Счастье жить вечно

Несколько ночей подряд они жгли костры, разложенные на глухой лесной опушке. Но желанный гул моторов в вышине так и не возникал. Потом они узнали, что самолет для них был, действительно, подготовлен, но своевременной отправке его помешали лунные, светлые ночи. Самолет с продовольствием из Ленинграда, если бы он рискнул пересечь линию фронта, был бы сразу же обнаружен и заведомо обречен.

Тяжело уходить, погасив костры, зря горевшие долгие томительные часы. Уходить, чтобы голод терзал с новой силой, не давая пощады ни днем, ни ночью.

…Валентин настроил радиостанцию, положил рядом с ключом передатчика короткое донесение командира группы. Каждое движение, жест, взгляд были привычными, много раз повторенными и оттого ставшие почти механическими. День за днем вот так он окунался в эфир, где сталкивались, налетали друг на друга звуки музыки, слова песен, голоса дикторов, чья-то ожесточенная перебранка, настойчивое, монотонное цоканье телеграфного ключа. Но и сегодня, как всегда, включая рацию, он испытывал волнение, переходящее в нечто, похожее на внутреннюю дрожь, когда слышно было тонкое попискивание «морзянки», адресованное из Ленинграда им, сюда, в партизанский лес. Валентин жадно ловил его в океане хаотических звуков, вбирал в себя не слухом, всем сердцем. Временами звук куда-то уходил, таял, заслонялся другими, более громкими. Тогда казалось, что их связывает с Большой Землей тоненькая ниточка, и стоит сделать одно только неосторожное движение и она оборвется. Но вот кто-то невидимый вновь связывал хрупкую ниточку, и Валентин приступал к передаче в Ленинград шифрованного донесения.

Внешне ничего не значащие пустые фразы или длинные колонки цифр мог слушать и враг. Они бы ему все равно ничего не сказали. Но глубоко скрытый их смысл содержал в себе плоды рискованного боевого труда разведчиков.

Мороз лютовал. Он был полным хозяином в лесу, жестоко расправлялся со всем живым, что вовремя не укрылось от него в теплую, глухую нору, не убралось прочь. Сосны стояли нарядные, строгие и величавые в белом своем одеянии. Между ними не видать было ни тропки — замела вечная труженица-метель. Она выровняла, выгладила все скрывший под собой белый пушистый покров, который гак и хотелось погладить рукой.

Холод не очень чувствовался, пока Петрова и Васильев шли. Снега за ночь навалило столько, что они то и дело погружались в него до пояса. Выбирались, помогая один другому, кое-как отряхивались, пробивали впереди себя узенькие стежки, похожие на траншеи, и медленно, след в след, шагали по ним. До тех пор, пока снова не падали в сугробы. С деревьев при малейшем дуновении медленно осыпались хлопья, покружившись в воздухе, оседали на путниках, и это еще больше придавало Нине и Борису вид вывалявшихся в снегу с головой или усердно игравших в снежки.

В трудном, долгом пути и было спасение от стужи. Она ждала их впереди — там, на лесной опушке, где нужно будет не только остановиться, но и, недолго думая, лечь прямо на снег и лежать неподвижно — сколько потребуют обстоятельства. Подняться, сделать лишнее движение, чтобы согреться, уже нельзя будет: заметят фашисты.

Там, на лесной опушке, не поддаваясь холоду, против которого они абсолютно ничего не могли предпринять и отступать перед которым не имели права, Нина и Борис днем и ночью вели наблюдения за железнодорожным полотном и шоссе. С упорством и долготерпением разведчиков наблюдали и запоминали все, о чем возможно скорее и с максимальной точностью должен был знать осажденный Ленинград, что сослужило бы ему в обороне и в грядущем наступлении: чего и сколько везут немцы к линии фронта — солдат, автомашин, пушек, минометов, бомб, горючего, продовольствия; какова интенсивность движения транспортов врага в обратную сторону и что он направляет в свой глубокий тыл. Разведчики определяли также, в какое время суток на коммуникациях врага бывает особенно оживленно и, наоборот, когда они пустуют. Важно было установить, как дороги охраняются от наземного нападения и атак с воздуха, есть ли на них зенитные орудия и где именно установлены.

Васильев и Петрова обычно располагались для наблюдений на опушке среди молоденьких елочек, которые росли почти у самого железнодорожного полотна. Места эти были давно облюбованы и обжиты: каждое деревцо, каждый кустик стали родными, их узнавали на ощупь в темноте. От них становилось даже чуть-чуть теплее в глубоком снегу, на морозе и пронизывающем ветру. Они стали друзьями и помощниками.

До опушки еще не близко, но разведчики вдруг остановились, пораженные. В чем дело? Что здесь произошло? Как мог так измениться «их» лес?

Еще бы идти им под сенью деревьев, видя впереди едва заметно светлеющие просеки, а за ними, в свете утреннего яркого зимнего солнца — молоденькие елочки, сосенки и укрытые снегом кусты. Неужели сбились с пути? Этого не может быть! Все ориентиры оказались на своих местах, разведчики не забыли по ним проверить себя. И все же лес кончился. Кончился внезапно и совсем не там, где следовало ожидать, где он не должен был сразу же переходить в совершенно голое, открытое место.

Впереди, в нескольких десятках шагов, были снежное поле и голубое небо.

Не говоря ни слова, понимая друг друга с короткого взгляда, Нина и Борис падают на землю и осторожно, от дерева к дереву ползут рядом. Внимательно всматриваются в белую пустоту, все шире открывающуюся впереди.

— Стоп! — вполголоса произносит Борис. — Мы вышли точно. И лес не изменился. Его изменили. Это сделали немцы. Испугались леса и решили быть от него подальше.

— Я так и подумала, — отвечает Нина. — Смутило только, что нет пеньков. Что ж они — с корнями повырывали деревья? Потом поняла: снег…

— А дорога, — вон она. Видишь?

— Вижу, что далеко. Но блиндаж различаю. И зенитку.

— Где?

— Левее смотри. Вот так. Не ошиблась?

— Думаю, нет. Но отсюда мы оба можем ошибиться и многого не увидеть. Можем зря время потратить.

— Ты прав. Нужно менять позицию. Я знаю ложбинку, она приведет нас куда следует.

Они повернули и поползли, не покидая лесного укрытия, но и не сворачивая вглубь его. Потом остановились. Нина несколько раз осмотрела расстилающееся перед ними место, совсем неузнаваемое место их почти каждодневных дежурств.

— Засады нет. Никто нас не поджидает, — подтвердил ее мысль Борис. — Не из-за нас с тобой повырубали они деревья. Не мы им страшны, будь спокойна.

— Все ясно. Причем здесь мы? Партизанский лес без нас крепко дает по зубам оккупантам. Вот они и трясутся. Потому и лес отодвинуть задумали, и блиндажи понастроили. Только заметят что-нибудь, всю местность огнем покроют. Но черта с два они нас остановят!

— Да, не побывав там, — Васильев кивнул головой в сторону железной дороги, — нам возвращаться нельзя. Только как?

Нина улыбнулась. Она всегда отвечала короткой, чуть загадочной улыбкой на вопрос, требующий смелого решения, и все знали: опытная разведчица имеет, что предложить.

— Тут, Метров, моя забота, — спокойно сказала девушка. — Зачем нам с пустыми руками возвращаться? Скоро будем у цели. За мной!

И первая рассталась с лесом. Зарываясь в снег, мгновенно, по-пластунски спустилась в глубокую ложбинку, едва различимую с самого близкого расстояния.

По всей вероятности, это было русло высохшего или скованного морозом ручья. На дне его разведчики оказались отлично замаскированными. Со стороны железнодорожной магистрали над ними нависла складка земли, нарощенная плотным слоем снега. Будто специально выкопанная траншея, ложбинка, изгибаясь, временами поворачивая назад к лесу, вела и вела от него к телеграфным столбам у полотна.

Да, Нина была опытной, находчивой партизанкой. Такая ни при каких обстоятельствах не растеряется, не отступит. Борис следовал за Петровой, восхищаясь ее смелостью, решительностью и осторожностью. Она не торопилась, но и не медлила. Ее не одолевали сомнения, но вновь и вновь она останавливалась, прищурившись, смотрела вперед, по сторонам, оглядывалась, мысленно оценивая обстановку. И делала все это именно там, где «траншея» позволяла разведчикам видеть все, оставаясь невидимыми.