Конвейер

— Мне надо подумать. Но, кажется, не соглашусь.

И тогда он вдруг, чувствуя внезапную, неодолимую обиду и даже неприязнь к ней, спросил:

— Соня, почему, за какие заслуги вы так хорошо к себе относитесь?

Она вскинула на него свои холодные, ясные глаза, и он понял, что никакая сила не столкнет ее с того, на чем она стоит.

— Я очень долго к себе никак не относилась, — ответила Соня, — теперь отношусь хорошо. И это, наверное, надолго.

Никитин собрал совещание накануне пробного пуска нового конвейера. Пробный пуск еще не был официальным приемом технического объекта, а как бы генеральной репетицией, но на ней должны были присутствовать представители дирекции и парткома, а также научных институтов, принимавших участие в разработке узлов. Валерий Петрович, похудевший, встревоженный, посматривал на всех горящими глазами, не взрывался, не сиротствовал, а оглядывал всех недоверчиво, словно ждал от каждого какого-нибудь подвоха. Основания для этого были: начальники цехов, НОТ, отдел главного технолога, все, как сговорившись, стали любить и опекать Никитина. Все, по его мнению, в эти последние дни хотели примазаться к его мукам и нелегким трудам, к его конвейеру. Это сжигало Никитина, он чернел на глазах у всех и таял как свеча. Электронщики из других цехов давно закончили работу на новом конвейере, но все равно лезли к нему в сборочный. В обеденный перерыв они толпой стояли, загораживая проход, и Валерий Петрович понимал, что прогнать их нельзя, старался каждому выразительно поглядеть в глаза. Электронщики смущались под его взглядом, но не понимали, чего этот взгляд от них требует, и торчали до самого конца обеденного перерыва. В довершение всего перед совещанием, на котором должны были «дотрясти» кадровые вопросы, в цех явился один из авторов проекта нового конвейера, старый, малоподвижный тип, и добрых два часа мучил вопросами, половину которых Никитин просто не понимал. Ученый являлся членом приемной комиссии нового конвейера, так что перекинуть его с рук на руки было невозможно, и Никитин маялся, покорно выхаживал за гостем вдоль нового конвейера и на вопросы, смысла которых не понимал, отвечал неопределенно: «Это с какой стороны посмотреть…» Такой ответ удовлетворял старика, потому что все свои вопросы он начинал словами: «А как вы считаете…»

— А как вы считаете, есть мне резон прикинуть сравнительные данные действующего конвейера и этого? Не с точки зрения технологии, а организации труда?

«Зачем тебе прикидывать сравнительные данные, — с тоской думал Валерий Петрович, — в твоем же институте все высчитано, и я эти данные знаю наизусть». Но старик упорно глядел в сторону старого конвейера, и Никитин, вздыхая, думал, что совещание придется отложить. Приглашать гостя в свой кабинет Никитин не хотел: не тот научный уровень у предстоящего разговора, и вообще он не для посторонних ушей. Соловьева отказалась идти мастером на новый конвейер. Отказ обосновала железно: «Буду ковать кадры. Новый конвейер заберет опытных рабочих, а старому на новичков скидки в плане не сделают».

Заказ на блоки питания был велик, рассчитан до конца года, и Никитин согласился, что нельзя Соловьевой, хотя бы до нового заказа, покидать старый конвейер. А там на старый конвейер поступит новый заказ, а вместе с ним и более низкий на период освоения план. Соловьева не только обучит новых рабочих, но и… Тут Валерий Петрович запнулся, что же «но и»? Приручит? Поможет вжиться в общий ритм и понять производственную суть цеха? Не то. Не только обучит новых рабочих монтажным и сборочным операциям, но и радости за свою жизнь в цехе и вообще. Вот так будет правильно. Почему-то сейчас, когда он был переполнен тревогой за новый конвейер, когда растерял остатки своего мужества и спокойствия в предсдаточных волнениях, куда-то испарилась, улетучилась досада на Соловьеву. Глядя, как она в своем белом халате ведет вдоль конвейера маленького угрюмого пэтэушника, как истово хочет не просто ему что-то объяснить, а вывести из состояния скованности и угрюмости, Валерий Петрович подумал, что если бы в свои мальчишеские годы попал в руки к Соловьихе, то вся его жизнь пошла бы по-другому. Он бы нашел в себе смелость отказаться от руководства цехом, он бы сказал: «Поручите мне лучше то, без чего я жить не могу». Жить он не мог без новых конвейеров.

Гость из института направился к старому конвейеру, и Валерий Петрович решил не откладывать совещания. Татьяне Сергеевне не обязательно на нем присутствовать, вот и займет гостя. Он поспешил туда, где стояла Соловьева.

— Познакомьтесь. Наш высокий гость, доктор технических наук Поликарпов.

— Игорь Андреевич, — добавил гость, подавая руку Татьяне Сергеевне.

Высокий гость первым же вопросом вогнал мастера в смущение:

— Татьяна Сергеевна, рабочий день заканчивается, что, если нам поужинать и заодно поговорить в ресторане? Я не пью, так что разговор будет деловым, обслужат нас быстро — администратор мой приятель.

Все это он сказал, глядя на нее глазами, потускневшими не от трудов сегодняшнего дня, а от прожитых долгих лет, сказал тоном человека, которому в этой жизни уже все можно. Татьяна Сергеевна смутилась, покраснела, почувствовала вдруг на ногах своих разношенные полуботинки, а под халатом байковую стираную-перестираную кофточку и уж только потом подумала о Лаврике, как это она будет сидеть в ресторане, хотя бы даже и с ученым, за деловым разговором, а Лаврик на табуреточке, на кухне, дома.

— Это невозможно, — сказала она, сердясь на себя, что покраснела, как девчонка, и от этого краснея еще больше.

— Жаль, — вздохнул Игорь Андреевич, — я не обедал сегодня.

— Но почему обязательно в ресторане? У нас есть буфет. Закажем чай, бутерброды и… поговорим.

Говорила и страдала, что не может ему соответствовать, пойти в ресторан. Даже если бы под халатом была дареная «тальма со стеклярусом», все равно бы не могла. Из-за Лаврика. Такой он приехал с курорта прежний, так радовался, когда, придя с работы, видел, что она уже дома.

— Татьяна Сергеевна, а что вы можете сказать о Соне Климовой? — спросил гость.

Час от часу не легче. При чем здесь Соня Климова? Татьяна Сергеевна посмотрела туда, где сидела Соня, и не увидела ее. Она была на своем рабочем месте, но как-то так сдвинулась, что только руки ее были видны и часть белого накрахмаленного беретика с русой прядкой под ним.

— Соня Климова — одна из лучших работниц на конвейере. Студентка-заочница, уже на четвертом курсе института. Серьезный человек.

— Мне это очень приятно слышать, — сказал старик, — особенно от вас, Татьяна Сергеевна. Как вы думаете, у нее есть данные для научной работы?

Этого Татьяна Сергеевна не знала.

— Я интересуюсь Климовой в силу не совсем обычных обстоятельств. — Поликарпов опять внимательно посмотрел на мастера добрым, как из тумана пробивающимся взглядом. — Бабушка ее сына по линии отца — моя сестра. Вам это что-нибудь говорит?

— Говорит, — сказала Татьяна Сергеевна, — я знаю, что она приезжала и что Соня вела себя с ней очень плохо.

Их разговор прервала Наталья, не вышла, а вырвалась, сверкая гневом, из дверей кабинета Никитина. Не замечая гостя, подбежала к Татьяне Сергеевне.

— Подставила меня, а сама в кусты?! Не выйдет, Татьяна!

— Что, простите, не выйдет? — чтобы обнаружить себя, не быть свидетелем их ссоры, спросил Игорь Андреевич.

Наталья свела брови, взглянула на гостя и осеклась.

— Татьяна Сергеевна, — сказала она, сдерживая гнев, отчего щеки ее дрожали, — вам надо быть на совещании. Решается вопрос о вашей работе на новом конвейере.

— Ты что-то перепутала, — Татьяна Сергеевна была рада, что рядом Игорь Андреевич, он был сейчас ее опорой и защитой, — решается вопрос о твоей работе, Наталья, на новом конвейере. Лично я «за», что ты опять будешь мастером. Так и доложи там, на совещании. — Она говорила спокойно совсем не потому, чтобы еще больше досадить потерявшей голову Наталье. Слова Игоря Андреевича о Соне ввергли ее в это спокойное, задумчивое состояние. О Соне она думала, и возмущение Натальи не коснулось ее. Как все не просто в жизни, думала она; отказался человек от своего ребенка, нет уже этого человека на свете, а сын растет, собирает вокруг себя людей, делает их родными.