Страница 12 из 50
Сердич сдержанно улыбнулся:
— Едва ли. Михаил Сергеевич такую работу мне предложил, не знаю, скоро ли смогу переступить порог этого дома.
— Придется. И не только порог, но и рампу. Вчера вы так спели, что от повторения номера вам не уклониться.
— Вы слышали? — спросила Лариса Константиновна.
— Только вас. Шел мимо.
— Могли услышать и Георгия Ивановича.
Это был упрек. Сказать, почему не пришел на ужин, он пока не мог, и решил смягчить упрек обещанием:
— В следующий раз постараюсь не упустить такую возможность.
— Вы домой? — вдруг спросила Лариса Константиновна.
— Да, ко мне, ужинать.
— Мне по пути, — и прошла вперед. Перед глазами Горина возник узел ее волос, тугой и высокий, в котором он заметил холодную седину. Она не пыталась и, кажется, не хотела скрывать ее. В этом она более всего оставалась прежней, спокойно-холодной дочерью крупного генерала, рядом с которой робели даже бывалые фронтовики.
Поравнявшись с ней, Горин попробовал возобновить разговор:
— Меня начинает беспокоить опрометчивость, которую я допустил, не воспользовавшись вашим гостеприимством.
Лариса Константиновна опустила глаза и, кажется, не собиралась отвечать. Но вот брови ее чуть сдвинулись, и она сухо ответила:
— Прошло столько лет, люди меняются… но не всегда к хорошему.
— Бывает и так, но вы изменились к лучшему.
Лариса Константиновна повернулась резко и недоверчиво.
Горин поспешил пояснить:
— «Грезы» Листа вы исполняли лучше, чем прежде. В музыке, особенно непрофессионалу, лгать трудно.
— Музыка — мой друг и поверенный, — несколько смягчилась Лариса Константиновна. — Ей можно доверять…
Она старалась говорить так, чтобы у Горина не возникла мысль, что она сожалеет об их давней размолвке. И все же почувствовала, что это ей удалось не совсем. Недовольная собой, она вдруг спросила:
— Вы никогда и ни о чем не жалели?
— Жалел, — сознался Горин. И тут же добавил: — Пока не родился сын. Сейчас ему почти двенадцать…
— Я слышала, у вас есть и дочь. Взрослая.
— Да. Скоро будет педагогом.
Со слов Горина выходило, что до их встречи у него было какое-то увлечение, зашедшее слишком далеко, — когда ухаживал за ней, дочери было около пяти. А казался чистым и потому таким требовательным к другим. Именно это и влекло к нему и сдерживало, ибо в нем было что-то слишком молодое, не устоявшееся. Но если у него была ошибка в жизни, почему же он так круто отвернулся от нее? Но спросить об этом в присутствии мало знакомого человека было нельзя.
Глаза Ларисы Константиновны отчужденно устремились вдаль, смущенный Горин перевел свой взгляд на Сердича. По его лицу он заметил, что тот внимательно слушал их разговор и, кажется, догадался, кем для него, Горина, была когда-то Лариса Константиновна.
— Георгий Иванович, а вы знали Ларису Константиновну в академии? — обратился Горин к Сердичу, чтобы смягчить неловкость затянувшегося молчания.
— Я учился двумя годами позже вас и на другом факультете. Был женат и никого не замечал.
— Ваша жена, видимо, была очень счастливая женщина? — отозвалась Лариса Константиновна.
— Я не меньше.
— И как долго?
— До прошлого года.
— Тогда в вас редкое сочетание души и мудрости.
— Мудрой была жена.
— А вы нет?
— Умным называли. Мудрым?.. — Сердич приподнял плечи. — Думаю поучиться у Михаила Сергеевича.
Лариса Константиновна недоверчиво взглянула на Горина, тот чуть усмехнулся и ответил ей:
— Меня тоже никто мудрым не называл. Быть терпеливым научился — служба не баловала милостями.
Недалеко от дома, где жил Горин, на улицу высыпали мальчишки. С ними был и Тимур, он лихо распоряжался своими товарищами.
— Петька, ты убит, ложись! Тебе говорят, ложись! Мишка, атакуй противника в палисаднике! Скорее!..
Маленький Петя неохотно лег под изгородь, Миша вырвался вперед и застрочил трещоткой.
— Михаил Сергеевич, ваш наследник — заправский вояка, с генеральским баском, — заметил Сердич.
Тимур действительно выглядел грозным начальником ребячьего гарнизона. Его слушались. Беспрекословно и даже с опаской.
Сын напомнил Горину семью, и в том, что в нем всколыхнулось, он почувствовал вину перед ней. Чтобы обрести равновесие перед тем, как появиться перед женой, он решил задержаться и присмотреться к сыну. Михаил Сергеевич повернулся к Ларисе Константиновне, чтобы попрощаться:
— Я почти дома.
Сердич догадался о намерении командира дивизии и, поскольку оставлять Ларису Константиновну одну ему показалось неудобным, он обратился к Горину:
— Разрешите мне зайти к вам немного позже. Боюсь, — улыбнулся Сердич, — если мы оставим Ларису Константиновну одну, у нее появятся недобрые мысли о нашем воспитании.
Горин не позволил себе даже взглянуть им вслед. Сел поодаль и минут десять наблюдал за игрой ребят. Сын несколько раз посмотрел в его сторону и с еще большей старательностью продолжал отдавать распоряжения. Да, зазнайство парня, пренебрежение ребячьим равенством были налицо. Пора что-то предпринять. Поговорить? Но долго ли слова могут сдерживать детские желания? Наказать? Жалко: уж больно увлеченно командовал.
Под взглядом Горина-старшего игра ребят разладилась. Они обступили Тимура, о чем-то зашептались. Горин подозвал их к себе:
— Воюете?
— Понарошку, — ответил за всех сын.
— Кто же из вас лучше всех командует?
— Тимур, — ответил самый маленький из ребят.
— А почему не ты, Петя?
— Не знаю, — мальчик удивленно посмотрел на Горина.
— А как ты думаешь, командир? Почему твои друзья-товарищи не научились командовать, как ты?
Тимур шмыгнул носом.
— Может быть, они тоже хотят быть, как Рокоссовский… Хотите? — обратился Горин к детям.
— Хотим, — дружно проговорили ребята.
— Ну вот видишь, Тимур. А ты командуешь один. Не по-товарищески это.
Ребята почувствовали неладное. Затаенное желание стать таким, как Рокоссовский, конечно, заманчиво, но только веселые игры пока лучше.
— Так как решим?
Ребята продолжали молчать.
— Говори ты, Тимур.
Сын насупился.
— Стесняешься? Не думал, что ты такой, — с шутливой укоризной протянул Горин. — Хорошо. Я понял и помогу тебе. Он хочет, ребята, две недели побыть рядовым. — И, чтобы подбодрить сына, добавил: — Суворов, генералиссимус, в солдатах ходил семь лет. Кого изберем командиром? Петю? Ну-ка, Петя, попробуй.
Ребята не двинулись с места, и Горин подумал: не слишком ли круто обошелся с сыном?
Но менять свое решение уже было нельзя, и он стал подсказывать Пете, с чего начать исполнение должности: построить ребят, рассказать, кому куда наступать.
Игра возобновилась, а Горин сидел и не решался идти домой. В душе кружилась неприятная сумятица. Смешались воспоминания, насторожившиеся чувства, которые, как считал он, в нем давно высушило время, и досада на себя — не смог даже намекнуть, что в давней размолвке если он и виноват, то только не в том, что на свете была Галя, теперь его взрослая дочь. Тогда о ее существовании он даже не предполагал. Хотелось подождать, пока утихнет в душе сумятица, но игра ребят прекратилась. То ли потому, что ребята устали, то ли слишком уж неожиданно произошла смена признанного ими вожака.
— Все, разбили врага? — попробовал пошутить Горин.
— Разбили, — стеснительно ответил Петя.
— Ну, тогда по домам. Пора ужинать.
Горин протянул сыну руку. Тот подошел неохотно, с обиженно опущенной головой. Руку отца не взял. Михаил Сергеевич ласково положил ее на плечо сына. Так они и появились на пороге квартиры.
Открылась дверь. Их встретила Мила. В домашнем она выглядела чуть полнее, но как-то покойнее и добрее. При виде своих ее по-восточному суженные глаза оживились улыбкой, смягчив усталость смуглого лица.
Умеющая почти всегда безошибочно узнавать состояние больного по выражению глаз, цвету кожи, едва уловимым его движениям, она поняла — сын наказан отцом — и перевела настороженно-пытливый взгляд на мужа. Михаил улыбнулся, но в его глазах виделась вина. Почему? Наказал сына и стало жаль? Нет, в таких случаях он бывал иным, веселым и одновременно недоумевающим: вот, с тысячами справляюсь, а сына одного не могу взять в руки. Служебные неприятности он тоже переживает не так, замкнуто, стараясь не беспокоить ими семью. Что же? Опять услышал «Грезы» или встретил ее? Если изменился из-за этого, выходит, Лариса Константиновна для него была не только учительницей.