Плотина

Он вышел на площадку перед штабным крыльцом. Краны на станционной плотине зашевелились, задвигались хорошо, как в прежние времена. Понесли в своих стальных клювах люльки с бетоном. Начали басовито перекликаться через неутихший пока водопад с теми своими собратьями, которые и не переставали работать на правобережных участках, в том числе и на участке Юры. На густовском.

Зрелище возобновившейся нормальной работы было, можно сказать, замечательным. Полюбоваться им вышли из штаба начальники, и в их молодых голосах слышался праздник. А Николай Васильевич углядел внизу на дороге штабной «рафик» с заведенным мотором, догадался, что он идет в поселок, и заторопился по лесенке вниз.

Шофер увидел его, кажется, узнал и сделал рукой знак: без вас не уеду.

И действительно подождал.

Замелькали знакомые обочины, потом справа потянулась белая Река. Она все еще кипятилась.

Не доезжая поселка, Николай Васильевич попросил остановиться, вышел на дорогу и начал подниматься на горку, к кладбищу.

Могилу Зои он узнал не сразу — она была уже не крайней и выглядела не так, как он ее оставил. Появилась вкопанная в землю, покрашенная в зеленый цвет скамеечка и рядом — молодой, еще без цветов, куст сирени. «Молодцы ребятки!» — поблагодарил Николай Васильевич детей и сел на теплую, нагретую солнцем скамейку. Опять закашлялся. И начал рассказывать Зое о том, как пытался жить без нее на другой стройке, как все время тянуло его сюда — и вот наконец приехал, вернулся. Не на радость, не на праздник пуска — на беду приехал, но все-таки вроде бы не зря. «Наверно, теперь тут и останусь навсегда, Зоя, как мы с тобой вместе решали, — продолжал он. — Куда мне еще ехать? Может быть, скоро и встретимся…»

Домой к Юре, на свою бывшую квартиру, он пришел уже совершенно больным. Попросил Наташу где-нибудь постелить ему, «пока придет Юра». Это он добавил, чтоб невестка не подумала, будто он сам собирается здесь хозяйничать.

Прибежала, услышав о его приезде, Надя.

— Может, ко мне перейдешь? — спросила.

Он не ответил, как будто уже заснул. Потом открыл глаза, пригляделся.

— Сама-то как?

Надя наклонила чуть набок голову: дескать, по-всякому.

— Ну, не хуже, и то ладно… А я отдохнуть хочу… Дайте мне отдохнуть.

Река еще свирепствовала, выгибая над плотиной свою драконью спину. Но застоявшийся на водосбросе белый водяной дым начал потихоньку опадать. Словно бы покоряясь начавшемуся с двух сторон наступлению, Река постепенно сбавляла свой напор и ярость. И становилось уже ясно, что новой силы ей не набрать, затухание будет теперь продолжаться до тех пор, пока не войдет все в свою обычную норму. В свою норму Река, в свою — Работа. Уже зашныряли над теми блоками, где идет работа, резвые любопытные синицы, наблюдая за странными человеческими деяниями. Запорхали над свежей бетонной массой неразумные желтокрылые бабочки, которым полагалось бы в тайге, на полянах, над душистыми цветами летать и резвиться, а им вот сюда зачем-то потребовалось. Скорей всего — свежим ветерком с верховьев пригнало. А может, и другая какая сила привела. Может, им тоже, как человеку, побольше хочется повидать, всюду побывать, пока живется да летается. Ведь всей-то жизни у бедняжек — один-единственный день! И не успевают они, как видно, понять за свою коротенькую жизнь, что в родной-то тайге им ох как легче леталось бы, краше жилось бы!

Для всякого познания, как и для всякого деяния, требуется время и время. И человеку, и мотыльку.

Оно требуется и для того, чтобы когда-то хорошенько оглядеться вокруг. Остановиться и оглядеться, как сказал мудрец. Но разве может остановиться бабочка или птица в полете, а заведенный человек — в работе?

Не остановятся…

Настал день, когда и на плотине и на других объектах стройки все постепенно наладилось, вошло в прежнюю колею, в размеренный трехсменный ритм: день — вечер — ночь. Река и Плотина, судя по всему, пришли к согласию, решив дальше совместно работать на этого неукротимого Человека. После тщательной проверки и просушки вновь раскрутился на полные обороты страдалец генератор, затопленный, но спасенный. Погнал ток в Систему. И в тот же день на временном фрагменте здания ГЭС появился обновленный красный щит с белыми буквами: «До пуска второго агрегата осталось… дней».

Продолжалась работа, и начинался отсчет нового времени, новых объемов и процентов, побед и потерь. Продолжалось извечное, неостановимое и трудное движение, имя которого — Жизнь. И продолжала свой, уже как бы новый, уже безугрозный, но неумолчный и настойчивый разговор с человеком великая Река. Она все повторяла и повторяла неоспоримое: «Я — живая… живая… живая…»