Чужой

— Но персы поступили с вами блогородно?..

— Ну и что? Лучше самой быть испорченной, чем замарать грязью имя свое. Родителей у меня нет. Только вот эти двоюродные братья. И еще один близкий родственник — дядя, который забирал меня на летовку. Вот так и живу в тени своих родичей.

Когда Акмарал замолчала, Блоквил сказал:

— У нас таких, как вы, называют старыми девами.

— У туркмен тоже есть такое выражение. Никуда не денешься, если это написано у тебя на роду, то так оно и будет.

— Судьба-то судьбой, но вы что, так и собираетесь век свой в старых девах проходить?

Акмарал опять тяжко вздохнула.

— А еще неизвестно, буду я жить или нет. И потом, вот уже пять месяцев я не старая дева.

— Кто же тогда?

— Никто.

— Как это?

— Просто несчастная женщина. — Акмарал вдруг поняла, что позволила себе лишнее. — Что это я тут разболталась? А с другой стороны, должна я выговориться, кому-то душу открыть. Иначе не выдержу, сердце разорвется. Умеющий сострадать чужой человек поймет тебя скорее, чем безжалостные родственники…

У Блоквило защемило в груди. Забыв обо всем на свете, он придвинулся поближе и схватил Акмарал за руку. Она ее вырвала.

— Что, добрый чужой хочет превратиться в злого родственника?

Французу стало совестно. В душе он был рад, что Акмарал не видит, как краска стыда залила его лицо.

— Извините, Ахмарал. Вы меня простили?

Акмарал, словно не слыша его просьбы:

— Если я сама не сделаю этого, не уйду из жизни, мои родственники… Никак не могла уснуть, вот и пришла, чтобы хоть немного отвлечься от тяжких дум.

— Я ничего не понимаю, Ахмарал.

— Это хорошо, что не понимаешь. Сама заварила кашу, сама и расхлебывать буду. Видать, судьба. Я верю в судьбу, Жорж.

Хлопнула дверь Эемурата.

Акмарал хамерла.

— Гелнедже вышла на двор!

Через некоторое время та же дверь хлопнула опять.

Акмарал успокоилась.

— Гелнедже вошла в дом!

Это были последние слова, которые Блоквил услышал от Акмарал. Хибара пленного опустела.

После утреннего намаза Мамедовеза пальвана со словами “Аллахи акбер” обычно все обитатели окрестных домов, кроме детей, пробуждались. После этого взрослым, даже если они не читают намаз, считается неприличным оставаться в постели. Блоквил также привык к этому режиму. Он также всегда пробуждался на звуки азана.

Сегодня все было, как обычно. После окончания намаза пленный сходил на двор. Именно в этот момент Мамедовез пальван направился в сторону сарая. Обычно он очень редко посещал жилище Блоквила. И поэтому в голову француза сразу же пришли мысли одна страшней другой. А вдруг старик скажет, что он опозорил их, что ему тогда отвечать? Они ведь все равно не поверят в его невиновность. Почему Ахмарал вчера вечером ничего не сказала об угрожающей ей опасности? Или же они пришли к какому-то конкретному решению?”

Чем ближе Мамедовез пальван подходил к сараю, тем сильнее становилась тревога Блоквила. Как ни старался он держать себя в руках, быть спокойным, ничего не получилось: он начал дрожать.

— Эссаламалейкум, Агабек! Доброе утро!

— Валейкум эссалам, французский мулла! Как дела, жив-здоров?

Взглянув в лицо старика и услышав его голос Блоквил успокоился. Лицо старика было спокойным, в голосе также звучало обычное дружелюбие. Сегодня он был даже приветливее обычного.

Месяца три-четыре назад, когда она работали на участке, старик подошел, чтобы посмотреть на работу, и в разговоре как бы между прочим спросил: “Французский мулла, как ты смотришь на то, чтобы мы тебя женили? Мы запросто могли бы женить тебя, если бы ты отказался от своей веры и принял ислам”. Блоквил тогда ответил: “А вам понравится, если я предложу вам отказаться от своей веры и принять католическую?” Тем и победил старика. Но Мамедовез пальван тогда не шутил, он говорил об этом на полном серьезе. Блоквил знал, что старик не любит шуток и никогда ведет пустых разговоров.

А вдруг Мамедовез пальван сейчас скажет: “Французский мулла, раз согрешил, умей отвечать за свои поступки. Тебе придется жениться на Акмарал”? Но ведь если он даст согласие жениться на Акмарал, ему придется-таки отречься от своей веры, Пока он не примет ислам, никто не станет венчать его с Акмарал. А если не обвенчается, его ждет смерть. “Они могут и не убить меня, чтобы получить за меня выкуп, а вот Ахмарал обязательно убьют. Меня же…” А Жоржа Блоквила они могут убить и после того, как за него пришлют выкуп, и они получат свои деньги. В любом случае, они не успокоятся, пока не отомстят за бесчестье своей родственницы. Трудно что ли послать двух всадников вдогонку за капралом, вышедшим на свободу и отправившимся домой?

И на сей раз все страхи Блоквила оказались напрасными. Мамедовез пальван махнул рукой в сторону своего дома:

— Французский мулла, если ты не занят, сшей мне вон тот недоуздок, он на кошме лежит! Я бы и сам мог это сделать, да глаза уже не видят.

Услышав просьбу, француз чуть не обнял старика от радости. Сдержал свой порыв, но широко улыбнулся.

— Агабек, не пытайтесь меня обмануть! Значит, когда вы расстреливаете чайник, не задев ни одного завитка на папахе, глаза ваши видят, а сшить недоуздок зрения не хватает?

Старику похвала пришлась по душе. Он от души рассмеялся.

— Когда припрет, глухой начинает слышать, а слепой видеть… Там, на кошме, есть и воск, и шило…

Избавившись от главной своей тревоги, Блоквил направился к расстеленной в тени дома Мамедовеза пальвана кошме.

Руки Блоквила, руки художника и картографа, были приучены ко всякой работе, в том числе они умели и нитку с иголкой держать. Неделю назад француз за полчаса мастерски починил седло, с которым Эемурат гонур провозился целый день. Да и все соседи давно уже носят ему на починку прохудившиеся чайники, кумганы, а он с удовольствием выполнят любую работу. Когда есть занятие, время быстрее летит.

Как только Блоквил продел в иглу навощенную нить, с востока на гнедом коне появился яшули, который привлек его внимание. На приветствие работающего в тени кибитки человека он ответил намеренно громко, чтобы его могли услышать в доме.

Лицо у гостя было неприветливое, злое. Судя по тому, как почтительно протянул ему руки для приветствия Эемурат, человек он был весьма уважаемый.

Блоквил подумал, что сошедший с коня человек захочет поздороваться и с ним, поэтому положил инструменты на кошму и приготовился протянуть руку. Однако сердитый человек, даже не взглянув в сторону сидящего в тени человека, направился к дому Мамедовеза пальвана после слов Эемурата “Яшули в этом доме”.

Разговор внутри дома был отчетливо слышен, словно и не было никаких стен. Вначале была соблюдена традиция приветствий и вопросов. А потом наступило тягостное молчание.

— Война не нуждается ни в каких советах, пальван ага! — гость заговорил первым. — И здесь нет ничего непонятного. То, что мы стараемся сохранить в тайне, для всех уже давно перестало быть тайной. Уже и в наших краях об этом говорят.

— Да, опозорились мы перед людьми, Яйлым хан! — глухо ответил Мамедовез пальван.

“Оказывается, гостя зовут Яйлым хан, — рассуждал Блоквил. — Если к имени человека делается приставка “хан”, то он должен быть старейшиной хотя бы своего рода”.

— Надо найти виновного! — это был голос Эемурата.

— Да причем тут виновный? — гость сразу же заткнул его. — Она и мне, и вам в равной степени родственница. Мне она племянница, а вам двоюродная сестра. А потому будем говорить открыто. “Если сучка не захочет, то кобель ее не тронет”.

Понятно, что под “сучкой” подразумевалась Акмарал. А гость был ее дядей. Глаза Блоквила были заняты шилом и иглой, но уши внимательно слушали все, что говорилось в доме Мамедовез пальвана. Он старался не пропустить ни одного нюанса этой скандальной истории, оьбсуждавшейся за стеной кибитки на повышенных тонах. Конечно, случившееся очень неприятно. Но по оценке капрала-европейца, не случилось ничего такого, из-за чего стоило бы устраивать такой шум. “Надо слушаться только своего сердца. Видите ли, стыдно людям на глаза показываться. Людям ведь только дай посплетничать, они всегда найдут тему для пересудов. Не стоит обращать на них внимание. Все люди делятся на три категории. Первая — это основная масса, не причиняющая никому зла ни делами, ни словами. Вторая — ни на что не способное меньшинство. Третья самая малочисленная, но и самая коварная: эти люди от имени первых и вторых извлекают выгоду лично для себя. Это очень хитрые люди. И поэтому надо слушать только себя…” Но что бы там ни думал француз, у каждого народа свои обычаи и порядки.