Цветные открытки

Кажется, во всем одиннадцатиэтажном доме было их в ту ночь всего двое. Да что — в доме! Во всем микрорайоне. Напротив Полининых окон стоял еще недостроенный корпус, а сразу за ним начинался лес.

Евгений говорил, читал стихи, много стихов, смысла которых Полина почти не улавливала, но ей до слез было грустно от них, а еще — от голоса какой-то ночной одинокой птицы, тревожно кричавшей в лесу.

— Это где-нибудь напечатано? — спросила она Евгения.

— Нет. И между прочим, надо еще уметь так писать, чтобы им не нравилось, — загадочно ответил он и надулся. Полина больше ни о чем не стала спрашивать, чего бередить, и так у парня все как не у людей: и со здоровьем и со стихотворениями этими. Красивый мужик, видный, и не подумаешь, что — такое… А эта Лидия, про которую он рассказывал, первая его любовь, — просто сволочь. И вообще бабы стервы, им первое дело — постель, а нет, так и катись на четыре стороны…

Она очень просила Евгения, чтобы не уходил, — страшно одной в пустом доме, да и ему добираться — не ближний свет, а транспорт уже не ходит. И, главное, пусть он ни о чем таком не думает, они же друзья, ей с ним просто так хорошо и больше ничего не надо. Он промолчал, будто не слышал, потом кивнул. И видно было: обрадовался.

Простыни были где-то далеко, в чемодане, и Полина застелила диван белой крахмальной скатертью. Евгений как лег, сразу заснул, а может, и притворялся, кто его знает, а вот Полине в ту ночь пришлось плохо. Все сказалось: и годы бабьего одиночества, и, будь она проклята, выпивка, и то, что он, гад, такой красивый, умный и культурный. И белая душная ночь за окном. А еще — дурацкие надежды, самомнение: дескать, мало ли что с другими, а вот со мной… Евгений лежал на спине с закрытыми глазами и ровно дышал, а она, стараясь его не потревожить, встала с дивана и пошла на кухню. Лак прилипал к босым ступням. Зверски хотелось пить, а в кране — ни капли!

Птица в лесу все кричала и кричала потерянным голосом, а потом вдруг запели соловьи, и белесое небо прямо на глазах начало голубеть. Полина сидела, прижав к щеке холодную бутылку из-под рислинга, и старалась не реветь в голос.

«Не было мужика, и это не мужик» — так Майя говорит, лучшая Полинина подруга. Все точно и правильно, но как ответишь на Майкин сто раз уже заданный вопрос: «Зачем он тебе?» Пробовала объяснять — друг, близкий человек, привязан, талантливый, жалко… А она: «Какая там дружба, вы — совершенно разные люди, он на тебя смотрит сверху вниз, не уважает, относится потребительски». Сама Женьку ни разу не видела, а уже все знает. «И никакой он не талант, ты мне поверь, в поэзии, слава богу, разбираюсь. Обыкновенный графоман. Ты мне давала стихи, — так это же набор слов! Декаданс! И Игорь так считает, я ему показывала. Пародия, говорит».

Иногда Полина думала: а может, Майя права, она всегда все знает, все читала, ходит на выставки, кандидат наук как-никак; и от этого ей еще больше становилось жалко Евгения — человек жизнь кладет на эти стихи. А Игорь? Что Игорь? Он для Майки высший авторитет, муж и должен быть, а для Полины — обыкновенный Игорешка Синяев, сто лет знакомы, учились на одном потоке. Конечно, никто не спорит, Игорь мужик толковый, пробивной, всю дорогу был общественником, потом пошел расти, так что теперь зам генерального директора, член того и сего. И дай ему бог, как говорится, здоровья, личного счастья и больших творческих успехов, только вот ума от должностей не прибавляется и души тоже, правда?

Короче, что бы они там с Майкой ни твердили, Евгений — это Евгений, часть Полининой жизни… Хотя, конечно, иногда от такой жизни выть охота, особенно если нанесут полон дом крыс!

…И все-таки перед самым утром Полина уснула, и крепко. Не слышала даже, как звонил будильник, вернее, слышала, да не проснулась. Она видела во сне, что должна сдавать экзамен по математике, вот уже звонок, все в класс пошли, а она стоит, ничего не помнит, не знает, кругом одни девчонки в белых передниках, а она — сорокалетняя баба! — зачем-то в домашнем халате. Звонок звонил и звонил, как нанятый. Полина скинула одеяло, села. Нет, это был не будильник, а дверь, и, не накинув даже халата, она с закрытыми глазами ощупью пошла открывать. В дверях стоял Евгений, на шапке снег, лицо все мокрое.

— Ну, сударыня, и здорова же ты спать! А я всю ночь гулял по Петербургу. Устал адски. Дай поесть, с ног валюсь.

Полина уже проснулась окончательно.

— Питаться будешь после того, как отнесешь домой весь приплод, — ядовито сказала она и пошла в комнату. Евгений двинулся за ней, оставляя на паркете мокрые следы и комья снега.

— Вот, любуйся! — она показала на коробку. — И чтобы пулей отсюда!

Он подошел, хмыкнул, потом опустился на корточки, снял шапку и положил рядом на пол.

— Учти: я больше не собираюсь… — начала было Полина торжественно, но тут на письменном столе затрещал телефон.

Звонила Майя.

— Все спишь? — осведомилась она и, не слушая ответа, продолжала: — Быстро одевайся и без завтрака — ко мне. Игорь в Москве, на ВАКе. Пьем кофе, клеим в передней обои — я достала моющиеся, в три часа придет из школы Ларочка, и все вместе — в Эрмитаж.

— Не могу, — быстро ответила Полина.

— А ты без «не могу». Что за дела? Опять, что ли, со своим иждивенцем?..

Полина плотнее прижала трубку к уху.

— Дело не в этом, — понизив голос, сказала она. — Ко мне тут… приехали, понимаешь? И мы сейчас пойдем… в общем, смотреть город.

— Кто приехал? Откуда?

— Из Уфы. Ой, извини, Маечка, побегу: яичница горит, — и Полина поспешно положила трубку.

Теперь на полу рядом со «зверопитомником» лежала и куртка. Евгений стоял у окна, смотрел на улицу.

— Город по грудь провалился в снежное небытие… — вдруг произнес он нараспев и замолчал.

— Яичницу будешь? — спросила Полина. — Или картошки пожарить? С луком?

2

Разговор с подругой, как это часто бывало, расстроил Майю Андреевну. Лучше бы не звонила, на эту Полинку никаких нервов не хватит! Из Уфы к ней, видишь ли! Ведь вранье — не хочет идти, лень, а скорее всего, опять явился Евгений. А можно было провести такой хороший, уютный день вместе. Встав сегодня ни свет ни заря, Майя уже успела начистить для обеда картошку, поджарить котлеты, поставила тесто для быстрого пирога (сама Полина печь не любит, а пироги обожает) и, отправив Ларису в школу, села раскладывать по экземплярам рукопись статьи Игоря Михайловича, которую вчера привезла от машинистки. Хотела еще пропылесосить книги, да раздумала — и так чисто, влажную уборку она делала каждый день.

Майя Андреевна не считала себя домохозяйкой, да и смешно было бы считать — кандидат наук, стаж работы по специальности — пятнадцать лет с лишним. Но дочь перешла в десятый класс, предстояла страда поступления, и это было сейчас самым главным. А у Майи Андреевны с детства железный принцип: все делать как следует, выкладываться полностью, только тогда, уж проверено, добьешься результата. Этому своему качеству Майя Андреевна была обязана очень многим. Если на то пошло, даже замужеством. Нет, разумеется, не надо думать, будто семнадцатилетняя Майя поставила себе целью непременно выйти замуж за самого красивого и перспективного студента на курсе, поставила — и хладнокровно добилась. Майя Игоря любила, именно любила, а не влюблена была, как три четверти девчонок с их потока. И он в конце концов выбрал не «мисс курс» Риту Прохорову и, если на то пошло, не Полину Колесникову (та, правда, на него особого внимания как раз не обращала, но именно это, как известно, очень часто и бывает для мужчин главным стимулом), а выбрал он Майю, не бог весть какую красавицу, маленькую, остроносенькую, хотя и вполне ничего, и не первую отличницу, хотя, опять же, и не троечницу. А почему? Да потому, что с первого курса для Майи ее любовь к Игорю Синяеву была самым главным в жизни, единственным. Полина тогда возмущалась: «Сохнешь, а он тебя в упор не видит, это унижение!» Майя молчала. Откуда-то ей точно было известно; если настоящая любовь, ею можно только гордиться. Вот если бы она что-нибудь у Игоря выклянчивала, бегала. А она просто хочет, чтобы ему было с ней хорошо.

1

Здесь и в дальнейшем стихи Елены Эфрос.