Отец

— А как у вас с раздельной? — спросил Артем, взглядывая на ручные часы и на Вику.

Петр Кириллович зло рассмеялся.

— Жмут районные руководители: вали в валок, пока без обмолота. Рекомендации области в догму превращают.

— А мы будем начинать на днях прямым комбайнированием, — сказал Артем.

— И мы. Я, Артемий Александрович, думаю так: большой урожай — это хорошо, да есть в этом деле обратная неприятная сторона. Уборка такого урожая превращается в бесперспективную штурмовщину. Даже некоторые прямо говорят, дескать, нынче отличимся, а там опять годика два-три урожая ждать будем. Вот с чем сталкиваться приходится и, как говорится, игнорировать это, чтобы свое дело правильно делать. На основе правильного расчета и маневрирования техникой нужно уже наращивать молотьбу, а там и уборку прямым комбайнированием. Тогда и потери сократим.

— Не дадут тебе, Петя, — заметила Зоя Максимовна.

— Кто это не даст нам быть правыми?

— Смотрите, какой отважный, — обратилась к Вике Зоя Максимовна. — А как запишут за игнорирование указаний, эх, и пылить будет.

— От этого пыли в степи не прибавится, — ответил Петр Кириллович.

— Понимаете ли, — продолжала Зоя Максимовна. — Со всеми подчиненными мой супруг образец корректности. А дома как чуть что — распылится. Дома я уже для него не подчиненная.

Вика понимающе улыбнулась в ответ и подумала: «До чего же они откровенные. Наверное, оттого, что привыкли на виду у людей жить: вместе с людьми голод, и холод, и нужду, и богатство делили».

В это время вошла пожилая, строгого вида женщина в легком, но темном платье.

— Вот и Валентина Ивановна! — обрадовалась Зоя Максимовна и кивнула Вике, показывая на дверь спальни.

Вика, поднимаясь из-за стола, покраснела. Валентина Ивановна поздоровалась с мужчинами за руку, а Зоя Максимовна сказала Артему:

— Наш доктор.

Женщины ушли в спальню, плотно прикрыв за собой дверь. Хозяин и гость замолкли, словно им отчего-то стало неловко.

— А жизнь-то идет! — вдруг сказал Петр Кириллович. — Ну, вы тут гуляйте, а я, пожалуй, пойду вздремну в свою гостиницу. Это я так кабинет свой называю, раскладушка у меня там есть для приезжих. Сегодня ни одного особоуполномоченного в совхозе нету.

Артем подумал, что из-за него и Вики хозяин уходит из дому.

— Да мы ведь сейчас поедем. И нам ведь пора… на отдых.

— Никуда она не поедет, — сказала Зоя Максимовна, как раз входя в столовую. — Не доверим мы Викторию Сергеевну вам.

— То есть как же это? — растерянно проговорил Артем. — Как же это так?

— А так. — Зоя Максимовна, заметив растерянность Артема, уже мягче закончила: — Куда уж ей ездить. В самую точку вы к нам попали.

Из гостей Артем уехал один. Когда через сутки ранним утром, до света, он на голубом мотоцикле Фомича подскочил проведать Вику, Зоя Максимовна оказала, что Вика спит и нельзя ее тревожить — пусть набирается сил: скорее всего сегодня ей уже надо ложиться в больницу.

XXIV

Тихон Отнякин заставил Женю Балакову идти в отпуск. «Срок вышел. Законы нечего нарушать. Отдыхайте, Женечка, для пользы дела. Набирайтесь сил». Так сказал эн тоном, не допускающим возражений. Получив отпускные деньги, Женя съездила в центр города, купила билет до Ленинграда и, возвращаясь, зашла к Поройковым.

— А ты кстати, — обрадовалась ей Марина. — Будем вместе письмо Вике писать. — Марина провела подругу в комнату и усадила за стол, на котором лежал двойной лист бумаги в клеточку, вырванный из Алешкиной тетради. — Думала про Танечку побольше написать, а только и сообщила, что спит, ест хорошо и в садике ей весело. А ведь надо еще и про завод.

— Думаешь, ей интересно? — рассеянно спросила Женя.

— Обязательно. За метод доверия она воевала? Это от души у нее было? Давай, Женька, помогай, ты же газетчица.

— Я, Марина, в отпуске. — Женя открыла сумочку и показала голубой билет Аэрофлота. — Завтра в Ленинград лечу… А насчет метода доверия — так тебе ли не писать? Вашей соколовской бригаде доверяют же теперь.

— Да видишь, не пишется! — Марина обмакнула перо в чернильницу-неразливайку и, проставив дату в верхнем углу письма, снова положила ученическую вставочку.

Женя подперла щеки кулаками и, сузив свои агатовые глаза, стала смотреть в лицо Марины. От этого взгляда подруги Марина смутилась и склонила голову над письмом, катая по столу вставочку.

— А где Александр Николаевич? — спросила Женя, все так же пристально глядя на Марину.

— В спальне отдыхает.

— Скажи, Марина, ты очень счастливая? — шепотом сказала Женя, но так, словно обвиняла подругу в чем-то.

Марина перечеркнула написанное.

— Мы будем Вике писать!? — с досадой воскликнула она, прямо глядя в глаза подруги своими чистыми серыми глазами.

— Ох, Маринка, что-то смутно мне последнее время, — все так же шепотом, но уже виновато сказала Женя. — Неужели Вика всерьез все бросила и уехала насовсем?

— Будто сама Вику не знаешь.

— Марина, это настоящая любовь?

— Нет, игрушечная, — теперь уже откровенно сердясь, сказала Марина. — Ты с чего это… рассмутьянилась? Перед отпуском?

— Да так просто, — протянула Женя, отклоняясь со стола на спинку стула и опуская руки на колени. — Просто привыкла я ко всем вам, а вы все разлетелись, и словно одна я осталась. Вот и Варвары Константиновны нету.

— Мама письмо прислала. Скоро должна приехать, — спокойно поведала Марина.

— Что ж, Зинаида Федоровна возвращается к мужу? А что это — тоже любовь? Новая? Старая? И есть ли у них она?

— Любовь ли, нет ли, и какая у них она — не знаю. Но там дети, — рассудительно ответила Марина. И вдруг, взглянув на сникшую Женю, на ее лицо с подрагивающими опущенными вниз ресницами и с какой-то жалкой улыбкой, Марина поняла все. В какие-то мгновения она вспомнила ту давнюю, бросившую родительский дом и потом саму брошенную мужем и оттого растерявшуюся перед жизнью Женю; вспомнила начало своей дружбы с ней и как потом Женя стала родной в семье Поройковых. И Марина все поняла. Ей стало стыдно, что за своим счастьем она забыла хорошую, добрую Женьку. Марина подошла к Жене и обняла. — Я все поняла, моя дорогая подружка. Красавица, — Марина откачнулась от Жени, держа руки на ее плечах. — Какая же ты у меня красивая, даже чересчур.

Женя повела плечами, освобождаясь от рук Марины.

— Не о том ты, друг Марина. Просто подумалось мне: вот были у меня близкие люди, а теперь они неблизкие. Получается: я им не нужна, они мне были нужны. Ну вот, лечу в Ленинград, думаю: весь завод мне издали станет тоже чужим.

Марине стало больно оттого, что сболтнула то, о чем сама только думала. А с тех пор как Марина полюбила Сергея, она в мыслях не раз жалела, что Женя так победно и недосягаемо красива.

— Женька, не болтай зря! — вскричала Марина. — И поезжай себе в Ленинград, в родительский дом. И увидишь: еще как издали-то соскучишься по заводу.

Из прихожей послышался долгий и громкий стук в дверь.

— Кто же это такой нетерпеливый? — Марина будто обрадовалась этому стуку. — Еще старика обеспокоит. — Она выбежала в прихожую, щелкнула задвижкой и вдруг сама громко вскрикнула: — Толюшка приехал!.. Да идем же скорей. Отработался?

Анатолий вошел в комнату. В Артемовом старом пиджаке, весь пропыленный, с белыми выгоревшими бровями и ресницами, он очень был похож на Артема.

— Здравствуй, Женя, — сказал он баском и, взяв ближний стул, сел у двери. — Все Заволжье на машине проехал. Ну и езда. — В лице Тольяна, несмотря на этот басок, сейчас было больше мальчишеского, нежели когда он был школьником. — Нет, Марина, не отработался я еще. Знаешь, какой хлеб?.. То-то! Просто наш комбайн переоборудуется на прямую уборку, ну, и профилактический ремонт небольшой надо дать: машина старая. А меня отпустили ванну дома принять. Да пакет от Вики доставить. — Анатолий вынул из кармана конверт.

— Так давай, — Марина потянулась к письму. Тольян опять спрятал конверт и, грозя ей пальцем, сказал: — А папа где?