Три весны

Алеша не нашелся, что ответить на это, и снова заговорил о цели своего приезда в тракторный отряд. Сазонов понял, что нужно газете. За многие годы работы (ему было тридцать) Сазонову не один раз приходилось встречать корреспондентов. А вопросы у них, что близнецы. Больше всего заправкой да смазкой машин интересуются.

— Тогда пиши, — сказал он тоном бывалого человека:

— «Военная весна сорок пятого года зовет нас к новым победам в труде»…

На обратном пути в Ачинск шофер снова не закрывал рта. И откуда только брались у него смешные и грустные истории, которые он перемежал рассказами о собственных приключениях! И хотя в его жизни ничего выдающегося не было, он преподносил ее, как сплошной подвиг.

Изо всей шоферской болтовни Алешу заинтересовал лишь случай с отцом Пашки Сазонова. Старший Сазонов был партийным, создавал колхоз в деревне. А в этих глухих местах тогда бродили кулацкие банды. Жгли колхозное добро, убивали активистов. И сюда однажды нагрянула банда, привел ее местный богатый мужик.

— Такая была расправа, что кровь лилась рекою, — говорил шофер. — Мы не заезжали в село, а там есть братская могила, прямо под окнами у правления… Искали бандиты и Пашкиного батьку. А он к тому самому кулаку на сеновал пробрался и спрятался в сене. И остался живой. Правда, через несколько месяцев его шарахнули из-за угла. Из боевой винтовки, прямо в сердце.

Об этом написал Алеша в своей статье. А статья была не столько про нормы, сколько про нелегкую жизнь деревни.

Редактор похвалил Алешу. А статью о Соколовке Алеша послал отцу. «Нет, папа, жалость твоя была не к месту. Не разглядел ты в кулачье лютого, готового на все врага».

Алеша искал Наташу. Он написал на фронт подполковнику Бабенко. Она усачу непременно сообщит о себе. А в том, что Наташа жива, Алеша нисколько не сомневался. Она должна жить.

Номер полевой почты своей дивизии Алеша знал. Только бы не перевели никуда Бабенко. Впрочем, он написал прямо на конверте, чтобы письмо переслали туда, где служит теперь подполковник.

Шла к концу уже вторая неделя, а от Бабенко ничего не было. Однако хотел Алеша невозможного. Лишь на фронт письмо должно идти с полмесяца. Войска были теперь далеко за границей.

Алеша много работал в редакции, ходил на репетиции, а если вечером выдавалась свободная минута, забегал к Ваньку.

Вера предлагала Алеше помощь. Она могла бы, например, постирать белье. Но Алеша отказывался. У него всего была одна-единственная пара белья, которую постоянно носил, а стирал прямо в бане. И высыхало белье на нем. Разумеется, Алеша не говорил об этом Вере. Он выдумал типографскую прачку, которая, по его словам, ему стирала.

Вера приносила на репетицию всякую снедь и пихала ее в карманы Алеше. Он пробовал было возражать, но куда там! Вера хмурилась, ворчала, и он сдавался. Вообще она в отношении его применяла такую власть, перед которой он пасовал. Свою уступчивость Алеша объяснял тем, что Вера мудрее его в житейских делах, потом ведь это не какая-то барышня — в одной школе учились, давно знакомы.

Бывало, что не увидев Веру день-другой, Алеша тосковал о ней. Он чувствовал, что ему недостает ее. По ночам бесился, думая, что она сейчас с Ваньком, а не с ним, Алешею. Тогда вскакивал с дивана, грудью припадал к столу и писал до утра. Это были и стихи, и письма ей, которые он тут же рвал и бросал в корзину.

Но боль проходила. Чаще всего на следующий же день Алеша подтрунивал над собою. Тоже вбил себе в голову чушь.

Ванька он считал не очень далеким, но и не глупым человеком. Он даже по-своему умен, такие обычно умеют потрафить начальству и быстро делают карьеру.

Но по временам Алеше казалось, что он слишком пристрастно судит Ванька. Во-первых, разные у них характеры, и требовать от него того же, что в тебе самом, было, по меньшей мере, наивно. А во-вторых, Ванек жил с Верой.

Репетиция «Леса» закончилась. Это был последний прогон. Предстояла «генералка», а за ней — премьера. Кружковцы чувствовали себя немножко усталыми, немножко взвинченными. Они собрались на сцене вокруг Агнии Семеновны, которая должна была сказать свои замечания.

Демидов ходил в глубине сцены, заложив руки за спину. Он остался доволен игрой Алеши. Едва закрылся занавес, Демидов ухватил Алешу за руку и, выпятив нижнюю губу, прищелкнул языком:

— Ах, как это у вас, Алеша!.. Особенно то место, когда вы уже на авансцене. «Послушай, Карп!»… Да такое благородство в лице, такая величественность жеста! И пропадает, совершенно исчезает граница между актером и человеком. Он уже не играет, а страдает глубоко и бесконечно. И поднимается до подлинного трагизма.

— А не пережимаю здесь? — поинтересовался польщенный Алеша.

— Нет. Актерское амплуа Несчастливцева стало второй его натурой. Именно так и нужно играть. Иначе произойдет некоторое заземление и даже… — он подыскивал подходящее слово. — Даже бытовизация образа.

Теперь Алеша ждал, что скажет о нем Агния Семеновна. И вот она поднялась, отодвинула стул, заговорила спокойно и мягко. Да, спектакль есть. За что боялась она, то прошло на должном уровне.

Агния Семеновна безоговорочно согласилась с трактовкой ролей, которые играли Демидов и Алеша, похвалила Веру. Она сказала:

— Каждый день повторяйте роли. Генеральная репетиция будет только через неделю. Декорации не делаются. Заболел художник.

— А если мы сами? Щитов хватит. Эскизы у меня где-то есть. Я поищу сейчас же, — предложил Демидов.

— Согласен работать хоть до утра, — сказал Алеша, которому некуда было спешить.

— Я бы тоже осталась, но завтра комсомольское собрание на транспорте. Нужно готовиться, — тихо проговорила Соня.

— С удовольствием поработаю, — Вера искоса посмотрела на Алешу.

Когда стали расходиться, Агния Семеновна сказала Алеше:

— Ну, спасибо, выручили. Только не очень тут увлекайтесь. Завтра ведь на работу.

— Успею выспаться.

— А ты меня проводишь? Никто не идет в мою сторону, — сказала Алеше Вера.

— Вот и умница, — сказал Алеша, когда они вышли на улицу.

— Ты о чем?

— А о том, что идешь спать.

Вера засмеялась. И почудилась Алеше в ее смехе затаенная грусть. И у самого Алеши отчего-то защемило сердце, он вздохнул и, взяв ее под руку, зашагал быстрее.

Ночь была по-весеннему хмельная и темная. Небо укрылось тучами, лишь у самого горизонта светилась, помигивая, одинокая звездочка. Временами и она пропадала. Тогда становилось совсем непроглядно и жутко.

Они шли по берегу реки, от которой несло холодом, и Вера, поеживаясь и вздрагивая, плотнее жалась к Алеше. А ему было приятно, что она с ним рядом, что они только вдвоем в этой весенней темени. Если бы знал Ахмет или Лариса Федоровна, как хорошо сделал Алеша, поехав в Сибирь! Они бы, наверное, удивились, что снова играет он с Верой в спектакле и провожает ее домой.

— Ты о чем думаешь? — спросила она, замедляя шаг.

— О нас с тобой. Ведь это же надо так… Встретиться за тысячи километров. И где? В Сибири. Видно, судьба, — усмехнулся он.

— А я тебя никому не отдам, Алеша, — на одном дыхании решительно сказала она. — Никому.

Поняв это как шутку или реплику из роли, Алеша ответил:

— Кто меня возьмет? Кому я нужен?

Она замолчала. И лишь когда они подошли к ее дому, продолжила разговор:

— Агния Семеновна хотела, чтоб партнершей тебе в новой пьесе была Соня. Мол, роль бесцветная, нечего играть. А мне характерную роль наметила. Только я не хочу, чтобы ты ее обнимал. Даже на сцене. И Агния Семеновна обещала нас переставить. Верно ведь? Я тебя в театр привела?

— Ладно. Иди к своему, — с некоторой грубоватостью сказал Алеша.

Вера не обиделась. Она лишь произнесла властным, не допускавшим возражения тоном:

— Жди меня. Я возьму чего-нибудь перекусить, и мы пойдем обратно. Не вздумай уйти.

— Слушай, Вера, в театре тебе нечего делать!

— Это мы еще посмотрим, — она стукнула калиткой, и вот уже каблучки ее туфель зацокали по крыльцу. Она долго открывала замок. Значит, дома Ванька не было.