Хорошие люди

— Еще как. Мы-то с тобой не знаем, что к чему, а оказывается, первая очередь комбината уже действует. Рудники работают, обогатительная фабрика… Сейчас строят медеплавильный завод.

— Пусть строят.

— Веня очень хорошо зарабатывает на экскаваторе…

— Молодец.

— Зовет меня к себе помощником.

— Только и осталось.

— Это было бы здорово. Мы же друзья…

— Слышала. — С легким раздражением в голосе Людмила сказала: — Стасик, милый, я тебя не держу около своей юбки… Хочешь — езжай на все четыре стороны… Думаешь, я не знаю, почему ты заводишь такой разговор?

— Почему? — поинтересовался Станислав.

— Только потому, что тебе вот-вот демобилизовываться, ты станешь свободным человеком. Ты думаешь: не поедет эта дура на стройку — уеду один…

— Людмила…

— Что «Людмила»? Скажешь, я не права? Ты уверен, будто я не знаю, как вы все поступаете в таких случаях? — Она покраснела от гнева. — Пришел, попользовался — и до свидания!

— Люда!

— И после нас хоть потоп!

Это была истерия. Станислав хотел обнять Людмилу, но она оттолкнула его:

— Уходи! Уезжай! Хоть к Вене, хоть к черту на рога! Я без тебя проживу… Ты мне ничем не обязан… Уходи!..

В тот день ему с трудом удалось успокоить Людмилу, но тяжелый осадок в душе остался и не давал покоя.

Через неделю, когда Станиславу вновь удалось получить увольнительную, Людмила встретила его, как ни в чем не бывало, угостила пельменями и рассказала о том, каким образом она хочет построить семейную жизнь, чтобы никогда, никогда, никогда не ссориться.

— Ты на меня не обижаешься, да? Ты не сердишься на меня, дорогой солдатик? Я пошутила с тобой тот раз, а получилось плохо. Что на меня нашло — не знаю, это все не по-настоящему… Я совсем, совсем другая, честное слово! Я не хочу, чтобы ты думал, будто я испорченная женщина и ничего не понимаю… Я все понимаю! Просто на меня иногда находит… Хочется плакать или смеяться… И такая злость приходит — всех бы растерзала! — Она раскраснелась. — Не пугайся только, хорошо? Это я шучу. Шучу я…

— Я не пугаюсь.

— Если ты все еще мечтаешь ехать в Учкент, то можешь ехать. Будешь снова приезжать ко мне, ведь я привыкла. Я всю жизнь кого-нибудь жду… Одного ждала, теперь тебя… — Ее веселость пошла на убыль. — Мне не привыкать, подушка вытерпит…

Станислав поспешил заявить:

— Больше тебе не придется ждать, Люда, не переживай. Я никуда не еду, это уже решено.

— Да? — оживилась она и повисла у него на шее. — Правда?

— Правда.

— Я так счастлива, мой милый солдатик, и Оленька тоже счастлива, смотри! Она все понимает и смеется! Оленька, скажи па-па.

— Па-па, — повторила девочка вслед за матерью.

Станислав испытывал самые разноречивые чувства, слушая голос ребенка. С одной стороны, Станиславу нравилось слово «папа», которым с недавнего времени начала называть его девочка. С другой стороны, он не был Оле фактическим отцом, и это несколько смущало. Его отношение к малышке было более прохладным и менее естественным, чем ему хотелось бы. В этом отношении Людмила проявила такт и не особенно настаивала на том, чтобы Станислав относился к Оле, как к собственному ребенку…

Как-то Людмила сказала:

— Все равно лет через пять ты по-настоящему полюбишь Оленьку.

— Я ее люблю.

— Значит, через пять лет будешь любить еще больше.

В ноябре Станислав демобилизовался.

— Вот я больше и не солдат, — сказал он, постучавшись в знакомую квартиру.

— Правда?! — обрадовалась Людмила. — Ты уже все? И чемодан принес даже? Какое большое событие! Ну-ка, заходи… — Людмила исчезла в другой комнате и через минуту вынесла оттуда мужской коричневый костюм. — Одевайся сразу же! Это тебе мой подарок.

— Люда, ты что? Зачем надо было тратить такие деньги?

— Я скопила. Теперь нас двое — заработаем…

— Все равно, напрасно ты…

— Все будет хорошо. Я не хочу, чтобы мой муж ходил охряпкой. Осталось пальто купить и ботинки.

— У меня все есть. В Вахтомино. А пока можно и в бушлате походить… Я напишу в Вахтомино — и мне все вышлют.

— Да? Так это замечательно!..

— И костюм у меня есть.

— Будет два.

— Куда мне их?

— Пригодятся… Может, из одного ты уже вырос. Из доармейского.

Станислав послал Вениамину телеграмму: «Приезжай…», и друг прилетел на крыльях.

— Я чертовски рад, Стас. Теперь мы…

Вопреки словам Вениамина лицо его оставалось равнодушным. Если бы Станислав не знал своего друга, он бы мог подумать о том, что Веня кривит душой, говоря о своей радости.

— Погоди радоваться, — сказал Станислав. — Ты ничего не знаешь.

— Я все знаю. Ты хочешь сразу же взять с собой Людмилу и девочку. Да? Мы это устроим.

— Ничего не получится, Веня.

— Еще как получится! У меня есть знакомые ребята в…

Флегматичный друг — а именно к такому привык Станаслав — готов был на радостях обещать манну небесную. Все-таки армия переделала Вениамина; точнее сказать, армия создала другого Вениамина Барабанова, прежде он не был таким разговорчивым. К сожалению, Станислав должен был сейчас разочаровать друга:

— Извини, Веня, я никуда не поеду.

Лицо друга стало еще более равнодушным, чем оно было всегда; но, взглянув на Станислава, Вениамин погрозил ему пальцем:

— Сейчас не время для шуток, Стас.

— Если бы! Я не шучу. Придется мне остаться здесь…

— Да ты что? — Вениамин наконец поверил ему. — Ты не поедешь? — Он, не мигая, смотрел Станиславу в глаза, искал в них, возможно, шутливые искорки, намеки на розыгрыш: — Стас, ведь я ради тебя прикатил — аж с Дальнего Востока! — Станиславу трудно было выдержать взгляд друга; он отвернулся и начал смотреть в сторону, но Вениамин сжал его плечи, повернул к себе. — Стас, ты разыгрываешь меня, да?

— Веня, не делай проблему из чепухи…

— Чепуха? Ну, ты даешь… Наша дружба — чепуха?

— Причем здесь наша дружба? Мы с тобой почти рядом, семьсот километров всего… Причем здесь дружба? Но если на то пошло, ты тоже должен меня понять. Я не один.

— Да. Я понимаю. Но у нас с тобой был уговор. Я для тебя и квартиру подыскал на первое время… и все такое.

— Я не знал тогда одного, — продолжал оправдываться Станислав, — что некоторые вопросы не могу решить один. Лично мне хочется поехать на стройку. Людмила против.

— Жене положено слушаться мужа… Еще в Священном писании сказано…

— Я не знаком с писанием, Веня, — не принял он шутку друга. — И я не могу решить сразу за троих. Могу только за себя. К тому же Люде надо быть здесь по многим причинам. И Оля подрастает, в школу когда-нибудь пойдет… Я этого не учел.

— Жаль.

— Извини.

— Причем здесь ты? — друг был великодушен. Повторил: — Жаль. Я надеялся. Придешь ты к нам на рудник, думал я, натаскаю я тебя на экскаваторе и будем мы с тобой… — Вениамин прервал свою речь. — Ладно, я не обижаюсь. Буду надеяться, что когда-нибудь вы передумаете.

— Все может быть, — согласился Станислав, хоть и не верил в то, что Людмила может передумать.

Когда Вениамин уехал, Людмила спросила:

— Снова агитировал?

— Мы говорили о другом, — ответил Станислав.

До конца ноября Станислав на работу не устраивался, привыкал к семейной и гражданской жизни. Наступил декабрь; снегу выпало много, и он долго не таял. Погода была похожа на российскую, и это радовало Станислава. Он с наслаждением выходил утром на улицу пробежаться по хрустящему снегу, подышать морозным воздухом, полюбоваться, если была хорошая видимость, горными вершинами, казавшимися близкими и легко доступными. В такие минуты Станислав мечтал о лыжах, о лыжных прогулках; но он знал, что снег скоро растает — больше недоли не продержится. Вспомнив об этом, он с легким разочарованием вздыхал и начинал думать о Вахтомино, о доме, о Юрке, с которым они любили пробежаться на лыжах по первопутку, стараясь обогнать один другого — Станислав всегда оставался побежденным.

В конце декабря Станислав устроился работать на мебельную фабрику — станочником в заготовительный цех. Людмила советовала ему — «пока не поздно» — выбрать более денежную профессию, но Станиславу казалось, что на всех заводах платят одинаково. Он не получил в армии никакой новой специальности, как получил ее Вениамин; Станислав все три года только тем и занимался, что стрелял, бегал, слушал политинформации и охранял различные объекты.