Сорок монет

— Каландар-ага, а ведь нет закона, который запрещал бы молиться.

— Значит, моё слово для тебя не закон? А ну, прочь отсюда и не показывайся мне на глаза!

Но едва Лысый Ширли понуро поднялся со стула, Ханов помотал рукой.

— Постой, — заговорил он деловито, — в два часа ночи возьмёшь новую грузовую машину и подъедешь к дому Караджи Агаева.

— На охоту собираетесь? Тогда скажите раньше нашему управляющему, а то не дадут мне её.

— Считай, что уже сказано.

Лысый Ширли кивнул и пошёл прочь, но в дверях обернулся.

— Так-то оно так… А вот, что скажет Овадан? Хорошо, если разрешит…

— Опять бабские разговоры! — прикрикнул на него председатель райисполкома. — Если не разрешит, свяжи её и прихвати с собой! — засмеялся он. — Смотри, чтобы не позже двух!..

Секретарша, на протяжении всей этой сцены не проронившая ни слова, глубоко вздохнула:

— Как бы эта женщина и в самом деле не подожгла себя.

— Нет, милочка, жизнь слишком соблазнительная вещь! — Ханов уселся на своё место. — И потом, женщина, которая на самом деле хочет умереть, не станет оповещать об этом весь мир… Ну, что там ещё? — вопросительно посмотрел он на секретаршу.

— Больше ничего особенного, товарищ Ханов. Разве что это. — Странно потупившись, она вырвала из блокнота листок и протянула ему. — Просили позвонить.

На бумажке не было ничего, кроме номера телефона. Вероятно, этот номер был хорошо знаком Ханову, потому что он без лишних слов положил листок в карман и сразу перевёл разговор.

— Пить хочется. Как там, верблюжий чал ещё не привезли?

— Привезти-то привезли, только он ещё, наверно, не охладился.

— Налей хоть тёплого.

Секретарша открыла холодильник, стоявший у левой стены кабинета, осторожно вытащила оттуда большой, литров на пять, глазурованный кувшин, над горлышком которого пузырились сливки, достала с полки бокал и уже собралась его наполнить, но тут Ханов легко поднялся с места и сказал:

— Я сам, а ты иди, занимайся своими делами.

Он наполнил поллитровый бокал и залпом осушил его, потом повторил эту операцию, глубоко вздохнул и вытер рот. Видимо, шипящий и пенящийся кислый чал ударил ему в голову. На глазах у него появились слёзы.

— Вряд ли есть на свете напиток, который может сравниться с чалом! — сказал он сам себе и взялся за телефон. — Ханов говорит… — сообщил он, когда ему ответили. — Ты, что, глухой, что ли? Ханов!.. Агаев есть?… Это ты? Что-то голос у тебя изменился? Никак, работы выше головы… Отчёт закончили? Если закончили, оформляй побыстрее и сдавай… Кажется, ты и в самом деле стал туг на ухо. Я говорю, быстрее сдавай!.. Что думаешь делать завтра?.. Что?.. Зря! Ревизорам ходить в гости не рекомендуется. Вот так! А у тебя нет желания вырваться в пустыню и проветриться?.. Что же, если попадётся добыча, зацепим и её. А?.. Да, у нас время постоянное. Часа в два выедем… О патронах не беспокойся. Водка и хлеб с тебя, патроны с меня!.. А? Нет, нет, больше никого не возьмём. Во-первых, тот твой человек своему рту не хозяин. А во-вторых… Есть у меня одно секретное дельце к тебе. Короче говоря, тут третий — лишний! Понятно? Ну, если понятно, ровно в два выходи из дому!

Положив трубку, Ханов вызвал секретаршу:

— Чары здесь?

— Сидит, ждёт.

— Пусть заходит!

У Ханова было две персональные машины — «Волга» и «газик». На «Волге» он ездил только по городу, а на «газике» — в колхозы. Обе эти машины обслуживал один водитель. Это был высокий смуглый парень, недавно вернувшийся из армии. Звали его Чары. Ему только что пошёл двадцать второй год.

Нелегко быть шофёром у такого капризного начальника. До Чары у Ханова за год сменилось четыре водителя, потому что он совершенно не терпел от подчинённых слова «нет». Приказывал ли он в полночь — «поехали», говорил ли на рассвете — «гони!», надо было отвечать «есть, хозяин!» и нажимать на газ. В этом отношении Чары ему понравился. Когда бы ни собрался Ханов в дорогу, Чары, как осёдланный конь, всегда был наготове.

Принимая его на работу, Ханов обошёлся без обычных в таких случаях наставлений: мол, не гоняй налево, заботливо ухаживай за машиной и т. д. Окинув беглым взглядом парня с ног до головы, он ограничился тем, что сказал:

— Будешь держать язык за зубами — не обижу!

И без того молчаливый парень не понял, куда клонит Ханов. По правде говоря, он и вообще-то не утруждал себя подобными вопросами, а потому лишь согласно кивнул.

Вошедшего Чары Ханов встретил приветливо.

— Сегодня, Чары-хан, я ещё не успел осведомиться о твоём самочувствии. Ну, как настроение?

Когда председатель райисполкома к концу дня спрашивал у водителя о настроении, это означало, что он намерен ночью отправиться в пустыню на охоту.

Чары только улыбнулся и ответил:

— А что, настроение неплохое, Каландар-ага.

— Молодец! — сказал Ханов и похлопал парня по плечу. — Когда я стану президентом республики, ты будешь водить мою «Чайку». Именно «Чайку»! — Хоть это и была шутка, но шутка человека честолюбивого, в душе мечтавшего о высокой должности. — А пока обойдёмся тем, что имеем. Итак, на рассвете выедем. Надеюсь, нам не придётся посреди пустыни заводить разговор о горючем. Бери побольше. А то войдём во вкус, и дорога окажется длиннее обычной. Да, а как у нас с патронами? От того раза что-нибудь осталось?

— Можно считать, ничего не осталось.

— Тогда отправляйся сейчас же в охотничий магазин и возьми десятка два коробок.

— Если только дадут… Говорят, в городе с патронами туго.

— Кому же дадут, если не тебе? В случае чего на меня сошлёшься. И возьми побольше дроби — нулевой и первого номера. Вдруг попадутся джейраны! Понял?

— Понял, — ответил Чары и собрался уходить.

— Ну-ка, постой. Думаешь, те дружки дадут тебе патроны бесплатно? — Ханов достал из кармана деньги и протянул Чары три десятки. — Бери на все. Лишние не помешают.

— Когда за вами заехать?

— Как всегда.

— Ровно в два буду у ваших дверей, — сказал водитель и ушёл.

До конца рабочего дня оставалось не менее двух часов. Но председатель исполкома покинул свой кабинет.

— Если меня спросят, — бросил он на ходу секретарше, — скажи, что я теперь буду только в понедельник.

Хотя Ханов жил неподалёку от исполкома, он обычно проделывал этот путь на машине, развалясь на заднем сиденье «Волги», скрытом от посторонних глаз голубой шёлковой занавеской.

Но сегодня, отправив Чары в магазин, он вынужден был пойти пешком. Неторопливо шагая по тенистому тротуару, Ханов машинально кивал знакомым, думая о самых разных вещах — о Тойли Мергене, о предстоящей охоте, о джейранах, наконец, о ревизии в «Хлопкоробе» — и не заметил, как добрался до дома.

Ханов рывком отворил калитку, и мгновенно где-то в глубине двора, заросшего фруктовыми деревьями, залаял огромный пёс.

— Ты что же, хозяина не узнаёшь, дурак! — прикрикнул он на смущённо притихшую собаку и вошёл в дом. — Шекер! Ау, Шекер! — кликнул он жену.

Шекер, которая обычно выбегала ему навстречу, едва только начинала лаять собака, сегодня почему-то не подавала голоса.

— Где ты, моя Шекер? — звал он её и, поскрипывая сапогами, шагал из комнаты в комнату.

— Ау, я здесь… — тихонько отозвалась она, наконец, из ванной.

— Что ты там делаешь среди дня? — удивился он. — Ну-ка, иди помоги мне сапоги стянуть!

— Ой, я сейчас не могу, голову мою.

— Не нашла другого времени?

— А я не думала, что ты придёшь так рано.

Убедившись, что от жены помощи не будет, он сел в коридоре на кушетку и, отчаянно кряхтя, с трудом стащил с себя сапоги. Затем переоделся в домашнее и снова принялся за своё:

— Что-то тебя долго нет, моя Шекер!

— Сейчас иду, сейчас…

— Могла бы и побыстрее, моя Шекер!

— Ты куда-нибудь торопишься?

— Куда мне торопиться, когда рядом ты?

Она кое-как привела в порядок свои длинные волосы, наскоро обмотала их полотенцем и поспешила к мужу.