Страница 37 из 99
О горбатом цирюльнике вскоре стало известно в «Тайном совете легионеров», а затем и в германском посольстве, куда Гицэ стали приглашать завивать жену чрезвычайного и полномочного посла. С первого же посещения здания, осененного флагом со свастикой, Заримба стал особенно горячим сторонником нацизма.
В тот день, когда он красил волосы своей бывшей маникюрше и к парикмахерской подкатил знакомый мастерам черный «Майбах» из посольства, Заримба шепнул мадам Филотти:
— Видите, коанэ Леонтина, какой автомобиль присылают теперь за вашим бывшим патроном? Лучшая машина в мире! Посла Германии! А знаете, краску я положил вам сегодня тоже немецкую… Известнейшей фирмы «Фарбениндустри»! Даже Америка покупает у них эту краску. У нас ее ни за какие деньги не найти… Германия! Цивилизация! Однако эту краску передерживать нельзя, ее даже перекись не берет. Но вам не страшно… Краска черная. А у настоящих румын волосы должны быть чернее черного. Все!.. Хватит! Можно смывать…
Заримба велел мастерице мыть мадам Филотти волосы и, схватив свой саквояжик, выбежал из парикмахерской. Рыжий шофер, вытянувшись, словно проглотил аршин, открыл дверцу «Майбаха», и господин Заримба важно уселся на заднем сидении автомобиля. Он хорошо знал, что сейчас мастера, соседи, клиенты с любопытством наблюдают за ним. Заримба чуть не лопался от гордости, но всегда жалел, что церемония эта происходит перед дверьми его заведения, а не у «Зеленого дома», чтобы и те молокососы-студенты, которые обычно кичатся своими «великими знаниями», могли воочию убедиться, кто присылает за ним свою автомашину!.. Всю дорогу Гицэ гнусавил себе под нос «Дойчланд, дойчланд юбер аллес!» А подъезжая к посольству, он зафальшивил во весь голос. Страшно ему хотелось, чтобы шофер передал своему хозяину, что румынский парикмахер всей душой предан Германии…
Но вот после того случая, когда мадам Филотти была свидетельницей приезда машины за ее бывшим патроном, черный «Майбах» из германского посольства больше не подкатывал к парикмахерской на бульваре Карла. Вскоре под предлогом, что за последнее время в парикмахерской стало меньше посетителей, Заримба отказался от второго зала, который он открыл всего год назад. Теперь там был специализированный магазин по продаже радиоприемников немецкой фирмы «Телефункен».
Некоторые мастера да и отдельные клиенты поговаривали, что хоть Гицэ и остыл последнее время к легионерам, тем не менее он себя скомпрометировал, и дела его, как видно, пошатнулись…
Так все должно было выглядеть. В действительности же «дела» господина Заримбы, как никогда прежде, упрочились. Но сейчас, когда Германия перешла к открытым действиям, для успеха дела румынских легионеров следовало быть как можно более незаметным. Оттого-то Гицэ перестал посещать «Зеленый дом». Теперь он из кожи лез, чтобы казаться «нейтральным», мог пожертвовать тысячу лей благотворительному обществу, помочь какому-нибудь инвалиду войны, а иногда уделить внимание тому или иному «пострадавшему от жидов или других национальных меньшинств». И он возил «жертву» к адвокатам, спорил, добивался, тратился, поэтому многие считали его добрым ангелом. Гицэ постоянно улыбался, но когда начинал нервничать, высовывал кончик удивительно узкого языка и облизывал губы. В эти минуты он походил на змею, высунувшую ядовитое жало.
Людей Заримба ненавидел, потому что они были не такие, как он. Уродство сделало его злобным и безжалостным, невероятно мстительным и злопамятным. Однако Гицэ всегда носил маску самой галантной любезности.
Семьи у него не было. Хозяйство вела горничная — полуглухая, хромая старуха, фанатично религиозная. Может быть потому, что она тоже была уродлива, Гицэ относился к ней терпимо. Сам он в бога не верил — бог его обидел, — но внешне он был почтителен со священнослужителями и регулярно посещал кафедральный собор. И это тоже было не случайно. Истинным богом Заримбы были деньги, к которым, он стремился лишь ради того, чтобы добиться власти… Но и власть была нужна Гицэ во имя единственной цели: стать выше всех остальных, обычных людей… Гицэ дружил с военными, заискивал перед высокопоставленными лицами, старался всем им угождать, добивался, чтобы они чувствовали себя обязанными ему. Он даже давал им взаймы, но, конечно, под солидную гарантию…
Оттого к господину Заримбе потянулись различного рода «кредиторы». И в зависимости от того, что эти «кредиторы» могли «обещать» на будущее» или что они собой представляли «в настоящее время», он принимал их. Обанкротившиеся политические «деятели», проворовавшиеся чиновники, опустившиеся офицеры различных чинов и рангов шли к владельцу парикмахерской на бульваре Карла.
Однажды Заримбе представили бывшего сублокотенента артиллерии Лулу Митреску. Заримба, улыбаясь, оглядел его и сразу же определил групповодом по связи. Примерно с год Лулу разъезжал по стране, развозил директивы и привозил в столицу рапорты начальников легионерских филиалов. Иногда у него возникало не то сомнение, не то подозрение, к чему нужны такого рода сведения «Гвардии» и тем более горбатому парикмахеру? Но он был в состоянии задать себе этот вопрос — и только. Выводов Лулу не делал. Позднее он привык, втянулся. Главное для него — иметь доход! Притом, куда бы Лулу ни приезжал, его принимали с почетом, хорошо кормили, оплачивали хороший номер в гостинице. Иной раз обучалось и обыграть в карты кого-нибудь из провинциалов, заискивавших перед «связным из центра». И почти в каждом городе, где побывал Лулу, он оставлял в слезах дочь купца или лавочника, немолодую жену отставного полковника или шансонетку из бара…
В своих «романах» Лулу был крайне неразборчив. Он мог отказаться от свидания с красивой, влюбившейся в него до готовности покончить с собой гимназисткой и провести ночь с пожилой горничной отеля, если видел возможность «призанять» у нее немного денег…
Своего шефа, парикмахера Заримбу, бывший сублокотенент армии его величества полюбил как родного… Лулу ему как-то рассказал, что у него нет никого. Шеф ответил: «И я тоже одинок!» — Лулу это тронуло до слез. Вскоре Заримба вручил ему две тысячи лей и велел прилично одеться. Конечно, не по дружбе, а для того, чтобы, подчиненный мог посещать интересующие Заримбу места. Но, как и следовало ожидать, Лулу проигрался. При встречах с парикмахером жаловался, что портной задерживает костюм, и тут же, между прочим, просил в долг немного денег. Заримба улыбался. Он прекрасно понимал, куда этот рослый красавец с каштановыми кудрями мог тратить деньги… Как-то Заримба сказал:
— Вы просите помочь — пожалуйста. Только я не люблю, когда мне говорят неправду…
Лулу насторожился, хотел было обидеться — «слово чести офицера!» — но, встретив хитрый, проницательный взгляд шефа, рассмеялся. А Заримба знал, что расход этот еще окупит себя…
С тех пор Лулу Митреску считал горбатого парикмахера самым добрым человеком. И когда один из легионеров, познакомивший его с Заримбой, спросил невзначай, доволен ли он шефом, Лулу ответил:
— Он мне как родной… Слово чести офицера! Как-то недавно видел его на панихиде в соборе. Шеф стоял перед образом спасителя… Не поверишь, при свете лампады и свечей он был как две капли Христос! Честь офицера!.. А то, что он малость горбатый, так он мне даже кажется великомучеником. Ей-богу, не вру… — Легионер одобрительно кивнул головой и, усмехнувшись, похлопал его по плечу.
Лулу Митреску недаром видел в парикмахере своего спасителя. Если Лулу, уезжая с поручениями «Гвардии», на дорогу должен был получить две тысячи лей, Заримба выдавал всего полторы, а потом, когда Лулу возвращался без копейки и обращался к «благодетелю», тот давал остальные, но с таким видом, будто делал великое одолжение… И Лулу славил своего шефа до небес…
Но вот однажды, вернувшись в столицу и получив у шефа деньги, Лулу вскоре снова остался без гроша. Не в первый раз выручила давняя знакомая, конопатая девица, продававшая лимонад у Северного вокзала. Но даже позавтракать с вином и оставить на чай официанту, как он обычно делал, Лулу не мог. А тут, как на грех, знакомый официант рассказал, что в кабачок на шоссе Жиану, где он теперь работает, зачастили денежные ребята.