Плотина

Теперь работа шла безостановочно и уже сама по себе настраивала, поддерживала и подгоняла работников. Теперь уже осязаемо видно было, что может человек даже и в такой вот ситуации. Он может продолжать работать. Продолжать свое задуманное, свое начатое дело — и тем противостоять всякой стихийной и даже осознанной злобной силе.

Самыми гениальными могут быть самые простые деяния. Такие, как работа.

Юра чувствовал, что в этой привычной и хорошо знакомой работе, но в непривычных, как говорится, в экстремальных условиях сильно менялся и он сам. Река вела себя достаточно однообразно, а он менялся. Она как начала, так и продолжала бесноваться, а он уже сравнительно спокойно работал. Пусть не совсем спокойно, пусть и напряженно, однако работал, и в свое время он сможет записать в заветную книжечку Густова-старшего очень приличные нарастающие итоги. Пусть не такие, как в обычные дни, но вполне достойные.

Юре не хотелось бы называть происходящие в нем перемены какими-либо конкретными словами, особенно теми, которые часто используют газетчики, — наподобие «возмужания», «созревания» и так далее. Для взрослого мужчины такие слова звучат, пожалуй, обидно и запоздало. Сколько можно мужать и созревать? И все же он действительно взрослел и, возможно, дозревал как человек и работник. Он менялся — и, наверное, от этого начинало меняться вообще все вокруг него. Мир, оказывается, был более подвижным, чем представлялось это раньше. Он не всегда устойчив. И здесь как бы заново осознавалась необходимость устойчивости, созревало чувство плотины, существующей или возводимой в душе человека — возводимой в течение всей жизни…

Удивительно, что в эти же дни, а именно в тот день, когда Юра занимался своей оградительной стенкой, он встретил на плотине человека, во многом служившего ему эталоном: Густова-старшего. Вначале Юра решил, что это видение наколдовала, наморочила движущаяся пенистая вода «моря», что это всего лишь мираж-воспоминание из прежней жизни, когда они, старший и младший, каждый день встречались вот так, на блоках. Вместо того чтобы поспешить навстречу отцу, Юра остановился между бригадными домиками и рельсами крана, соображая про себя, возможно ли такое, реальность ли это?

Но это была настоящая живая реальность. Перед ним действительно стоял, улыбаясь его растерянности, родной отец в своем стареньком, насквозь промокшем под дождем водопада пиджачке.

— Как это ты, шеф? — удивился и обрадовался Юра.

— Самолетом, — отвечал Николай Васильевич.

Обнимая старика, Юра почувствовал, как тот промок, и скорее потащил его в бригадную бытовку, к электросушилке. Там он заставил своего старого «шефа» снять пиджак и принес из прорабской свою запасную рубашку. Потом они сели за невзрачный бригадный стол друг против друга.

Неожиданность встречи мешала им начать сколько-нибудь обстоятельный разговор, и они обходились пока что короткими фразами.

— Натворила она у вас.

— Да, подловила.

— Не подготовились, что ли?

— Приходится и так думать… А как у вас на Зее?

— Нам уже не страшны паводки.

— Как ты жил там?

— Как-то жил.

— А к нам на время или…

— Не торопи…. Я еще не знаю, нужен ли здесь.

— Ну что за разговор, шеф!

«При тебе я мог бы спокойно отоспаться», — несколько эгоистично подумал Юра и чуть было не попросил, чтобы отец отпустил его домой отдохнуть. Только бы до завтрашнего утра. Всего на одну ночь… Но тут же он подумал о стенке и о том, что все равно не ушел бы, если бы даже отец и мог отпустить его. Тут теперь тоже кое-что изменилось.

Николай Васильевич захотел посмотреть, что делается на плотине, и Юра первым долгом показал ему стенку.

— Ну что ж, наверно, неплохо придумали, — проговорил Николай Васильевич. — Только не давайте ей слишком долго работать без усиления. Бетон устает.

— Большого напора здесь не будет.

— Вы и так слишком вылезли с первыми столбами, а вторые и третьи все отстают, — продолжал Николай Васильевич, как бы не слыша возражений сына. — Я думал, вы и вторые подогнали, одними первыми нельзя держать такое водохранилище. Измучается бетон раньше времени, а ему сто лет стоять.

— Все не успеваем, шеф.

— Все гоним — скажи.

— Ты раньше не был противником.

— Полезно посмотреть на свое дело через какое-то время…

Вдоль стенки прошли они к крайним, поближе к водопаду, блокам. На одном из них работало звено Лысого и с ним же — «безлошадная» Женя Лукова: ее манипулятор смыло в пучину в первый же день. Женя перетаскивала к свежей горке бетона ручной вибратор.

Николай Васильевич, поднявшись над опалубкой, поздоровался сразу со всеми:

— Здравствуйте, ребята!

Женя обернулась, обрадовалась:

— Ой, с приездом вас, Николай Васильевич!

— Здравия желаем! — пробасил Лысой.

— Где же твоя механизация, Женя? — спросил Николай Васильевич.

— Даже и не видать — где! — отвечала Женя. — Как корова языком слизнула.

— Да, натворила она тут у вас, — повторил Николай Васильевич то же самое, что уже говорил сыну. Сам же заметил, что повторяется, не находит новых слов для разговора со своими людьми, и это ему не понравилось.

Раньше ему никогда не приходилось раздумывать, что сказать, о чем спросить, приходя в бригаду: все рождалось на ходу — и мысли, и слова. А тут зарядил одно и то же, и главное — не знал, что дальше сказать! Раньше тоже могло такое случиться, но тогда все было ясно: дело идет, говорить, значит, нечего, надо повернуться и шагать дальше. А теперь и уйти неловко. Появился после столь долгой разлуки — и тут же торопится удалиться. Нечего сказать, что ли?.. И вот он стоял над выгородкой и смотрел, как Женя подтащила вибратор к свежему бетону, как включила его и затряслась вместе с ним.

— Где же охрана женского труда? — преодолел здесь свою немоту Николай Васильевич.

— У нее теперь есть охрана, — улыбнулся Юра.

И действительно, к Жене тут же протопал по бетону Лысой и отобрал вибратор.

— Не бабье это дело! — как будто и впрямь сердясь, строго сказал он.

— Да я уже отрожала свое, Лысенький! — отвечала Женя.

— Это мы еще посмотрим! — пробурчал Лысой.

— У них, похоже, любовь, — пояснил Юра отцу, когда они отошли от этого блока и приблизились, насколько возможно, к водосбросу.

— Это доброе дело, — проговорил в ответ Николай Васильевич спокойным голосом старого, пожившего на свете человека. Он уже сосредоточился на водопаде. Смотрел на него изучающим взглядом, щурясь от летевшей в лицо и в глаза водяной пыли. Было похоже, что он еще и прислушивается к чему-то, чуть наклонив голову. Уж не плотину ли он хотел по-докторски послушать?

Но услышать тут можно было только Реку. Плотина молчала, лишь потея где-то там внутри, в галереях, своим бетонным потом. Человеку никогда не услышать ее голоса, не почувствовать ее перегрузок. Кое-что узнают о состоянии плотины красивые девушки из лаборатории, что ходят по галереям с чуткими приборами-ящичками, да и то не все понимают. Они видят только показатели, но не чувствуют душу плотины. Тут разве что сердце старого строителя различит и поймет что-то. По аналогии со своими жалобами услышит невнятную жалобу начинающего уставать бетона — и отзовется сочувствием…

Николай Васильевич сделал еще несколько маленьких, пробных шагов к потоку, вступая под полуденный сумрак его завесы. Здесь ледниковая вода давала о себе знать не только пылью и брызгами, но и особым, горным холодом, и своими воздушными потоками, которые не столько отталкивали человека, сколько затягивали.

— Не стоит, шеф! — остановил его Юра, вынужденно повышая голос, странно слабеющий в этом гуле и в этой особой разреженности воздуха.

— Да, пожалуй, — согласился Николай Васильевич. — Всему есть граница… хотя мы и не всегда ее ощущаем.

— По логике… — начал было Юра, но увидел, как отец усмехнулся на эти его слова, и не стал продолжать.

— У последней грани логика отсутствует, — сказал Николай Васильевич. — Поэтому нельзя идти слишком быстро и безоглядно. Ни в каком деле… Твои логика и наука знают, где грань дозволенного во всем том, что мы вытворяем с природой?