Марш Акпарса

Эрви быстро вернулась и сама открыла ворота путникам.

К ее немалому удивлению, пожилой сам заговорил с ней по- черемисски:

—    Мир дому твоему.

—    Входи с добром.

—    Аказ дома ли?

—    Скоро придет,— ответила Эрви.— В кудо идите, вместе ждать хозяина будем,— и, посмотрев на молодого, лукаво повела глаза­ми, рассмеялась.

—    Издалека ли? — спросила Эрви, когда гости уселись на лав­ку у о.кна.

—    Из Свияжска.

—    Снимайте кафтаны, отдыхайте, а я пойду еду приготовлю. Наверно, голодны?

—    Спасибо,— ответил пожилой, снимая кафтан.

—    А друг твой, видно, язык съел? — спросила Эрвл и опять рассмеялась.

—    Молод, несмел еще.

—    Шапку сними, несмелый! — Эрви расхохоталась.

—    Ему шапку снимать нельзя — голова болит.

Вначале Эрви обиделась на их ложь, но потом подумала, что, видно, не ради зла скрывают они косы, и сказала тихо:

—    В нашем доме пусть у вас голова не болит. Вы еще по бе­регу Нужи шли, а я уже знала, что у нее косы под шапкой. Му­жика можно обмануть, а бабу разве обманешь? Твоя дочь, на­верно?

—    Сестра,— ответил удивленно путник.— В пути лихоимцев много, вот и...

Эрви кивнула головой и вышла.

—    Кто это? — тревожно спросила Ирина.

—    Прислуга, поди. Аказ, если по-нашему, почти что князь. А в доме без бабы князю не обойтись.

Эрви вошла, поставила на стол миску дымящей каши, крин­ку с молоком, сказала:

—     Ешьте мало-мало. Мы тут коноплю толчем, я схожу, скажу, что у нас гости. Скоро приду.

Ирина сначала не поверила Саньке, теперь успокоилась, и они принялись за кашу. Эрви долго не возвращалась, и Санька, насы­тившись, решил сходить в илем, чтобы встретить кого-то из знако­мых и разузнать, где Аказ и скоро ли он будет дома.

Ирина села на лавку, задремала. Очнулась, когда Эрви уже убрала миску с остатками каши и расставляла на столе моченую бруснику, грибы и соты с медом.

—     Брат твой один боится ездить? Зачем тебя в такую даль тащил? — спросила Эрви.

—     Что ты! Я сама упросила. Уж очень мне хотелось здесь по­бывать.

—     Что здесь хорошего? Лес да чужие люди...

—     Аказ нам не чужой. Он меня от смерти спас, а Саню от пла­хи. В Москве мы были...

—     В Свияжск, к тебе, он ездил часто?

—     Он ездил не ко мне, а к Сане. Дела были.

—     Аказ хороший человек. Его полюбить можно.— Это Эрви сказала с таким участием, что Ирина не поняла женской хи­трости и простодушно ответила:

—     Когда он радом — я счастлива.

—     Наверно, любишь?

—     Сама не знаю.

—     А он?

—     Любил — сказал бы. А он молчит.

—     Ты знаешь, что он женат.

—     Этого он не скрывал и не скрывает. Да и какая она ему жена. Уехала в Казань давно...

—     Ее насильно увезли.

—     Силой можно увезти, но жить много лет...

—     В плену она Аказу верна была.

—     Кто этому поверит. Люди говорят...

—     Муж верит. Я все ему сказала.

Ирина резко поднялась, испуганно шагнула к двери.

—     Да, я! Теперь мы снова вместе.

—     Зачем ты так со мной? Обманом выведала... И ему, наверно, так же лжешь?

—     Об этом не тебе судить,— сурово ответила Эрви.— Зачем бе­жишь? Приехала его увидеть... Садись — поговорим.

—     Жестокая ты,— оказала Ирина, помолчав.— Аказ о тебе другое рассказывал.

—     Он тебя в жены взять хотел?

—     Если бы хотел, давно взял бы.

— Зачем же ты приехала? Надеялась все-таки? Знаю, надея­лась. Я сама баба — я все понимаю. Если любишь, всю жизнь на­деяться будешь. Вот ты сказала: жестокая я. Поживешь среди злых людей, сколько я жила, будешь и ты жестокой.

— Во Свияжоке люди тоже на волков схожи. Саня все время в разъездах — надоело взаперти сидеть.

От последних слов Эрви вся сжалась, по спине пробежал холо­док— она вспомнила Казань. И поняла, как тяжело Ирине. И зло, поднявшееся сначала на девушку, вдруг ушло, сменилось острой жалостью.

—    Ты, наверно, здесь хотела остаться? — тихо спросила она.

—    Мне бы землянку тихую, работу добрую — боле и не надо ничего. Аказ сестрой меня назвал, ты не думай...

—    Забудь обо всем, что здесь сказано. Одно помни: Аказ—мой муж. А я зла держать на тебя не буду. Живи.

На дворе все было по-старому. Так же, как и утром, девушки мяли в ступах коноплю и пели песни. Под крышей старого кудо вился сизый дымок, сладко пахло жареным мясом. Аказ прошел в клеть, бросил крошни, развесил шкурки лисиц и белок для сушки и не спеша вышел из клети. На дворе ждал его Санька. Обнялись. Аказ спросил:

—    А где Ирина?

—    В доме.

—    Пойдем скорее. Я рад вашему приезду.

Ирина в избе была одна. Увидев ее, Аказ пошел ей навстречу, но она, вскочив с лавки, пробежала мимо, скрылась за дверью.

—    Что это с ней стряслось? — сказал Санька удивленно.— Дорогой была весела, трещала как сорока...

—    Наверно, с Эрви встретилась.

—    С какой Эрви?!

—    С женой. Она возвратилась...

—    Зачем ты душу ей осветил, Аказушка? — после длительного молчания сказал Санька.— Ведь ты знал: жена вернуться может.

—    Всю жизнь я ищу для людей счастья, всю жизнь хочу им добра. Но скажи: почему ни радости, ни счастья мне самому не досталось?

—    Судьба твоя такая.

—    Поэтому меня не вини. Не забывай: я народом правлю. И все знают: я обычаев народа ни разу не нарушил. Никто не ска­жет: «Наш лужавуй поступил несправедливо». Эрви прошла со мной сквозь свадебный костер. Об этом все знают.

—    О том, как жила в Казани, знают?

—    Об этом знаю я.

—    А где Ирина? Не наложила б руки на себя. Пойду, поищу.

—    И я с тобой.

На дворе потеплело. День распогодился, рассеялисъ облака, вышло солнышко. Ирину нашли за сараями, она стояла у полен­ницы дров и плакала. Аказ обнял ее, вывел во двор, усадил на ска­мью около дощатого стола, устроенного для обедов на воздухе. Сам ушел в кудо, где хлопотала Эрви.

—     Гостей видел?—спросила жена.

—     Видел...

—     Я знаю. Тебе тяжело. Но мне не легче.

—     Перенеси еду во двор. В доме душно. Пиво достань.

Расставив угощения, Эрви пошла в старое кудо за пивом. На

улице светило солнце, а в кудо было темно. Костер под очагом уже потух. Эрви подошла к окну и долго глядела через него во двор. Муж был весел, все трое часто смеялись. Аказ обращался к Ирине по-русски, и Эрви никак не могла понять, о чем они говори­ли. И оттого ей было невыносимо больно. Раза два она ходила в кудо за пивом и все время следила за Ириной. Ей нравилась эта женщина, но в то же время она боялась ее.

—     Эрви, принеси мне гусли. Играть хочу,— сказал захмелевший Аказ.

Эрви принесла гусли и снова ушла в кудо.

«Песни петь захотел. К худу ли, к добру ли?—она вздохну­ла и задумалась.— Сколько лет прошло с тех пор, как Аказ был в Москве? — Эрви подсчитала, и вышло, что Ирине было тогда не более пятнадцати,—Девчонка! Нет, не о ней думал Аказ все это время»,— решила Эрви и улыбнулась...

А на дворе весело звучали гусли. Мелодия чистая, прозрачная— словно ручеек звенел под небом. Аказ начал петь:

Не забуду я сиянье Глаз твоих —

Двух ярких звезд.

Светит мне и ночкой темной Нежный цвет твоих волос.

У Аказа что на сердце, то и на гуслях. Это Эрви знала и тре­вожно прислушивалась к песне.

Не забуду стан твой стройный,

Голубой платок с каймой,

И во сне глубоком слышу Где-то рядом голос твой.

Сколько лет, завороженный,

На распутье я стою...

Где искать тебя, такую,

Ненаглядную мою?

Еще не окончилась песня, а лицо Эрви уже пылало. Она все поняла. Здая ревность снова зашевелилась в груди. «Вчера я дума­ла: это не его гусли. Ошиблась я. Это гусли Аказа. Сразу хорошо играть стали. Теперь я знаю, к кому лежит его душа»...

И пошли дни сердечных терзаний, бессонные ночи, жгучая рев­ность в груди, думы, думы — без конца.