Марш Акпарса

О

сень в этом году выдалась затяжной и ненастной. Над кокшайской стороной все время клубились низкие тучи, моро­сил нудный обложной дождь. С деревьев неудержимо стека­ла листва, леса оголялись быстро.

В семи верстах от Волги на берегу Кокшаги Мамич-Берды начал строить город—будущую столицу ханства. Со стороны при­волжских лугов город окружали высоченной насыпной стеной, за которой можно было отсидеться в случае осады. С севера кре­пость прикрывалась рекой, за которой начинался густой лес— надежная защита.

Город назвали Кокшамары.

Когда казанский воевода узнал об этом, сказал:

—     Больно не на месте вскочил сей чирышек. Не дай бог, раз­болится—пропадем,—и вызвал в Казань князя Акпарса.

И первый раз между князьями произошла размолвка. Воевода повелел Акпарсу поднять горный полк и Кокшамары разгромить. Акпарс прямо сказал воеводе, что воины горного полка убивать своих собратьев не пойдут, да и сам он тоже не хочет, чтобы ли­лась черемисская кровь.

—     Скажи своим боярским детям, чтобы луговых они не оби­жали, не насильничали, и тогда воевать Кокшамары не надо бу­дет. Луговые сами от Мамич-Берды разбегутся.

Воеводой в Свияжск был послан Борис Иванович Салтыков — человек жестокий, но не весьма мудрый и в ратных делах не столь­ко быстр, сколь горяч. Тот, не разобравшись в делах, перво-напер­во снарядил три сотни стрельцов и повел их на Луговую сторону. Первым большим илемом на пути Салтыкова оказался Помарский. Не разобравшись, кто прав, кто виноват, воевода схватил около семи десятков мужиков и тут же предал казни.

Не прошло и недели, как о помарском побоище узнала вся Лу­говая сторона. Люди валом повалили в войско Мамич-Берды и совсем перестали платить ясак, а главных ясатчиков Ивана Ску­ратова и Мисюру Лихарева утопили в реке.

Вместо того, чтобы поразмыслить над случившимся, Салтыков стал снаряжать новый тысячный отряд, в который вместе со стрельцами вошло пять сотен воинов горного полка. Узнав об этом, Мамич-Берды вывел навстречу Салтыкову своих конников и неожиданно налетел на карателей, когда те переправлялись че­рез Илеть. В коротком и яростном бою было убито двести стрель­цов да двести пятьдесят горномарийских воинов. Салтыков сам еле успел убежать на правую сторону Волги.

Около двухсот русских ратников воины Мамич-Берды увели в плен.

Наступила зима. По снегу воевать с повстанцами было немыс­лимо, и было решено по весне наказать клятвопреступников. Сал­тыков стал готовиться к новым боям, князю Акпарсу было при­казано заняться обменом пленных.

По зимней дороге на поджарых конях мчатся всадники. На темно-голубом снегу, рядом с всадниками, мчатся длинные чер­ные тени. Высоко в холодном небе сияет луна. Всадники едут толь­ко по ночам. Впереди—полтораста человек, столько же сзади. В середине шесть санных возков. В одном дремлет Али-Акрам, брат блистательной Сююмбике. Али-Акрам почти весь возок занял один, его огромное жирное тело, рыхлый живот колышутся, когда возок ныряет по ухабам. В уголке напротив, поджав ноги под себя, скорчившись, сидит посланец Сююмбике старый слуга Зейзет. Это он приехал в ногайскую степь и передал письмо царицы, в ко­тором Сююмбике написала: «Пора ехать на новое ханство».

—     Скоро ли приедем?—не открывая глаз, спрашивает Али- Акрам.

—     Утром будем на месте,—отвечает слуга.

—     Захочет ли Мамич сделать меня ханом? Он ведь сам хотел править.

—     Там, где рука мудрой Сююм, править будет тот, кому она повелит.

—     Но у меня только триста воинов, а у Мамича, говорят, не­сколько тысяч.

—     Это верно. Только среди них чуть не половина—казанцы. А они слушаются Уссейн-сеита, а Уссейн-сеит слушает Сююмбике.

—     Говорили, что сестра хочет стать женой Мамича?

—     Она этого не хочет. Большую силу даровал ей аллах. Вся­кий мужчина в ее руках—воск. Ты знаешь, как она горда.

—     После казанского золотого трона править на деревянном черемисском троне—не велика честь.

—     Сююмбике знает, что делает. Это только пока ханство бу­дет черемисским. Придет время—и Казань снова будет у ног Сю­юмбике. Все пойдет по-старому.

—     Ты черемисских девок видал?

—     Видал.

—     Красивы?

—     Всякие есть. Как и у нас, в ногайских степях.

—     Это хорошо. А то я свой гарем дома оставил.

Скрипят полозья саней, молчит, мечтая о новом гареме, Али- Акрам, молчит и слуга Зейзет.

У каждого свои думы...

Али-Акрама встретили в Кокшамарах пышно. Он привез ответ астраханского хана Измаила, который сына своего на черемисский трон не отпустил, а послал достойного Али-Акрама. Измаил был мудр, он хорошо понял замысел Сююмбике.

В марте по всей черемисской земле помчались гонцы, извещая о рождении ханства. На новом троне сел доблестный Али-Акрам. Мамич-Берды стал главным нуратдином хана—все войско в его руках. Уссейн-сеит взял заботу о ханской казне. Черемисам было велено посылать старейшин к новому хану на совет. До конца ме­сяца в Кокшамары прибывали убеленные сединами старцы. В ожидании совета их принимали как самых дорогих гостей.

Ханская палата вся в коврах: пол крыт персидскими, стены— в бухарских мелкоузорных, потолок—в легких ферганских. Трон устлан шелком, поверх положены подушки в голубом атласе.

На треножниках по бокам горят две плошки с жиром. Лицо Али-Акрама лоснится от сала, поблескивает в отсвете желтых огней. Голова у хана большая, глазенки узкие-узкие. Борода раз­бегается по скулам клочьями, острые тонкие усы свисают через губы к бороде.

Старейшины входят в палату по одному, падают перед троном на колени, целуют край малинового ханского халата. Потом са­дятся на указанное место.

Али-Акрам с подданными своими говорить не любит, да и не умеет. К тому же свежеиспеченный хан не знает ни одного слова по-черемисски. Правда, старейшины знают татарский язык, но аллах свидетель, Али-Акрам совсем плохо говорит на казанском наречии. Поэтому совет открыл Мамич. Он встал за трон и повел ласковую речь:

—    Пусть живут по сто лет мудрейшие из мудрых, пришедшие сюда, чтобы дать светлейшему хану Али-Акраму совет, как пра­вить великим ханством, поставленным на вашей земле. Хан при­ветствует их.

Али-Акрам утвердительно качнул головой.

—    Много зла претерпел ваш народ за последние два года. Много ваших братьев, сыновей и внуков погубили русские под стенами Казани. Жестоким и злым урусам этого показалось мало, и они совсем недавно умертвили невинных помарских жителей. Пусть кровь этих несчастных упадет нашим гневом на головы не­праведных. Разве не русские отбирают ваше добро? Разве не они обрекают ваши семьи на голод? Сотни лет вы были под властью Казани, но разве посягали казанцы на вашу веру, разве разоряли ваши кюсоты? Вы спокойно жили под защитой Казани и спокойно молились своєму богу. Но Казань пала, развеялось по ветру ве­ликое ханство. И ваш народ остался без защиты. Это тяжелое время прошло. Я поднял оружие и встал на вашу защиту. Астра­ханский хан Измаил послал для того, чтобы защитить вас, войско с великим Али-Акрамом во главе. Высокий ревнитель веры свя­щенной Уссейн-сеит собрал под свою руку самых храбрых воинов Казани и тоже пришел к вам на помощь. И подняли мы ханство вашей земли, могучее, высокое и никому не подвластное. Отныне вы сами хозяева своих лесов, и пусть русские не показываются в нашем краю. Говорите, старейшие и мудрые, как вы хотите жить под рукой справедливого Али-Акрама. Говорите смело—хан слу­шает вас.

Старейшины долго молчали, потом поднялся один, сидевший справа от трона, спросил:

—     Ясак бы уменьшить надо. Русские приходили—брали, ты приходил — тоже брал, в наших илемах голод ходит. Как быть?

—     Теперь у нас свое ханство,—сказал Мамич-Берды,—Теперь ясак совсем отдавать не надо. Если и придется воинов кормить-одевать, так они же наши люди.

—     Татары больно плохой закон нам дали—девок наших по гаремам таскать, невест на три ночи забирали,—сказал другой ста­рейшина.—Будет ли теперь такой закон?