Нержавеющий клинок

Из укрытий выползли танки противника, резко увеличивая скорость и поднимая густые столбы пыли, они ринулись навстречу атакующим. Один танк полз прямо на разведчиков. «Это мой», — подумал Прокудин и со связкой гранат двинулся ему навстречу.

— Стой! Назад! — крикнул Задорожный, но Прокудин уже сближался с танком. Ему казалось, что это тот самый танк, на гусеницах которого в июне сорок первого под Перемышлем он видел кровь своих товарищей. «Только бы не промахнуться… Нет, я не промахнусь, не имею права промахнуться», — твердил он себе. И когда уже казалось, что танк вот-вот раздавит его, Прокудин поднялся во весь рост и, размахнувшись, бросил под танк связку гранат.

Разъяренное черное чудовище простонало пулеметной очередью, попыталось развернуться на одной гусенице, будто собралось уйти с поля боя, и застыло на месте. Когда рассеялись дым и пыль, было видно, как бурые языки пламени ползли по его стальной спине. А из-за бугра медленно, словно нехотя поднимался яркий солнечный диск. В громовой буре войны, калечащей людей, рождался новый день.

«Не пройдешь, не пройдешь…» — повторял раненый, когда его несли в операционную.

— Фамилия, звание? — на ходу спросил хирург у медицинской сестры.

— Поступил без документов, в сознание не приходил.

— На стол!

Операция длилась долго. Закончив свое дело, хирург сложил вместе все осколки и уставшим голосом сказал:

— Столько металла в человеческом теле встречаю впервые. Сохраните, если выживет, отдадите ему. Может, когда-либо покажет своим детям и внукам как вещественное доказательство того, что сильный духом человек — крепче стали…

Медицинская сестра аккуратно завернула осколки в марлевую тряпочку.

— Доктор, а какую фамилию написать на его карточке? — спросила она.

Врач пристально посмотрел на сестру, словно что-то вспоминая, и спокойно ответил:

— Напишите просто: гвардеец.

И тут же, чтобы исключить всякое сомнение, добавил:

— Да, да, гвардеец!

Часовые сменились

В огромной ложбине, прикрываемой по утрам сизыми туманами, раскинулся старинный город, известный своим уникальным парком, сработанным еще руками крепостных много лет назад. Недалеко от него прижалась к роще воинская часть с длинными казармами, где в довоенные годы служило не одно поколение артиллеристов.

Погожим летним днем по булыжной мостовой из города в часть шел старик. В одной руке старик держал палку, в другой — маленькой чемоданчик. Дорога эта была ему хорошо знакома — в былые времена он проходил и проезжал по ней много раз. Давно это было. Здесь, в военном городке, он служил срочную службу. Отсюда ушел на войну.

Время от времени старик останавливался, вглядывался в знакомые места и не узнавал их. Справа и слева от дороги стелились поля. Теперь здесь стояли многоэтажные дома.

Щедро светило солнце, чистая прозрачная голубизна наполняла июльское небо. Старик часто снимал широкополую шляпу, вытирал вспотевший лоб, и легкий ветерок незаметно вплетал в его редкую седую шевелюру нежный тополиный пух. По дороге сновали грузовые и легковые автомобили, с шумом проскакивали мотоциклы.

Возле проходных ворот части старику показалось, будто он ощущает знакомый всем кавалеристам запах лошадиного пота. Артиллерия до войны была на конной тяге, и специфический запах постоянно стоял в казармах, командирских квартирах, клубах, — он никогда не исчезал. К нему легко привыкали и не замечали, но тот, кто появлялся здесь впервые, сразу ощущал это. Разумеется, старик знал, что ныне в полку другие «лошади», для которых не надо ни овса, ни сена. Да и орудия стали другими…

Занятый воспоминаниями, старик незаметно дошел до знакомой развилки, откуда полевая дорога уводила на полигон. Когда-то у этого поворота стояли высокие деревья, сейчас здесь осталась одинокая старая верба, корявая и скрипучая. Старый воин остановился возле нее прикурить, и ему послышалось, словно верба, помахивая ветками, проскрипела: «Ты вернулся». — «Да, я вернулся, а многие из тех, кто ушел со мной, не вернулись, — мысленно ответил старик, и перед его глазами воскресли лица тех, кто навсегда остался молодым».

Он будто прикоснулся к своей опаленной войной юности, к тому, что безвозвратно ушло…

Облокотившись на ствол вербы, старик глядел в сторону городка; ему казалось, что сейчас оттуда вылетит кавалькада оружейных упряжек, и вспотевшие лошади с грохотом пронесут артиллеристов на стрельбы. А впереди, как это бывало раньше, старшина Ласточкин с очередной шуткой: «Сержант Гаевой, вы не позабыли положить в свой ранец маршальский жезл?» Стройного, подтянутого, общительного старшину любили за веселый нрав, душевность и знание своего дела. Он никогда не раздражался, не повышал голоса. Если у кого-то из ребят что-то не получалось, он подбадривал их теплым словом, улыбкой и говорил: «Делай, как я». Всех, кто знал старшину, поражала его высокая работоспособность. Он везде успевал. В спортивных соревнованиях — первый, в самодеятельности — непревзойденный певец и гармонист. Казалось, нет такого, чего не умел бы старшина. В выходные дни вокруг него собирались красноармейцы, — лучшего рассказчика в полку не было. Знал старшина много забавных историй, рассказывал их с юмором, украшая неожиданными сравнениями.

За год до войны во дворе городка сажали березки. Старшина принес откуда-то молоденький дубок и посадил на углу возле ворот. Кто-то заметил, что дубу там не место.

«Нет, — возразил старшина, — дубу, как кавалеру, надо защищать березки от порывов ветра».

Гаевой, — а это был он, — подошел к калитке и нажал на кнопку звонка. Калитка отворилась, и прапорщик с красной повязкой на рукаве спросил:

— Что вам угодно, гражданин?

Старик предъявил паспорт и попросил вызвать кого-либо из командования части, сбивчиво объяснил причину своего визита.

— Погуляйте минуточку, — ответил прапорщик и подошел к телефону.

Несколько минут спустя к Гаевому вышел дежурный по части лейтенант и пригласил пройти в военый городок.

Гаевой искал глазами березки, ему хотелось найти «свою» березку, он хорошо помнил, где сажал ее, но на том месте теперь росли густые сиреневые кусты, в их ветках от дневнего зноя прятались воробьи. Стало грустно от того, что березок уже нет. Была бы хоть одна знакомая, подумал старик, и вдруг лицо его просветлело: у забора, широко раскинув ветви, шумел могучий дуб, тот самый дуб, старшины Ласточкина.

Гаевой снял шляпу, поклонился дереву. Мимо проходили солдаты, и дежурный, заметив поклон гостя, спросил:

— Знакомого встретили?

— Да, очень старого знакомого, — многозначительно ответил Гаевой.

У самого штаба дежурный предложил гостю отдохнуть на скамейке и подождать замполита.

— Сегодня воскресение, выходной день, — как бы извиняясь, сказал он.

Вскоре у штаба остановился «газик». Из кабины выскочил белокурый подполковник и скрылся за входной дверью, но тут же вышел в сопровождении дежурного:

— Здравствуйте, товарищ. Вы к нам?

Гаевой поднялся, встал смирно и ответил:

— Так точно, товарищ подполковник, к вам.

Вечером в полковом клубе старый воин рассказывал солдатам…

…Под звуки победных салютов кончился апрель сорок пятого. Войска фронта доколачивали курляндскую группировку немцев, а эта группировка цеплялась за каждый населенный пункт, словно утопленник за соломинку, яростно сопротивлялась, видимо, еще надеялась на какое-то чудо, которое могло бы спасти ее от неминуемого разгрома. Наша гвардейская часть, измотанная боями, была выведена во второй эшелон. Пополнялась личным составом, техникой, приводила себя в порядок. Там и застал нас Первомай, который в тот год был особенно праздничным. Радость фронтовых побед усиливала прекрасная, солнечная погода. С раннего утра небо все в синеве, ни одного облачка. Теплый, сладковатый запах весеннего леса покрывал вездесущую фронтовую гарь, успевшую пропитать не только воздух, но и одежду воинов.