Сорок монет

Ханов, перед которым открылись новые возможности, заговорил, высоко подняв голову:

— Товарищ Карлыев! Я не понимаю ваших действий. Человека только вчера сняли, а сегодня вы снова ставите его на ответственный участок. Всё это смахивает на детскую игру…

«Ну, уж теперь-то чаша терпения нашего секретаря, кажется, переполнилась!» — предположил Сарыев.

Но секретарь райкома остался невозмутим.

— Да, да, на детскую игру! — всё больше распалялся Ханов. — Может быть, оставляя Тойли Мергена в колхозе, вы как раз и хотите столкнуть его с людьми? Тогда так и скажите! Потому что иначе и не может получиться. Судите сами: снятый Тойли Мерген, конечно, затаил обиду. Став бригадиром, он первые делом начнёт мстить своим врагам…

— Каким врагам? — строго спросил Сергеев.

— Я хотел сказать — тем, кто его критиковал.

— Тогда так и говорите!

— Ай, вы же, Анатолий Иванович, всё понимаете, — снисходительно посмотрел в его сторону председатель райисполкома и уже хотел было продолжать, но в этот момент Карлыев остановил поток его красноречия простым вопросом:

— Стало быть, вы против?

Ханов вытер взмокший лоб платком.

— Я не просто против, я — против всем своим существом, всеми своими убеждениями! — заявил он и сел, гордо оглядев присутствующих, как человек, исполнивший свой долг.

— Мнение товарища Ханова мы уже достаточно хорошо знаем, — скрывая усмешку, обратился к членам бюро Карлыев. — Пусть теперь выскажутся и другие.

Но никто не попросил слова. Видимо, все считали дальнейшие прения излишними.

— Пожалуйста, товарищи! — призвал секретарь райкома и напомнил, что время уходит понапрасну. — У нас ещё впереди много вопросов.

Начальник сельхозуправления Сапалыев пошевелился на своём месте и сказал, словно подумал вслух:

— Чего же тут ещё говорить? Разве что для протокола…

— Нет, ради протокола не стоит, — подхватил Карлыев. — Если уж говорить, то только для пользы дела. Прошу…

Но тут снова поднялся Ханов и, уже не спросив разрешения, счёл нужным высказаться дополнительно:

— Вот вы упомянули о пользе дела, — начал он. — Мне хочется заверить присутствующих товарищей, что, как бы взволнованно я ни выступал здесь, у меня нет никакой личной вражды к человеку по имени Тойли Мерген. Я отстаивал только интересы дела…

Когда Ханов, наконец, сел и закурил, Карлыев вопросительно посмотрел на начальника сельхозуправления. Сапалыев недаром слыл человеком неразговорчивым — он и на этот раз ограничился лишь лаконичной репликой:

— Я рад, что Тойли Мерген согласился на бригадирство. Такого бригадира поискать!..

— Кто ещё хочет выступить? — оглядел присутствующих Карлыев.

— Может, поставим на голосование? — предложил Сергеев.

— Да, ничего другого не остаётся, — согласился первый секретарь, — хотя мне, признаться, поначалу казалось, что никакой нужды в этом не будет. Итак, кто за предоставление Тойли Мергену должности бригадира?

Даже не взглянув на единодушно поднятые руки, Ханов проворчал:

— Потом пожалеете, да поздно будет!

Но эту реплику Карлыев оставил без внимания.

— Вот так, товарищ, Назарова, — посмотрел он в её сторону. — Остальное теперь решайте у себя на правлении.

— Спасибо! — сказала Шасолтан и прошла к двери такой лёгкой походкой, будто сбросила с себя непосильный груз.

Заседание бюро райкома окончилось во второй половине дня. Все разошлись по своим делам. Только Ханов продолжал молча сидеть на своём месте. Карлыев понял, что это неспроста.

— Ну, о чём задумались? — слегка прищурившись, спросил он.

— Нет у меня сейчас других мыслей, кроме как о Тойли Мергене.

— На мой взгляд, дело уже решено.

— Это на ваш взгляд! А на мой — оно ещё только начинается. Ещё предстоит проверить наследие, оставшееся после Тойли Мергена. — Он побарабанил пальцами по столу, и многозначительно добавил: — Придётся произвести в «Хлопкоробе» финансовую ревизию и притом самую тщательную…

— Если нужна проверка, то почему вы не сказали об этом на бюро?

— Ай, скажем ещё в своё время.

— Что, поступили какие-нибудь жалобы или нарекания по части финансовой дисциплины в «Хлопкоробе»?

— Нет.

— Всё-таки вы странный человек, Ханов, очень странный! Помните, я на днях спросил у вас, читали ли вы Махтумкули?

— Помнить-то помню, только… Только, какое отношение Махтумкули имеет к делу Тойли Мергена?

— А то отношение, что Махтумкули всю жизнь болел душой за человека…

— Ну это уж вы слишком! — сказал Ханов и резко поднялся с места. — За кого бы ни болел душой Махтумкули, он, наверняка, не имел в виду таких, как ваш Тойли Мерген.

Впервые за весь этот день у Карлыева появилась в лице не свойственная ему жёсткость.

— Не забывайте, что Тойли Мерген коммунист! И что он состоит в одной партии с вами, — чётко и раздельно произнёс он.

Ханов не мог не почувствовать, что на этот раз секретарь райкома по-настоящему разозлился. Но это лишь воодушевило его.

— Да, я знаю, что партбилет у него пока в кармане.

— Что вы хотите этим сказать?

— Только то, что Тойли Мерген снят за семейственность, а такие…

— Вы хотите сказать, что такие хорошими не бывают? — прервал его Карлыев. — Поймите же, что за свои ошибки Тойли Мерген уже понёс серьёзное наказание. Да, человек однажды оступился, и люди сказали ему в глаза всю правду о нём. Что же дальше? Вместо того, чтобы помочь оступившемуся встать на ноги, вы намерены корить этого человека до конца его дней. Поймите, что подобная злопамятность не имеет ничего общего ни с партийными принципами, ни с простой человечностью. И раз уж вы не торопитесь, я напомню вам одно старинное предание. — Они оба сели, и Карлыев продолжал: — Когда-то в прежние времена могущественный падишах повелел доставить к себе во дворец известного поэта, горячо любимого народом. И сказал всесильный властитель поэту: «До наших ушей дошли дерзкие стихи, сочинённые тобой про твоего падишаха. За это ты сейчас поплатишься левой рукой». Через некоторое время однорукого поэта опять доставили во дворец и падишах сказал ему: «Сегодня мы проезжали по городу, и те дерзкие стихи снова коснулись нашего слуха. За это ты сейчас лишишься своей правой руки». Прошло ещё какое-то время, и несчастный поэт в третий раз предстал перед падишахом. Тот положил ему руки на плечи и сказал: «Сегодня ночью нам вспомнились твои нечестивые стихи про нашу милость. Ну, как мы теперь с тобой поступим?» Гордо глядя падишаху в глаза, поэт ответил: «Если тебе нужна моя голова, возьми её, только убери с меня свои кровавые руки!..»

Видимо, легенда произвела впечатление на Ханова. Позабыв о том, что разговор у них деловой, он по-детски простодушно поинтересовался:

— И тот отрубил ему голову?

— Концовка — на ваше усмотрение, — улыбнулся Карлыев. — Ведь я рассказал вам эту притчу именно потому, что вам неймётся довести дело Тойли Мергена до крайней черты. Да, Тойли Мергена справедливо критиковали за потакание родственникам. Но ведь ни один человек даже не намекнул на то, будто Тойли Мерген не чист на руку. Что угодно можете о нём говорить, но позариться на общественное добро он не способен.

— Способен или нет — покажет тщательная проверка. — Ханов снова принялся за своё.

— Ну что ж, воля ваша…

— Да, тут уж действует моя воля, — самодовольно согласился председатель райисполкома. — И уверен — не зря… Интересно, какую притчу вы мне расскажете, когда я выложу вам на стол доказательства.

Поскрипывая своими неотразимыми сапогами, Каландар Ханов направился к двери.

Каландар Ханов вышел из здания райкома вполне довольный собой. Его внушительная фигура неторопливо пересекла улицу и скрылась в только что выстроенном, ещё пахнущем краской здании исполкома.

«Пожалуй, надо торопиться, — размышлял он. — Тойли Мерген человек опытный. Пронюхает, что его хотят потрясти, и постарается скрыть свои проделки. Главбух Дурды Кепбан всегда был у него правой рукой и, конечно, поможет ему присыпать песочком малейшие следы левых заработков. Значит, надо направить в «Хлопкороб» ревизора как можно скорее. Кого же? Черкезова? Нет, этот — растяпа, не справится.