Три весны

Кино началось с залпа орудий и разрывов. И кто-то сразу же заметил разочарованно:

— Это нам в девках надоело!..

— Разве этого мы ждали…

Им возразил звонкий, задиристый голосок:

— А вы чего хотели? Может, про любовь?

— Хотя бы и про любовь.

Помаленьку красноармейцы стали отползать в сторону и расходиться. Наверное, тем, кто в тылу, и интересно это, а фронтовикам все давно осточертело. Многие уже два года смотрят такое представление, провались оно пропадом. Им бы про любовь да про мирную жизнь!..

Ушел и Алеша. Он пошел не в хату, где помещался его взвод, а прямо на КП. Ночью, чтобы не путаться в колючих кустах, решил обойти овраг стороной. Дважды его окликали часовые, он называл пароль и шел дальше.

На КП закурил из кисета Тихомирова крепчайшего табаку, который фронтовики называли «смертью фашистским захватчикам». Офицерам давали обыкновенный трубочный табак, он в противовес «смерти» считался легким. А «смерть» огнем полыхала в груди.

Непривычного к этому табаку Алешу забило кашлем, на что Тихомиров хихикнул:

— Слабак ты, лейтенант.

Алеша еще кашлянул несколько раз и вдруг спросил:

— Ну, а кроме Бабенко, она с кем-нибудь бывала?

— Наташка-то? Нет. Да ты что!

— Так, может, она любит его, а?

— А с бабами чего только не бывает. У меня в Ростове такая баба была…

— Выпить бы, — скорее себе, чем Тихомирову, сказал Алеша.

— Ты пьешь, лейтенант? — удивился помкомвзвода. — Тогда жалко, что нечего выпить. Чего нет, того нет. Надо в Луганск ехать.

— Я сейчас лягу. Устал что-то.

— Спи, товарищ лейтенант. Ты же целый день у стереотрубы проторчал. Две новых цели засекли! Это же что-нибудь да значит. Спи, а про Наташку забудь. Не стоит она настоящего чувства.

— Да?

— Я баб насквозь вижу. С первого взгляда.

Ночь прошла спокойно. Спал Алеша крепко, так крепко, что никаких снов не видел, а проснулся — высоко в чистом небе плыло раскаленное добела солнце.

Алешу вызвали к подполковнику Бабенко. Очевидно, для какого-то важного разговора. Это понял он по интонации, с которой говорил с ним по телефону начальник штаба:

— Товарищ лейтенант, явитесь немедленно.

Ругать Алешу вроде бы не за что. Может, какая беда стряслась в расположении взвода? Но Кудинов, который ночевал в деревне, предупредил бы Алешу. Впрочем, придраться можно ко всему, особенно, если хочешь этого. А подполковник сердит на Алешу. Ну и пусть. Станет придираться, так Алеша найдет, что сказать. Не полезет в карман за словом.

У штаба, на улице Алешу встретила Наташа. Она ждала, его здесь, чтобы что-то сообщить ему. Оправдываться будет, а зачем? Ведь между ними ничего не было. И хорошо, что так.

Он взглянул на нее и увидел, что у Наташи очень красивая белая шея. Как у мальчишек, коротко остриженная голова. А под гимнастеркой круглились маленькие груди. Да, Алеше все нравилось в ней, все волновало его.

Наташа опустила взгляд и прошептала:

— Не могла я вчера прийти. Печатала.

И он услышал в ее голосе сознание вины перед ним. Извиняется, а к чему? Не все ли равно, почему она не пришла. И Алеше вдруг очень захотелось сказать Наташе обидное про нее и про Бабенко, но он только сердито сдвинул брови и, тяжело вздохнув, пошел в хату.

После ярого зноя Алешу опахнуло холодком. «Так было в жару в беседке у Кости», — подумалось ему, и тут же это воспоминание отлетело. В горнице за столом, на котором лежало множество топографических карт, сидели все офицеры штаба и комбат Денисенков. Они не заметили, как подошел Алеша, и он напомнил о себе:

— Товарищ подполковник, разрешите? По вашему приказанию лейтенант Колобов явился.

Все невольно повернулись к нему. Бабенко оценивающим взглядом смерил его с ног до головы. Встал и пододвинул к себе какие-то бумаги, полистал их. Потом заговорил неторопливо, как бы нехотя:

— Сегодня наша пехота силою до батальона будет вести разведку боем. Она сосредоточивается для атаки вот в этой балке, что выходит к высоте семьдесят два и пять десятых. Наша задача: подавить огнем артиллерию противника — цели двадцать четыре, восемнадцать, двадцать два. Подготовить данные для артналета пятой батареей. Позиция у нее выгодная. Ясно?

— Так точно, товарищ подполковник, — четко, не без волнения, проговорил Алеша. Он понимал, что наконец-то начинается настоящее дело. Ни мы, ни немцы с самой зимы почти не вели орудийной стрельбы на этом участке, чтобы не выдать своих огневых позиций. Только время от времени вступали в поединок минометы да иногда давала несколько выстрелов легкая пушка, стреляла и тут же сматывала удочки.

А это залпы целой батареей. Можно сказать, артнаступление. Разогнать дремоту фашистам — и то уже хорошо.

— Командир артполка получил приказ о поддержке пехоты. Я свяжусь с комбатом пятой. А вы, лейтенант, отправляйтесь на эту батарею. Готовьте вместе с ними данные, чтобы накрыть цели максимум со второго снаряда? Ясно?

— Так точно, товарищ подполковник.

— О времени артналета сообщим. Идите.

Пятая батарея, куда шел Алеша, находилась, действительно, в очень выгодном положении. Она была скрыта от противника холмами, и засечь ее немцам было бы не так легко. Выследить наших артиллеристов, если они поведут огонь, могла разве что «рама».

Алеша спешил. Это было первое по-настоящему боевое задание. Пусть даже репетиция наступления, но серьезная, по всем правилам, ибо от нее многое зависит в будущем. Не год же нашим войскам топтаться на одном месте!

В низине, где у ручейка толпились бурые от пыли вербы (сюда часто били немцы из минометов), Алеша догнал уныло шагавшую к передовой пехоту. Красноармейцы были со скатками шинелей на плечах, некоторые несли в руках каски. Небритые, усталые лица говорили о том, что пехоте пришлось отмерить не один десяток километров. А по тому, как бойцы чутко прислушивались к каждому выстрелу на передовой, Алеша понял, что они еще не обстреляны. И поймал себя на мысли, что он себя считает уже бывалым фронтовиком. Конечно, кое-что испытал на собственной шкуре. И под бомбежками был, и под огнем орудий и минометов.

Старший на батарее лейтенант Кенжебаев, широкоскулый, коренастый казах, уже знал о приказе. У него задорно поблескивали раскосые черные глаза.

— Цели накроем без пристрелки, — уверенно сказал он, разглядывая раскинутую на земле карту. — У нас пристреляны ориентиры. Довернем сколько надо и карашо.

Стало темнеть, когда на батарею позвонил сам Бабенко. Он предупредил Алешу, что сигнал к артналету будет дан примерно через полчаса. Если немцы станут огрызаться и попытаются подавить пятую батарею, то вступят в бой наши тяжелые орудия.

— Во всяком случае, не щелкайте больше двадцати орехов, — заключил он. Этот нехитрый шифр Алеше был известен.

Начало атаки батальона на батарее определили без сигнала. Прежде, чем взлететь ввысь двум красным ракетам, бешено застучали пулеметы, степенно закрякали мины.

Орудия батареи были загодя наведены каждое на свою цель. И застывший у телефона пожилой усатый солдат передал лишь короткий приказ комбата:

— Батареей пять снарядов беглый огонь!

— Первое — готово!

— Второе — готово!..

Кенжебаев охватил быстрым взглядом все четыре орудия с приникшими к ним расчетами и звонко выкрикнул:

— Огонь!

И, сотрясая землю и воздух, батарея ударила по противнику. Только пыль взвилась над нею облаком. И зазвенело в ушах. Грохот продолжался какие-то секунды, и вдруг все смолкло. Лишь вдали, за холмом, еще слышались разрывы наших снарядов.

— Отбой! — крикнул телефонист, размахивая телефонной трубкой.

— Отбой! — повторил Кенжебаев. — Замаскировать орудия.

Задача была выполнена. Артиллеристы поддержали пехоту «огоньком». Алеша мог идти сейчас в деревню или на КП. Он подал руку Кенжебаеву, но тот решительно отстранил ее.

— Куда пойдешь ночью? К немцу попадешь. У нас отдыхай, а утром пойдешь, — сказал Кенжебаев и пригласил Алешу в свою землянку.