Сорок монет

Решительным жестом остановив дочь на полпути, Тойли Мерген обрушил весь свой гнев на жену:

— Акнабат! Сейчас же проводи гостей! Совсем меня опозорить хотите…

К сыну он вернулся сам не свой. Сочувствие женщин возмутило его до такой степени, что он уже не находил слов.

— Ну, пришли и ладно, — пытался утихомирить его Аман. — Ты же, папа, как говорится, уже: выплес-нул на мужчин всю солёную воду. Вот, и хватит. И вообще, великодушие всегда лучше гнева.

Но Тойли Мерген всё ещё дрожал от негодования.

— Ты подумай только, за кого они меня считают! — кипятился он. — Что я, падишах, сброшенный с трона? Или, может быть, мне теперь грозит голодная смерть?

— Ну, что ты, папа, — уговаривал его Аман. — Как-никак — родственники. Будь уверен, они прекрасно знают, что ты не пропадёшь, даже если окажешься между двумя жерновами. Просто у них свои представления о человечности. И не надо понапрасну сердиться.

— Родственники!.. Вот из-за них-то меня и сняли…

— Ах, папа! От других ты всегда требуешь выдержки, а сам, смотри, какой раздралштельиый стал…

— Ладно, хватит об этом, — согласился Тойли. — Скажи матери, чтобы дала нам чаю.

За завтраком сын осторожно осведомился:

— Ну, а что ты теперь намерен делать?

— Ещё не знаю, — развёл руками Тойли Мерген.

— На пенсию выходить, пожалуй, рановато…

— Если ты отца хоть сколько-нибудь уважаешь, то больше о таких вещах не заговаривай! — опять вскинулся Тойли Мерген.

— Считай, что я этого не говорил.

— Тойли Мерген никогда не выйдет на пенсию! Понимаешь? Никогда! Да я лучше умру, чем буду сидеть без дела. Так и запомни!.. А о работе не беспокойся. Кого-кого, а твоего отца без дела не оставят. Вот посмотришь, не успеем мы с тобой позавтракать, как зазвонит телефон…

Но телефон не звонил. Ни за завтраком, ни после обеда, ни назавтра. Те два дня, что Аман провёл у родителей, он ещё как-то отвлекал отца от этой темы. Но после отъезда сына Тойли Мерген всерьёз затосковал. Не так-то это весело, когда человека, которому всегда было мало суток для работы, который не поспевал за делами и всем, был поминутно нужен, судьба вдруг предоставляет самому себе.

А тут ещё явился Кособокий Гайли и своими шуточками по адресу Тойли Мергена в один миг раздул костёр его самолюбия.

— Да, пока ты председатель, тобой все интересуются, — ехидничал он. — Каждый рад с тобой хлеб-соль разделить, даже выпить за твоё здоровье; А сейчас кто о тебе думает? Погоди, ещё ревизора ка тебя напустят, да что ни ка есть самого дотошного. Ещё будешь благодарить небеса, если благополучно вывернешься….

«В самом деле, что это меня никто не тревожит? — сокрушался Тойли Мерген. — Верно, всего несколько дней прошло. Срок, конечно, невелик. С другой стороны, бывало, неделя промелькнёт и не заметишь. А теперь четыре дня, как четыре года… Ведь не преступник же я, чтобы меня вовсе перечеркнули. Ну, ошибся, споткнулся…»

Почему-то вдруг ему вспомнились годы юности, Мары тех лет, интернат имени Кемине. Как-то осенью к ним приехал сам Атабаев с целой свитой. К его посещению ученики тщательно готовились — украсили помещение, сами принарядились, как могли. Их выстроили в длинную шеренгу, и они во все глаза смотрели на рослого, красивого, причёсанного на пробор человека в сапогах и в гимнастёрке с широким ремнём. Он окинул их весёлым умным взглядом и сказал:

— Привет, джигиты! Здравствуйте, девушки! Ну, как настроение?

— Настроение хорошее, товарищ председатель Совета Народных Комиссаров! — дружно ответили они, как было заранее отрепетировано.

— С хорошим настроением и учиться легче. Знаете поговорку: «У кого рука твёрдая — одного врага одолеет, у кого знания твёрдые — тысячу врагов одолеет»…

Атабаев сказал короткую речь, а потом стал знакомиться с учениками. Тойли попался ему на глаза одним из первых.

— Ты почему, друг мой, такой хмурый? — подходя к нему, спросил он. — Может, учиться неохота?

— Один из лучших учеников у нас, товарищ Атабаев, — поспешил вмещаться директор интерната.

— Чем-то он расстроен, — внимательно оглядев Тойли, убеждённо ‘заключил председатель Совнаркома.

— У меня мать заболела, — смущаясь, пролепетал Тойли, которому тогда едва исполнилось шестнадцать лет. — Одна она, уже неделю некому за ней присмотреть.

— Если так, чего ж ты медлишь? — удивился Атабаев. — Надо было сразу отпроситься домой.

— Хотел вас увидеть, — честно признался юноша.

— Ну, это уж никуда не годится! — покачал головой именитый гость. — Атабаевых много, а мать одна. Ты из каких мест?

— Из Кара-яба.

— Всего-то! Это же два шага отсюда. — Атабаев подозвал приехавшего с ним худощавого парня в кожаной куртке и распорядился: — Возьми с собой врача и поезжай сейчас вместе с ним, — указал он на Тойли, — в Кара-яб. Быстро!

Когда сын сказал матери, что он приехал на машине самого Кайгысыза Атабаева, и объяснил, как это получилось, та словно коснулась неба головой и недуг с неё будто рукой сняло. Да и есть ли вообще в мире более целительное средство, нежели простая человеческая отзывчивость!..

Ночь у Тойли Мергена прошла в тяжких раздумьях. И хотя в открытое окно тянуло прохладой, он задыхался и не сомкнул глаз, нетерпеливо дожидаясь рассвета. Ярмо одиночества почти физически давило ему на плечи.

Чуткая Акнабат поставила перед ним чай, подала завтрак, но кусок не шёл ему в горло. Он что-то поковырял вилкой, подумал, потом решительно встал, с шумом отодвинув стул, и принялся собираться в дорогу.

— Куда это ты, отец, в такую рань? — удивилась жена.

— В райком! — чуть ли не рявкнул он в ответ.

Не успел Тойли Мерген проехать на своей зелёной «Волге» и ста метров, как его окликнул Кособокий Гайли.

— Куда это ты собрался? — полюбопытствовал шурин, который, несмотря на ранний час, уже копался на своём приусадебном участке.

— Да так… Решил в город съездить.

— Чудак-человек! Лежал бы себе и не гневил бога, раз никто тебя не тревожит.

— А я, может, потому и еду, что никто меня не тревожит.

Гайли подбросил несколько раз на ладони только что сорванный болгарский перец и понимающе подмигнул:

— Так бы и сказал, что едешь в райком жаловаться.

— Предположим, ты прав. Разве в райком грех жаловаться?

— Грех — не грех, а только… — замялся Гайли, поглаживая костлявый подбородок с редкой растительностью. — Я бы на твоём месте не поехал. У тебя, слава богу, сын взрослый, да ещё со специальностью. На кусок хлеба всегда можешь рассчитывать. Да будь у меня такой сын, я бы не стал спину гнуть, лежал бы себе кверху пузом и радовался.

— А от тебя и так ничего другого ждать не приходится, — махнул рукой Тойли и нажал на газ.

Когда Тойли Мерген подъехал к райкому, рабочий день ещё не начался. В длинном коридоре кто-то с ним поздоровался, он машинально ответил и, не сбавляя шага, решительно прошёл в приёмную первого секретаря, пересёк её и уже готов был войти в кабинет, когда девушка, сидевшая за столиком возле две-, ри, остановила его:

— Товарища Карлыева нет.

— Который час? — поспешно обернулся Тойли Мерген. — Он что, сегодня не будет?

Быстроглазая девушка перестала расчёсывать свои длинные блестящие волосы, закрывавшие ей плечи, неторопливо спрятала в сумку зеркальце и расчёску, потом посмотрела на ручные часы и приветливо сказала:

— Сейчас без нескольких минут девять. Он вот-вот подойдёт. Садитесь, подождите, Тойли-ага. — И показала на диван.

Тут же зазвонил телефон.

— Нет, пока не приходил, — ответила девушка. — Хорошо, товарищ Ханов, как появится, сразу сообщу.

Она положила трубку, и в приёмной воцарилась тишина. Тойли Мерген заметно нервничал. От нечего делать он закурил сигарету и сидел теперь понурый, пуская в пол струи дыма. Желая как-то занять посетителя, секретарша попыталась пошутить.

— Когда думаете той справлять, Тойли-ага? — невинно спросила она.