Москва-матушка

Андрейка слегка раздвинул ветки и взглянул на дорогу. В это время идущие впереди невольники как раз вышли из-за поворота. Ему были видны только ноги пленников, избитые, израненные, поч­ти все босые.

Слышны стоны измученных людей, гортанные крики татар, звон цепей, неровный топот сотен ног. Дед Славко уткнул лицо в ладо­ни и, словно во сне, слушает звуки невольничьего каравана. Всплы­вает в памяти былое...

...Родная деревенька под Москвой. Не было в селе лучшего ра­ботника и гусельника, чем Славко. И отваги в груди было много. Не раз с дружиной князя встречал татар. Но изменчива судьба. Попал в полон Славко, заковали его в цепи да и поволокли на чу­жую землю. Как знакомы стоны и крики, что он слышит сейчас на дороге! Не одну тысячу верст прошел в невольничьем караване. Великие муки претерпел.

Недавно дед повстречал в степи Андрейку. Пять лет назад в набеге татары увели отца. Чуть позднее заарканили мать с Ан­дрейкой. Мать от непосильной работы умерла. Оставшись сиротой, мальчик ночью убежал, долго блуждал по степи, пока случайно не встретил деда.

— Смотри, смотри, деду,— зашептал вдруг Андрейка, прервав думы старика,— один вырвался, побег. Неуж увидят? — Забыв об опасности, Андрейка высунул голову из-за куста,—Ах, ироды, заме­тили,— с сожалением проговорил он,— Вот, вот! Догнали. Ан по­дождите, нехристи, в руках у него дубинка. Смотри, деду, он как даст одному по руке, другому вдоль хребта! Так их и надо, косола­пых! Ы-х ты, никак саблей его полоснули.

—      Осторожно, Андрейка,— проговорил дед.— Увидят тебя.

Прошел караван, обезлюдела дорога. Андрейка пробрался к

месту стычки пленника с татарами. На траве, раскинув руки, ле­жал зарубленный саблей чернобородый человек.

До позднего вечера дед Славко и Андрейка ковыряли землю. Вырыв неглубокую яму, они положили туда убитого и забросали землей. Когда над маленьким холмиком поставили связанные на­крест тоненькие палочки, дед Славко снял ветхую свою шапку, перекрестился и тихо сказал:

—      Мир праху твоему, христианская душа. Не ведал, поди ты, русский человек, где примешь свой покой. Пойдем, Андрейка.

—      Доколе так ходить будем, деду? — спросил вдруг Андрей­ка.— Идем неведомо куда. На Русь бы податься, а?

—      Не дойти нам до родных мест, сил не хватит, да и никто не ждет нас там.

—      Ты баял, деду, и здесь русских много. Пошто не ишешь их? Середь чужих когда-нибудь все равно пропадем. А наших бы найти...

—      Найдем, Андрейка. Прознал я, что в Суроже живет Никита Чурилов и много других русских. Вот к нему дойти я думал. Уж он-то приютит нас с тобой.

—      Дорога туда далека, деду?

—      Не далека, да трудна, но мы дойдем потихоньку. Вот пере­спим эту ночь где ни то, а утром и тронемся.

Перейдя речку вброд, они устроились в кустах на ночлег. Чуть поодаль от них, за излучиной, на другом берегу мерцал огонек костра.

Если бы знал дед Славко, что там среди телег стоит возок, в котором спит его старый друг Никита, то, может, совсем по-друго­му сложилась бы жизнь. Но старый гусляр не знал этого. Он лег на охапку сухой травы, прижался к теплому тельцу Андрюшки и уснул.

Во сне деду Славко снились невольники. Они, влекомые в це­пях, тысячами собирались около Белой скалы, и дальше им не бы­ло пути. Грязные и оборванные, в ранах и кровоподтеках, они, как волны морского прибоя, бились об отвесную каменную стену и со стоном и криками откатывались назад.

А он, Славко, молодой и зрячий, стоял на вершине, играл на гуслях. Звон струн раздавался на много верст кругом, они звали пленников к свободе, (бередили им души, рассказывали о том, как вырваться из цепей, как найти дорогу на вершину скалы, где много солнца, вольного ветра и счастья. Но невольников было много, их крики и стоны заглушали гусельную игру, они не понимали зова и упрямо бились волна за волной в высоченную, отвесную, как стена крепости, каменную скалу.

* * *

От Перекопа на север по обе стороны раскинулась огромная не­жилая земля, Диким полем прозвал ее народ.

Влево по берегам Черного моря до Днестра, вправо по Азов­скому морю до Дона лежит нетронутая, полная опасностей, степь. На севере обходит ее граница Московского государства, на западе степь соприкасается с границей Речи Посполитой.

Через Дикое поле проложили ордынцы две дороги. Первая идет от Перекопа направо по берегу Донца в русские земли вплоть до Москвы. Это Муравский шлях. Второй путь пробит через Казикер- мен к Чигирину. Это Черный шлях.

Катит возок по ровной степной, будто ременной, дороге Мурав- ского шляха. Обоз идет по Дикому полю ходко и без помех. Про­плывают по сторонам зеленые, еще не опаленные летним зноем, курганы, стоят в извечной задумчивости скифские каменные бабы.

Никита Чурилов радуется, что время для дальнего пути он выб­рал самое удобное: нет жары, нет на дорогах пыли, степь радуег глаз обилием трав и цветов, да и для лошадей корма дарового вволю.

Купец глянул на дочь, она сидит, откинув голову на спинку воз­ка, с закрытыми глазами. «Спит,— довольно подумал отец,— и пусть. Поди, сны радужные видит, о Москве, поди, грезит. В Кры­му хорошо, но какая русская душа не тоскует о милой родной под­московной земле».

А Ольга не спит. Она и вправду в грезах, но не о Москве. Как наяву, она видит прошлогоднюю степь, ночевку в пути и встречу, которая до сих пор тревожит ее девичье сердце.

Обоз тогда, как и сейчас, шел к Москве. Только охрана была не из татар, а князя Соколецкого дружина. В те поры с выездом отец задержался и ехали летом в зной и пыль. На ночевках спали в душном шатре. В одну из ночей Ольга, совсем истомленная доро­гой, жарой и пылью, решила самовольно сходить к воде. Она вече­ром видела, как дружинники не то к реке, не то к озеру водили поить коней. Идти с ними было боязно, да и неприлично. Дождав­шись, когда лагерь уснул, она вышла из шатра и направилась по следам на помятой траве.

Идти пришлось долго, но наконец в свете луны блеснула полос­ка воды, и озерцо маленькое, заросшее осокой, дохнуло на нее све­жестью и прохладой. Ольга разделась, вошла в воду, смыла с себя пыль и пот, вышла на берег. Уходить в духоту шатра не хотелось, тем более, что она в пути выспалась. Девушка надумала обойти озерко кругом. И девушка решила пройти по берегу. Озеро оказа­лось совсем маленьким — Ольга не заметила, как дошла до речуш­ки, которая не то впадала, не то вытекала из озера. Переходить ее она побоялась и вернулась обратно. Вот и следы на траве. Ольга двинулась по ним к лагерю, но сколь ни шла, ни шатров, ни лагеря не было видно. Приглядевшись к следам, она заметила, что они в некоторых местах расходятся в разные стороны, таких ответвлений было много. Пришла догадка, что она пошла не по той тропе, ко­торая вела в лагерь. Нужно было возвращаться к озеру, чтобы найти верное направление. Торопливо побежала обратно, но озеро будто провалилось. Было ясно, что Ольга заблудилась. Сначала страха не было, но когда над степью начал опускаться туман, а следы исчезли совсем, Ольга испугалась. Она заметалась по степи, но рассудка не лишилась, поняла, что без нее отец никуда не по­едет. «Если метаться по степи в поисках обоза,— подумала Оль­га,— можно уйти бог знает куда. Лучше ждать на месте, утром ее хватятся и найдут». Недалеко что-то темнело, она пошла туда и увидела невысокий курган. На вершине его стояла скифская ка­менная баба, рядом с нею лежала другая, похожая на обычный песчаный столб. Ольга присела на камень. Огляделась. Близился рассвет, по степи клубился туман, скоро должна была выпасть ро­са. Стало холодно, Ольгу от сырости и страха знобило.

Вдруг она услышала топот. Сначала подумала — ищут ее, но потом поняла, что при поисках так не ездят. Кто-то гнал коня в галоп. Не успела подумать, из тумана показалась голова человека, затем весь всадник и его конь. Человек то и дело оглядывался, конь мчался быстро, а за ним растекались рваные нити белесой пряжи тумана.