Страница 56 из 65
Раздольный с ожесточением срезал бритвой щетину бороды. Глухая злоба клокотала в его груди.
Побрившись, взял заявление и, прочитав еще раз, порвал, бросил клочки в печку. С минуту стоял и смотрел на горящую бумагу. Но настроение не улучшилось.
Он сдавил ладонями виски и долго тер глаза.
— «Когда же я перестану дрожать? Когда перестану бояться каждого людского взгляда? Когда смогу жить по-человечески?..»
Нет ответа. Злится и бушует за окном метель.
24
Дальняя взволнованно читает письмо Александра:
«Долговязый, такой, худой, — описывает он Раздольного. — Руки длинные, лицо тоже продолговатое, со впалыми щеками и в прыщах, а когда разговаривает, смотрит в сторону…
Не знаю, Надя, не ошибаюсь ли я, но в профиль Раздольный удивительно напоминает старшего полицейского Куприяненко, чьи фотографии доставил в 1943 году по нашему заданию в штаб калинковический фотограф».
Надежда задумывается, и в памяти ее всплывают одна за другой две памятные встречи…
…На пирушке становилось оживленнее.
Один из полицаев сбегал к старосте за самогоном, явился вскоре с четвертной бутылью, и все началось сначала.
Взволнованный и изрядно выпивший, Иван Куприяненко, искоса поглядывал на прислонившуюся к стене белокурую учительницу. Он давно засматривался на нее, еще задолго до войны оказывал Надежде всяческие знаки внимания, но она всего этого словно не замечала. Люди начинали посмеиваться над бесплодными ухаживаниями Куприяненко.
Как-то, незадолго до войны, в выходной день, Куприяненко прогуливался по лесу и встретил Дальнюю. Девушка собирала цветы. Она поздоровалась с ним и прошла мимо.
«Ишь, гордячка, — подумал он тогда, — не хочет и знаться». Они были далеко от людей, и Куприяненко решил идти напролом.
Подойдя к девушке, тронул ее за плечо. Надя выпрямилась, быстро вскинула на него зеленоватые, слегка удивленные глаза:
— Оставьте меня, Куприяненко, — спокойно, но твердо сказала она.
Спокойный тон молодой учительницы взбесил Куприяненко.
— Что, — шипя выдавил он, — поломаться захотелось?
Презрительно усмехнувшись, Надежда прошла несколько шагов и, присев на корточки, стала рвать ландыши, раздвигая листья. Куприяненко подскочил к ней, обхватил руками ее грудь, жадно потянулся к нежному, румяному лицу. Глухо вскрикнув, девушка рванулась и, выпрямившись, отскочила на несколько шагов.
— Надя, что случилось? — послышался голос, и Куприяненко увидел выходящую из-за кустов вторую учительницу.
«Черт тебя принес», — разозлился он и, круто повернувшись, скрылся в зарослях ольхи.
С приходом немцев Куприяненко воспрянул духом.
Свое вступление на должность старшего полицейского он ознаменовал тем, что на следующий день были арестованы девять коммунистов и комсомольцев, пятеро из них — повешены. Казнью руководил Куприяненко.
Однажды, по заданию немецкого командования, он с девятью полицейскими выехал на машине в одну из деревень, для реквизиции скота у населения. Вылезая из кабины, увидел Дальнюю, злобно ухмыльнулся. Вечером, окончив отбор скота, Куприяненко со своими подчиненными направился в дом к местному полицаю и велел привести туда Дальнюю. И вот она стоит перед ним.
— Ну, Надежда Алексеевна, что стреляешь глазами? Пошли!
Надя побледнела. Полчаса назад, увидев пришедших за ней полицаев, она подумала, что ее раскрыли, как связную партизан, но, узнав Куприяненко, все поняла.
Сжав челюсти, Дальняя тяжело дышала.
«Скорее, скорее же! — мысленно торопила она хозяйского паренька, посланного ею с донесением к партизанам. — Неужели не успеют?.. Нет-нет, не может быть… успеют, выручат!..»
— Ну, долго я буду ждать?
Надежда скользнула взглядом по ненавистному лицу, по висящей на боку кобуре парабеллума. Она прижалась плечом к русской печи, а пьяные красные рожи полицаев уставились на нее и, хохоча, подстрекали своего начальника.
— Эх ты-ы!
— Теленок, а не мужик!
— Что смотришь на нее? Тащи на кровать — или бабью натуру не знаешь?
— Дай-ка, мальчик, я покажу тебе, как надо ухаживать, — к Ивану Куприяненко шагнул широколицый рыжий полицейский.
— Убирайся прочь, а то в зубы получишь!
Отстранив его, Куприяненко рванулся к Дальней и, обхватив ее тонкую, как у девочки, талию, поволок в соседнюю комнату. Почти вслед за ним ворвался растерянный полицай.
— Бросай бабу! Слышишь стрельбу?.. Партизаны!.
Только теперь Куприяненко услышал длинную строчку пулеметной очереди. Сразу прояснилось в голове, руки сами собой разжались, выпуская Дальнюю.
— Ничего, — процедил Куприяненко, — мы еще встретимся, милочка!
25
Стол был придвинут вплотную к постели. Голубую скатерть покрывала, залитая чернилами клеенка, на ней стоял письменный прибор, лежали счеты, логарифмическая линейка, бумага, карандаши, стандартные бланки заполненных смет. На кровати, обложенный подушками, полулежал Бакрадзе.
— Теперь можно и чай пить, — улыбнулся хозяин, глядя на задумавшегося Заневского. — Кэто, — позвал он жену, — убери, генацвале, со стола, неси самовар да лимон срежь.
Бакрадзе потянулся и зевнул.
Было поздно.
Они с Заневским вторую неделю сидели за сметами и сегодня, наконец, закончили работу. Бакрадзе мучил ревматизм, работали у него на квартире, засиживаясь до первых петухов, а кончая работу, пили чай.
Заневскому было хорошо у Бакрадзе. Он с удовольствием оставался на чай, чтобы как можно меньше быть дома, где по-прежнему его встречало молчание жены, где все казалось мрачным, неприветливым. Здесь же он отдыхал. Когда посторонний человек впервые попадал в квартиру Бакрадзе, ему казалось, что он в оранжерее.
Каждое деревце в кадке, каждый цветок имели свою историю, и Бакрадзе с великой охотой и увлечением рассказывал ее.
На столе кипел самовар. Бакрадзе разрезал на дольки лимон, потом апельсин. Такого апельсина Заневский еще не видывал.
— Его родина на Корсике, — пояснял Бакрадзе. — Оттуда его завез к нам батумский ботанический сад, и я там достал саженец. Очень нежный, любит теплый и мягкий климат, а неплохо растет в Батуми, и, как видите, даже на Урале… Знаете, он у меня чуть не погиб. Стал чахнуть, сбрасывать листья, вянуть. Думал, земля неподходящая, пересадил в кадку, где росла пальма — земля в ней батумская, — не помогло. Оказалось, вода не понравилась. В колодце у нас соленоватая. Пришлось носить с реки, и вот уже второй год плодоносит…
Пробили стенные часы. Заневский спохватился, стал одеваться.
— Приходите к нам в воскресенье с женой, — пригласила жена Бакрадзе.
Заневский покраснел, насупился, пробормотал что-то невнятное.
— А то мы к вам придем, — пригрозил Бакрадзе.
Заневский покраснел еще больше и, наскоро простившись, вышел.
Поселок спал.
Заневский, ежась от забирающегося за воротник пальто мороза, шел домой быстрыми шагами и поминутно вздыхал: «А что, если они и правда придут?» — Погруженный в эти тревожные мысли, он быстро дошел до дома.
В комнатах было темно.
«Спит, — с сожалением подумал Заневский. — Устала, наверно, на работе. Утром обязательно поговорю с ней. Извинюсь. Она поймет меня».
26
До конца рабочего дня оставалось около часа.
«Пойду домой, — решил Заневский, прижимая ладонь к щеке: у него разболелся зуб. — За полчаса буду в поселке и успею в амбулаторию».
Он взял в конторке лыжи нормировщика и пошел напрямик через лес. Сперва шагал медленно, пробираясь между валежником и буреломом, потом наткнулся на чью-то старую, запорошенную снегом лыжню и заскользил по ней.
Зубная боль усиливалась. Теперь ныла вся правая сторона нижней челюсти, кололо ухо. Время от времени ноющая боль сменялась резкой, словно кто-то нарочно дергал нерв. В такие минуты Заневский останавливался и, прижимая к щеке обе ладони, изо всех сил стискивал челюсти. Так было легче.