Марш Акпарса

—     Великий хан сказал, что он никому не позволит трогать ва­ших женщин,—ответил Мамич и посмотрел на Али-Акрама. Тот поморщился, но согласно кивнул головой.

—     Я еще хочу спросить.— У двери поднялся третий старейши­на.—В нашем илеме ни одного мужчины не осталось — всех Ма­мич-Берды с собой увел. Как мы без мужчин жить будем?

—     Потерпи, отец,—ответил Мамич.—Вот ханство поставим, укрепим свою силу—всех домой отпущу.

Долго шел совет. Старики думали, что хан совета у них станет спрашивать. А вышло что? Они спрашивали, а им обещали. -

Когда сошел снег и чуть-чуть подсохли дороги, воевода Сал­тыков повел на Кокшамары две тысячи ратников. Из горного полка не взял ни одного воина: князь считал, что только череми­сы, да и чуваши вместе с ними были виноваты в его прошлых по­ражениях.

Воевода надеялся застать Мамича врасплох, подступы к Кокшамарам не разведал, переправу через Волгу не обдумал. Не успели ратники выскочить на левый берег, как попали под стрелы и сабли воинов Мамич-Берды. Схватка была короткой и послед­ней для худого русского воеводы. Князь Борис Салтыков был захвачен в плен и убит. Ратники частью разбежались, многие попали в плен. Убитых было немного.

Али-Акрам в честь победы устроил большой праздник. Хану

в Астрахань был послан подарок—панцирь и боевые доспехи уби­того свияжского воеводы Салтыкова. Сююмбике была уверена, что астраханский хан поднимет всю ногайскую орду и приведет ее под Казань, чтобы не только поднять казанское ханство, но и расширить его по всей Волге до Астрахани. Теперь можно было обойтись и без черемисских воинов, а обещания, данные старей­шинам, забыть. По лесным илемам снова были посланы ясатчики, хан Али-Акрам сам разъезжал всюду и выбирал красивых де­вушек в гарем. В Кокшамары потянулись гурты отобранного ско­та—огромный двор хана надо было кормить.

Снова, как некогда раньше, застонала Луговая сторона. Мамич-Берды алчно поглядывал на Чалым и к осени надеялся от­воевать под власть хана Горный край. Силу копил, новую войну обдумывал.

Люди, посланные с подарками в Астрахань, возвратились с плохими вестями. Хитрые расчеты Сююмбике разлетелись в прах.

Хан Измаил был свергнут, вместо него на астраханский трон сел Ямгурчей—недруг Али-Акрама. О посылке орды под Казань не могло быть и речи: Ямгурчей сам готовился к обороне. Из Москвы на Астрахань шла тридцатитысячная русская рать под рукой воеводы Пронского. Ямгурчей сам в письме Сююмбике на­мекал, что будет неплохо, если черемисское ханство пошлет ему на помощь свое войско.

Мамич-Берды стал было собираться в поход (лучше общими силами разбить русских под Астраханью, чем ждать их на своей земле), но вовремя узнал, что вятский воевода Вяземский ведет по Вятке и Каме другую рать, и не приведи аллах, если он ударит ему в спину.

Летом рати Пронского и Вяземского встретились там, где Дон близко подходит к Волге, и потом разбили передовые заслоны хана Ямгурчея.

Через месяц Астрахань пала, хан бежал в Азов.

Али-Акрам понял, что в Кокшамарах ему долго не усидеть, и стал усиленно грабить луговых, чтобы успеть до побега как мож­но больше разбогатеть.

Мамич-Берды подумывал о том, как бы помириться с Акпарсом и в случае чего перескочить на сторону русских.

Ко всему этому в Москве узнали про замыслы Сююмбике, и царь повелел мятежную царицу заточить в монастырь.

Тропинка вьется меж деревьев, как змейка, она хорошо про­топтана, идти по ней легко и радостно. Ирина любит тропинки какой-то особой любовью, целыми днями бродит по лесу, веселая и счастливая.

Тропка выбегает на берег Нужи, где растут черемуховые кус­ты. За ними—прокаленные солнцем полянки, на которых спеет душистая земляника.

Набрав полный берестяной кузовок ягод, Ирина идет дальше. Тропка ведет ее по лесу, потом неожиданно выбегает на ржаное поле и скрывается в волнистой густоте хлебов.

Ирина срывает ржаной колосок, растирает меж ладонями и, сдунув колючие усики, кладет крупные зерна в рот. Рожь на зу­бах хрустит. Еще день-два—и можно будет собирать урожай.

А через неделю у черемисов будет праздник нового хлеба. Она с Акпарсом специально приехали сюда, чтобы с народом вместе провести этот праздник.

Вдруг Ирина песню вдалеке услышала.

Далеко Нужа бежит,

К Юнге бежит —и рада,

Юнга глядит на берега

И тоже больно рада.

Чему же рады берега?

Цветам красивым рады,

А наши матери-отцы

Глядят на нас — и рады.

Ирина перебежала через поле, видит: под дубом Акпарс, Ко­вяж, Топейка рядом сидят. Перед ними разостлан кафтан, а на кафтане вино и кой-какая еда.

—    Не могли праздника подождать, греховодники,—сказала шутливо Ирина, подходя.— Вот я ужо старому Аптулату скажу, как вы обычай рушите. Разве во время жатвы песни петь можно? Подождать не могли?

—    Не могли, Ирина,—сказал Акпарс.— Садись рядом, грешить вместе будем.

—    Здравствуй, Ковяж,— Ирина присела рядом с Акпарсом.— Ты что-то плохо поправляешься.

—    Грудь болит,—тихо отвечает Ковяж.

—    А как же — у друга в гостях побывал,— смеется Топейка.

—    Хватит тебе смеяться,—Акпарс глянул строго на Топейку.

—    Я не смеюсь. Я правду говорю. Разве я его слов не помню: «Мамич—нашему народу друг».

—    Не надо, Топейка,—тихо сказал Ковяж.—Я за эти слова дорого расплатился. Но зато правду узнал. Я уже Акпарсу го­ворил: посылай меня на кровососов в любое время, жизни не по­щажу. Мне бы только поправиться.

—    К осени выздоровеешь, гляди,—ласково сказала Ирина,— скоро хлеб свежий поспеет. Он лучше всякого лекаря.

—    Я недавно в Казани был,—после некоторого молчания ска­зал Акпарс,—с князем Александром долго разговаривал. Сильно ругается воевода, и правильно ругается. Вы, говорит, больно не

любите, когда чужие люди на вашу землю приходят. Не любим, говорю. Тогда какого шайтана за порядком в своем крае не сле­дите? Татары под вашим носом, на вашей земле ханство подняли, черемисским его назвали, а что в нем черемисского? Хан—ногаец, воевода—вашего извечного врага сын. Уссейн-сеиг из Крыма при­блудный, и не поймешь кто. Если, говорит, не хотите, чтобы наши ратники вашу землю топтали—сами с Мамич-Берды разделывай­тесь. Да и, честно говоря, ратников нам царь-государь не даст — они все Астрахань воевать ушли. Я обещал воеводе порядок в на­шей земле навести. После уборки хлеба с Мамич-Берды, видно, воевать придется.

—    Я Мамичу глотку бы перегрыз!—воскликнул Ковяж.—Но как подумаю, что луговых братьев убивать придется...

—    Зачем убивать?—сказал Топейка.—Луговые черемисы сами теперь видят, что в Кокшамарах их враги сидят. Луговым только помочь надо, они сами на хана войной пойдут.

Хлеба уродились в этом году на редкость хорошие, и праздник Нового хлеба справляли вместе, а не в каждом дворе, как раньше.

Вся округа собралась на берегу Юнги. Ночью перед праздни­ком выпал дождь, и утром лес, умытый и посвежевший, благоухал всеми запахами земли.

Люди приходили на берег и слушали песню, которую пело чу­десное лето. Соткана эта песня из звона речных струй, из много­голосого щебетанья птиц, из шелеста листьев, из трелей жаворон­ков в небесах.

Каждый верил: песню лето поет для праздника жатвы. И каж­дому хотелось подпевать этой песне.

Праздник начался молением. На широком лугу стоит сноп сжатой ржи. Карт Аптулат надел широкую темную рубаху и вы­нес к снопу большую деревянную плошку—спутницу всех моле­ний. На рубахе медные пластины с изображением змей и дико­винных птиц. К карту подошли Акпарс, Топейка, Ковяж и еше несколько мужчин. Акпарс первым сорвал со снопа несколько ко­лосков, растер их ладонями, зерна бросил в плошку. Это же про­делали Ковяж и Топейка. Затем один за другим подходили люди, срывали колоски. Аптулат поднял наполненную зерном плошку, люди встали на колени. И понеслась в небеса молитва:

401

—    Кугу юмо! Взрастил ты нам хлеб, и мы благодарны тебе! Теперь выйдем мы на поле и, взявши серпы, станем жать; дай нам прибыль в снопах. Потом, когда снопы кладем мы в копны, и в копнах, боже великий и добрый, дай нам прибыль. А когда на поле во всех краях мы будем класть клади, и тогда прибыль нам дай. Юмо великий, юмо добрый! Зерна из колосьев выбивши, мы будем бросать их на ветер, и в ворохе зерен дай нам прибыль. Подобно волжским пескам пусть сыплется в наши