Всего несколько дней

Так он раздумывал, в беспокойстве ожидая встречи с Семеном Борисовичем. Решится что-то в его жизни сегодня или нет? Если нет, снова потянутся пустые дни, когда не знаешь, куда себя деть, чем заняться. Гри-Гри прав — лентяй жалок, бездельник ничтожен. «А все-таки в школу не вернусь».

«Станция…» — объявил репродуктор.

Далеконько забрался Семен Борисович со своим молодежным клубом! Проспект тянется, сколько глаз видит. На горизонте высилась группа новых однотипных зданий, целый город жилых башен, а здесь у остановки метро, где Антон сошел, шумела молодая роща. Вчерашняя буря поутихла, но влажный западный ветер резко налетал порывами, обрывал листья, кружил и вздымал, и нес, и осыпал их на землю шуршащим дождем. Наискосок, против рощицы, был тот дом, номер которого Антон затвердил по записке Семена Борисовича. И теперь в растерянности читал вывеску над крыльцом: «ПТУ».

Вот так раз! Вот вам театр, вот вам клуб. «Не театр, а шиш с маслом», — как сказал бы Колька Шибанов.

Когда-нибудь приходила Антону мысль, что судьба забросит его в ПТУ? Зачем ему ПТУ? Улизнуть? Он колебался.

Вчера Семен Борисович Антону понравился. И Антон не ушел. Посмотрим, удрать всегда можно. Он вольная птица, куда захочешь, туда и лети.

Вестибюль встретил Антона шумом голосов, абсолютно повторяющих школу. Но вдоль всех его стен висели не похожие на школьные плакаты-картины. Антон не понял, что они означают. Стройная красивая пара — как нарядно одеты, изящны! — танцует. А тот куда-то бежит, приветственно подняв руку, такой же стройный, неправдоподобный красавчик в спецовке. Ничего себе спецовочка — в Большой театр ступай в ней на балет «Лебединое озеро».

«Куда я попал?» — думал Антон, догадываясь, что это не обычная школа. Но что же?

Он не успел спросить, где искать Семена Борисовича, как раздался звонок, типичный школьный звонок, зовущий на урок, и из комнаты с табличкой на двери «ДИРЕКТОР» появился сам Семен Борисович.

— Хвалю за точность, — сказал он. — Идем.

Не переставая удивляться и мало что понимая, Антон последовал за директором, который энергичным шагом привел его к двери: кабинет спецтехнологии.

— Здесь сейчас занимается группа мальчиков, — сказал Семен Борисович. — У нас в училище их всего две. Остальные девицы.

Вошли. Человек двадцать мальчишек, сидевшие за светлыми столиками, при появлении директора встали.

— Хорис Абрахманович! — обратился директор к молодому смуглому, чернобровому человеку с круто вьющимися черными волосами и быстрым взглядом черных глаз. — Вот тот юноша, о котором я вам рассказывал. Вчера потерпел аварию, отделался синяком, бывает хуже. Антон Новодеев. Наш новенький.

Не ослышался ли Антон? «Наш новенький». Он еще и не сообразил, где находится. Но понял: Семен Борисович решил взять его судьбу в свои руки. Видимо, руки у директора были твердые, умеющие управлять и направлять.

— Всего! После уроков зайдешь, — кивнул Семен Борисович Антону и удалился. А человек с необычным именем — Хорис Абрахманович — указал Антону место за столом в первом ряду и кому-то велел:

— Продолжай.

Вихрастый курносый паренек, оставшийся стоять и после ухода директора, принялся рассказывать неизвестные Антону истории. Антон слушал, удивляясь, а тем временем оглядывал кабинет. На полочках вдоль стен расставлены фигуры безголовых кукол в самых разнообразных мужских и женских нарядных костюмах.

— Одежда появилась еще в первобытном обществе, — рассказывал вихрастый. — Первобытный человек защищал тело от солнца сырой землей и глиной. Обмажется весь, слой за слоем, глаза только оставит — вот и весь его первобытный костюм. В холодных странах одевались в шкуры зверей. Скоблили, мяли, колотили, пока шкура станет помягче, тогда напяливают на себя, так и ходят. — Ученик почесал затылок, скосил в сторону взгляд и неуверенно выговорил: — Все.

— Все-то все, да неувлекательно рассказываешь, художественных деталей мало, — сказал учитель. — Садись. Ребята, представьте: палящее солнце, зной, тучи мошкары вьются над нами, спасения нет. Куда деваться? Как защититься от солнца, от экваторских ливней? Трудно жилось нашим предкам. Века, века… Человек растет. Человек хочет жить. Создавать, творить, любить, радоваться. Три условия жизни и творчества, без чего человек не может существовать. Еда. Кров над головой. И одежда. Понятно? Уразумели, какое важное дело — создание одежды?!

Он поднял над головой картину.

— Глядите, гречанка древних веков. Как благородно спадают волнами с плеч и драпируют тело куски материи!.. Располагать эту драпировку — искусство. Преддверие наших поисков, мастерства и фантазии. Но может ли наша современная женщина носить такой хитон? Как она в нем залезет в троллейбус? Запутается в складках. Да и климат не греческий. Словом, одежда переживает эволюцию, как все в мире. Постепенно я вам расскажу об одеждах разных времен, а теперь перейдем к спецтехнологии.

Он вынул из стенного шкафа мужское пальто. Так и сказал: «Мужское пальто», — снимая с вешалки игрушечное пальтецо, крохотное и в то же время настоящее, с воротником, карманами, пуговицами, все на месте, как полагается.

— Перед вами модель. Прежде чем взять в руки иглу или сесть за машинку, надо твердо знать последовательность операций пошива изделия. Безошибочно разбираться в деталях.

«Да они портного из меня хотят сделать! — ударила Антона догадка. Как кипятком окатило его. — Что вы, что вы! Никогда! Сию минуту бежать!»

Он не решился убежать и досидел до звонка, слушая и не слушая, что говорил учитель об упругости лацкана, номерах ножниц, портновской линейке.

«Никогда! Ни за что!»

13

— Сначала о себе, — сказал директор, откинулся на спинку кресла за письменным столом, заваленным бумагами, папками, в раздумье помолчал. — Значит, о себе. Фамилия Портнов. Некоторые фамилии говорят человеку об его роде. К примеру, ты — Новодеев. Должно быть, когда-то твой предок затеял какое-нибудь новое дело, отсюда и пошло: Новодеевы. Отец не рассказывал? Хорошая фамилия. Что касается моего рода, я его знаю с прадеда. Прадед портняжничал, и дед, и отец. Отец работал в одной московской артели надомным портным. Помощники — мама да я. Десяти лет не исполнилось, как меня на утюг посадили. Термин был такой и занятие: садить на утюг. Это значит: нагрей — нагревали не то, что сейчас, включи в сеть, и вся недолга, — нагревали древесным углем, дуешь, дуешь на угли, чтоб докрасна разгорелись. Из глаз, из носа от натуги течет. Даю нагретый утюг отцу, он мне на смену другой, охлажденный. Снова нагревай. Пока второй нагрел, первый остыл, так и мечешься целый день. Вы, теперешние, ноете, хнычете: ох, школа, ох, уроки! А для меня школа была санаторием. Из-за тех окаянных утюгов и домой идти неохота. После уроков наберу разных общественных дел: стенгазета, литературный кружок, то да се. Так из-за утюгов стал выдающимся в школе общественником… В школе светло, окна большие, не то что наш полуподвал. Был нэп. С одной стороны, подъем промышленности, с другой — безработица. Отец за артель изо всех сил держался. Погнул спину вроде того портного, что шил шинель Акакию Акакиевичу. Помнишь, сидит на столе, подвернув под себя ноги, как турецкий паша. Отец, правда, на столе не сидел. А живописно Николай Васильевич Гоголь портновскую работу описывает! До мелочи точно. Будто сам шинели шивал. Что значит гений! Гений, да! — с улыбкой повторил Семен Борисович. — Теперь познакомимся с обстановкой работы наших портных.

Он протянул Антону солидных размеров альбом с наклеенными на страницах фото швейных ателье. Одно, другое, третье. Современная легкая мебель. Пестрые занавески. Цветы.

— В таком ателье и ты будешь работать, — сказал Семен Борисович.

— Почему вы решили, что я стану портным?

— Надеюсь уговорить, — улыбнулся директор.

— Скучная работа, — возразил Антон.

— Скучных работ нет, есть скучные люди. Я не стал бы, Антон, уговаривать тебя быть портным, если бы в твоей голове была какая-то другая идея. Желаешь быть доктором, летчиком, слесарем — иди, добивайся. Но тебе безразлично. Если безразлично, иди к нам. Перспективы? Блестящие! Кончил ПТУ, отслужил в армии, после армии «петеушникам» путь открыт всюду. Захотел — поступай в технологический вуз. Отличники ПТУ принимаются в вузы родственной специальности в первую очередь. Будешь инженером, конструктором. Захотел — поработай портным в ателье, и опять перспектива — закройщик. Кто есть закройщик? Художник. Да. Перед тобой кусок материала, тонкое, дорогое сукно. Взмах руки, — он вскинул руку и легко и свободно изобразил в воздухе замысловатую фигуру, — две-три линии мелом, и по твоему крою шьется одежда… Серьезное дело. Но прежде надо знать, знать и знать ремесло! А слышал, кто такой модельер? Это уже совсем высоко! Это уже дважды художник. Вкус, творчество, фантазия! Ты изобретаешь одежды, диктуешь линии, форму, сочетание или контрастность цветов, радугу цвета. Были и есть у нас закройщики и модельеры, известные всей Европе: медали, дипломы, один закройщик звание действительного члена Штутгартской академии искусств получил. Каково? Можешь стать преподавателем, как Хорис Абрахманович, до вуза он пять лет шил в ателье. Или директором ПТУ можешь стать, как Семен Борисович Портнов, то есть я: от утюгов до директорства. Еще аргумент. И важнейший. Судьба твоя, Антон, сложилась не легко; будь до революции, хлебнул бы горюшка. А нынче зовут: иди, учись ремеслу, бесплатное обучение, тридцать рублей стипендии, льготный проездной билет на метро. И еще: не годится, Антон, на шее больной матери висеть. Ты мужчина. Вчера своими глазами увидел — мужчина, что меня и расположило к тебе. Хочу помочь тебе стать человеком. Пиши заявление в ПТУ. Со школой договариваюсь сам, формальности беру на себя. Вот бумага, ручка. Пиши.