Некромантисса

— Но я… почти не помню свою маму…

— Неправда, — уверенно отвечает Ивена. — Эти воспоминания скрыты под пологом лет, но они живы. Ты можешь вызвать их.

— Я…

— Гелле, ты хочешь учиться?

— Да! Но…

— Никаких «но», — жёстко говорит Ивена.

Глаза её сверкают, тело напряжено. Геллена не поднимает на неё взгляда и не видит, как упруго, точно хищница, тётушка подалась к ней. Не видит, как она склонилась над тазом с водой и как пальцы её вычерчивают на воде странные знаки. Не видит, как отзывается ей вода: приподнимается вслед за пальцами Ивены, будто вязкое тесто, тяжело колышется и бурлит.

— Никаких «но». Или ты хочешь учиться, или нет.

Внезапно выражение её лица меняется: теперь Ивена смотрит ласково, тепло, ободряюще. Голос её смягчается и звучит как нежное кошачье мурлыканье:

— Гелле, что с тобой? Я всего лишь попросила тебя подумать о маме. Тебе так больно думать о ней? На самом деле ты тосковала по ней все эти годы и обманывала себя, думая, что мачеха заменила тебе её… О, это очень больно понимать. Я сочувствую тебе… Как звали твою настоящую маму?

Геллена глубоко вздыхает.

— Тиена.

— Тиена… Она покинула тебя, да? Отправилась в Явь и оставила тебя одну?

— Тётушка, — почти со слезами начинает Геллена, — я не хочу…

Ивена уже не обращает внимания на слова девушки. Вода в тазу перед ними меняет цвет и закипает холодным кипением.

— Тогда ты тем более должна поговорить с ней, — твёрдо говорит она. — Вызвать её… образ из глубины своего сердца. И поговорить с ней… с той, кого ты помнишь.

Голос Ивены горяч и сладок, как свежая карамель. Она охвачена вдохновением. Она почти выпевает слова. Веки её полуприкрыты. Пальцы касаются поверхности воды в тазу.

Вода стала чёрной и ледяной.

Здесь, в тихой кухоньке старого дома, дышат мраком воды гиблых болот. Сердце Королевского Леса бьётся всё громче. Войди сейчас умеющий видеть — поклялся бы, что старым, потёртым тазом только что зачерпнули воду из-под самых Стен Кошмара.

Глаза Ивены такие же чёрные и ледяные.

— Тебе нужно помириться с ней, Гелле, — тихо и нежно произносит она, — и сказать, как сильно ты её любишь…

Геллена медленно открывает глаза.

Она дома.

Здесь темно и тихо. Кто-то погасил Сон Огня в кованых фонариках, да и сами фонарики зачем-то унесли. Зачем? Они всегда стояли на окнах, сколько Геллена помнит… Камин холоден и полон золы. Занавески давно пора постирать, а ковры выбить. Как странно. В доме было чисто, когда Геллена уходила в гости к тётушке… Она осторожно ступает по скрипучим половицам.

По спине сбегают мурашки.

В их доме нет скрипучих половиц. Нет рассохшегося или гнилого дерева, нет жучков-древоточцев. Со всем этим легче лёгкого справиться некромантиссам, умеющим петь Сон Растений.

Что-то случилось?

Геллена ускоряет шаг. В коридоре светлее: в окна сияет луна. Откуда луна? Только что был день, время послеобеденное… Выйдя в пятно бледного света, Геллена останавливается как вкопанная. Вытянув руки, она потрясённо оглядывает себя. Что с ней? Почему она одета в такое тряпьё?! Её платье годится только для того, чтобы снять его и помыть им пол. Ещё и грязное к тому же, как будто им уже мыли…

Темнота скрадывает нечистоту, пыль и запустение, но их нельзя не заметить. С домом что-то случилось. Её дом стал другим. Всё здесь блёклое и затхлое, старое и заплесневелое. Как будто ушли жизнь и радость. Ушло колдовство, к которому так привыкла Геллена.

По коридору навстречу ей медленно идёт Лореана. Геллена с надеждой подаётся к сестре, но та не замечает её и проходит мимо, больно задев плечом.

Геллене становится по-настоящему страшно. Что происходит?! Она оборачивается, смотрит Лореане вслед. Жуткий холод схватывает её, будто чьи-то костлявые лапы. Лореана похожа на призрак. На злой и тоскующий призрак чёрного леса. Геллена готова закричать, зарыдать в голос — но у неё нет голоса. Она открывает рот и не может издать ни звука.

Она дрожит.

Но её сердце не бьётся.

Ей кажется, что она не дышит.

Ужас, охвативший Геллену, не сравним ни с чем. Она сжимает руки на груди и крепко зажмуривается. «Это только сон, — думает она. — Мне приснился кошмар. Я сейчас проснусь». Но пробуждение не приходит.

— Не может быть, — беззвучно говорит Геллена. Её колотит дрожь. — Этого не может быть. Мама спасёт меня. Мама, где же ты?..

В этот миг она думает только о Лореасе: об огромных, непостижимых силах колдовства некромантиссы, о той, кто некогда пыталась стать вровень с самой Девой Сновидений. Лореаса может справиться с любым кошмаром. Она почувствует, что дочери плохо. Она разбудит её. Она может войти в её кошмар и увести из него за руку.

Но Лореаса не приходит.

Вместо этого Геллена слышит тихий, очень тихий печальный зов:

— Гелле…

Она резко оборачивается.

У дверей в тени, там, куда не падают лунные лучи, стоит её мать.

Геллена узнаёт её мгновенно, словно никогда не забывала. Это её мать. У неё доброе круглое лицо и округлые мягкие руки под закатанными рукавами, на ней голубое платье и белый фартук, и вязаные гетры — Геллена вмиг вспоминает, что мать её так же любила вязать, как мачеха, и тоже много вязала для дочки. На голове у матери белый чепец, а из-под него просыпаются, будто колосья пшеницы из плохо завязанного снопа, золотые волосы — их Геллена унаследовала от матери, как и серые глаза, и чистую кожу, и светлый, влекущий облик. Красота её почти колдовская, но иная, чем красота некромантисс, дочерей чёрного леса: это тихое и глубокое очарование смертных женщин, рождённых солнечным днём. Творение Девы Сновидений, душа которой ещё не омрачена…

Мать протягивает дочери руки и улыбается.

Насколько хмур и лишён волшебства старый знакомый дом, настолько же исполнена волшебства фигура Тиены. Она кажется единственно настоящей здесь. Словно бы стены дома сотканы из плесени и паутины, словно бы это не дом, а тёмная грёза, а за Гелленой, потерявшейся в страшном сне, пришла мама…

— Мама! — вскрикивает она и кидается к ней.

Тёплые, излучающие свет руки обнимают её.

— Моя дочка, — шепчет Тиена, и дочь узнаёт тот голос, что пел ей колыбельные песни, тот голос, что разговаривал с ней, когда она ещё не покинула родную утробу. — Милая моя дочка…

— Мама, — повторяет Геллена, радуясь, что голос вернулся к ней. Вместе с немотой ушли и другие пугающие иллюзии: Геллена вновь чувствует биение своего сердца, она вновь дышит, она жива!

В памяти всплывает образ Ивены и её слова.

Уткнувшись лицом в материнское плечо, Геллена понемногу приходит в себя. Мама гладит её по голове. «Какой я стала высокой», — думает Геллена. Они с мамой одного роста. «Как хорошо…» — мысли проносятся легко, будто летние облака. Геллена не открывает глаз: слышит вкусный запах свежего хлеба от платья мамы, чувствует её нежные прикосновения. Когда мама прерывисто вздыхает, сердце Геллены отзывается её печали, пропуская удар.

Наконец успокоившись, Геллена поднимает голову.

Она всё помнит и всё понимает. Правда печалит её, но Геллена не боится взглянуть правде в глаза.

Мама вовсе не воскресла. Та, кто обнимает сейчас Геллену — лишь образ, рождённый её собственной памятью и любовью, образ, хранящийся в её сердце. Тётушка Ивена сказала, что для обретения настоящих сил нужно быть до конца честной с собой. Геллена должна признать: она обижена из-за того, что мама бросила её, отправившись в Явь. А признав это, надо простить маму, помириться с ней и сказать ей, как же в действительности ты её любишь…

Геллена думает, что это будет легко. Ведь именно это она и чувствует.

Держа маму за руки, она немного отстраняется и находит её взгляд. Мама смотрит ей в глаза, чуть склонив голову набок: она любуется своей дочерью, такой красивой и взрослой, не по возрасту мудрой…

— Мама, — полушёпотом говорит Геллена, — я обиделась на тебя. Ты меня бросила совсем маленькую.