Чужой

— Как дела, французский мулла? — в тишине вдруг раздался знакомый голос.

Француз обрадовался, что Эемурат еще не спит.

— Ахвал наз, — ответил он. (Все хорошо).

Хотя и создавалось впечатление, что разговариваешь не с человеком, а с темной комнатой, для француза главным было наличие собседеника.

— Ты женат, французский мулла?

Блоквил понял первое и последние два слова, однако главного слова в середине фразы он не знал. Поэтому и весь вопрос для него оказался непонятным.

— Я не понимаю, Агабек.

— Как бы тебе это сказать? Кейваны есть у тебя, кейваны?

Блоквил сопоставил с персидским “кедбану” — “жена” и ответил:

— Кедбану нес. Кейвану нет.

— А мать есть?

— Мать есть.

— А отец?

Блоквил молчал.

— Педер (отец) есть? — поспешил ему на помощь Эемурат.

— Педер нес.

— А что означает твое “нес”?

— Ёк, ёк! — быстро поправился Блоквил.

— Так-то оно лучше. А то “нес” да “нес”, нашел какое-то слово! И потом, говори не “вар”, а “бар” (есть). Ба-ар!

— Ба- ар.

Радуясь успешности свои уроков, Эемурат улыбнулся, хотя в темноте этого и не было видно.

— Получается, кажется… Жорж, ты какой веры? Ты ведь не мусульманин?

— Нет, моя вера не мусульманская.

— Это я и без тебя знаю.

— Я католик.

— Мне это непонятно. Ну да ладно. Будем считать, что разобрались.

— Я из Парижа, Агабек.

— А ты не хотел бы принять ислам?

— Нет.

— Не говори нет. Мы сделам тебе обрезание. Один раз будет больно, а потом сразу станешь мусульманином. И для нас это будет благодеяние. Обращение одного иноверца в свою веру для нас равносильно одному хаджу в Мекку. Давай, мы сделаем тебя мусульманином.

— Нет, Агабек, — возразил Блоквил, понявший хоть и не все, но главное. — Я не буду мусульманином.

— Мы уже сказали это… Ай, брат, наш с тобой разговор похож на размахивание руками в темной комнате. Давай, лучше будем спать!

На этом нелегкий для обеих сторон диалог прекратился. Но до конца ночи еще было далеко. Может, поэтому в темной комнате вдруг зазвучала негромкая песня.

Приятный голос Эемурата пришелся по душе Блоквилу. Он решил как-то сообщить хозяину о полученном удовольствии.

— Мару-Шаху-Джахан, браво!

— Вот дьявол, чего он только не знает! — пробормотал себе под нос Эемурат. — Смотри, как он произносит “Мару-Шаху-Джахан”, этот капыр!

И опять наступила тишина. Блоквил вынужден был молчать, потому что толком не знал языка и не мог изъясняться. Поэтому Эемурат взял инициативу в свои руки.

— Жорж, сколько тебе лет? — Блоквил молчал, поэтому Эемурат подсказал. — Вот мне сорок лет, сорок! А тебе сколько?

Француз понял. Но он не знал, как правильно сказать, что ему двадцать восемь лет.

— Я десять, десять, восемь…

— Говоришь, восемнадцать? — темноту разорвал смех. — Нет, брат, ты что-то не то сказал…

Как только начало светать, Эемурат сразу же встал.

— Ох и поспали от души! Наверно, и ты спал спокойно, ведь ты был не один, французский мулла?

— Рахат! Рахат! (Спокойно), — съехидничал Блоквил. — Доброе утро, Агабек!

— Доброе! — Эемурат начал сворачивать свою постель. — Уж теперь-то вряд ли кто-то придет!

Блоквилу хотелось, чтобы он забрал свою постель и поскорее убрался из сарая. Он намеревался, не слыша храпа Эемурата, поспать до тех пор, пока не то что воры, а даже с пушками не придут и не схватят его за шиворот…

Сегодня Пятница. В одном из домов на другом конце улицы устраивали садака-поминки по всем ушедшим.

Проснувшийся около полудня Блоквил, даже когда ходил по нужде, никого вокруг не увидел. Видно, все население, взрослые и дети, отправились на садака. Такое безлюдье было самым подходящим для побега моментом, если бы пленный имел такой замысел. Но после вчерашних событий, узнав, что кто-то другой вознамерился похитить пленного, Блоквил отказался от своего намерения.

Только француз вошел в свой сарая, как из-за дома Акмарал вынырнули два всадника. Один из них был безносым толстяком, которого пленный видел в тот день, когда приезжала знахарка, он тогда все вертелся возле сарая. Какое-то недоброе предчувствие охватило Блоквила.

Вообще-то всадники не походили на людей, прибывших с дурными намерениями, скорее они походили на высоких гостей. Они и в седле держались очень уверенно. Безо всякой суеты слезли с коней. Увидев в руках одного из них веревку, Блоквил встревожился.

Когда те уверенно зашагали к сараю, Блоквил понял, что пришел его час. Ему сейчас надо делать все, чтобы обезопасить себя. Он ничего уже не сможет сделать после того, как они войдут в сарай и свяжут его по рукам и ногам. Так что надо опередить их, не дать застать врасплох.

Один из приближающихся к сараю похитителей сказал другому:

— Повяжем его, пока он не вышел из сарая!

Интуиция Блоквила помогла понять смысл сказанного. И это подтолкнуло его выскочить на улицу.

Выйдя из сарая, он не стал молчать.

— Помогите! Помогите! — заорал он во всю глотку.

Однако злоумышленников не испугали его крики, она даже не замедлили шаг. Однако следующее движение пленного заставило их остановиться, как вкопанный. Нацеленное на них дуло французского пистолета вызвало дрожь в коленках.

— Да что же это такое! — с трудом выдавил один из них.

— Я и с-сам поражен, — посконосый стал заикаться. — У него в руках пистолет!

— Атарын! Атарын! — эти грозные крики еще больше напугали негодяев.

Они не посмели и на пленного напасть, и как удрать не знали. Боялись, что если побегут, пуля догонит их.

— Атарын!

Открылась дверь средней кибитки и во двор вышел Мамедовез пальван.

— Постой, французский мулла, не стреляй!

Один из похитителей, услышав просьбу не стрелять, понял, что спасен, и побежал к своему коню.

Блоквил был поражен, как легко он побежал и взлетел в седло, словно бестелесная птица.

Плосконосый, продолжая испуганно смотреть на взведенный курок пистолета, не отважился бежать.

Появившийся перед ним Мамедовез пальван упер в землю приклад капсюльного ружья.

— Ну, молодец, что все это значит?

Голос плосконосого задрожал:

— Эссаламалейкум, агам!

— Я не могу гневить Господа, не приняв Божьего приветствия. Поэтому валейкумэссалам. Но я не буду старшим братом таким, как ты, и не называй меня ага…

Увидев, что дуло пистолета отведено от него, что ружье на него не нацелено, вор успокоился и взял себя в руки.

— Агам, мы совершили непростительный грех…

— Не стыдясь своего возраста, идешь на преступление, и после этого еще называешь меня “агам”? Такие, как ты, не имеют права называть меня так…

Негодяй съёжился, пожал плечами.

— Прости меня, яшули! Если я еще раз покажусь у твоему дома, я не сын своего отца!

— А ты попробуй еще раз придти с дурными намерениями!

— Ай, да мы просто пошутили, яшули, — отговорка плосконосого прозвучала смешно.

— Старый тигр пули не побоится! И твои слова не оправдывают тебя. Коли ты пошутил, то теперь и на мою шутку посмотри. — Старик посмотрел по сторонам, словно что-то искал. Наконец взгляд его остановился на большом чайнике, перевернутом на кучке золы возле очага. На днях у него отломился носик, потом ручка, и его выкинули как не подлежащий починке.

Мамедовез пальван приказал плосконосому:

— Принеси вон тот чайник, что валяется возле очага!

Пойманный за руку вор покорно исполнил распоряжение, принес разбитый чайник.

Старик поставил вора возле сарая и велел ему водрузить чайник на голову поверх папахи. Вор сделал, что велели, ему не терпелось поскорее узнать, что сейчас произойдет. Чайник без крышки, поставленный верх дном, разместился на его голове.