в больнице.

— О-о!

Она удивительно умела сочувствовать. Молча. Без слов.

И опять у Антона горячей волной залило сердце. Нет, все-таки она какая-то особенная, ни с кем не сравнишь.

С интересом, хоть бегло, оглядев картины на стенах, Ася заявила:

— Начнем с уборки.

Невообразимый хаос царил в комнате. Мамина постель не застелена, грудой свалена какая-то одежда; узенькая тахта, где, отгороженный от мамы книжным шкафом, спал Антон, не прибрана; таз с водой посреди пола — как он тут очутился, зачем? На мамином маленьком столике не закрыта машинка, разбросаны бумаги; на другом столе два пузырька с лекарствами и не доеденный Антоном со вчерашнего дня кусок хлеба.

— Голоден, — сообразила Ася. — Колька, надо его накормить!

Она живо освоилась в перегороженной на тесные комнатушки — фанерной перегородкой и шкафом — квартире, где была еще комната соседки, постоянно пустая, да еще темная мрачная кухня.

Ася достала в кухне из холодильника яйца. Мгновенно состряпала Антону яичницу с луком.

— Что-о значит дру-у-жба. Девчонки редко дружат по-настоящему, — сказал Колька.

— Настоящая дружба вообще редкая вещь. Ешь, Антон, — ставя на стол сковородку с яичницей, говорила Ася. — Не беспокойся, мы с Колей сыты, обедали в школе. Колька, ничего, что я тебя так зову?

— Ни-и-чего.

— Тебе идет: Колька. Что-то в тебе рабоче-крестьянское.

— Та-ак и есть. Отец сле-е-сарь. Хоть и мастер дела, а руки в шрамах. От ме-е-лких производственных травм.

— Пусть руки в шрамах, хуже, когда в шрамах душа, — сказал Антон.

Ася пристально на него поглядела. Несмотря на тяжелые переживания, ночную «скорую помощь», страх за маму, конфликт с учителем, Антон, не евший почти ничего целые сутки, быстро управился с яичницей и, подкрепившись, почувствовал себя тверже и непреклоннее.

— А теперь давай решать, как быть дальше, — сказала Ася.

— Дальше? Прощай, школа.

— Невозможно, Антон. У нас обязательное школьное обучение.

— Пойду в вечернюю.

— А где будешь работать?

— Где-нибудь.

— Несерьезно, Антон. У человека должна быть профессия.

— Це-е-ль жизни, — вставил Колька. — Дети, вы признаете цель жи-и-зни?

— Выбор профессии и цель жизни — это одно? Или разное? Колька, у тебя есть цель жизни? Какая? У тебя, Ася? Я, например, не знаю. Не слышал. О цели жизни пишут сочинения в школе, а соберутся ребята, о чем хотите говорят, но чтобы о цели жизни — не слышал. Что такое цель жизни? И вообще, зачем жить? Зачем живут люди?