Да ночь простоять...

— А ну мля, задраять плоты по штормовому всем к лодкам и плотам! Бегом, мать вашу! Ты, что копаешься, как чайка в тюльке! Быстрее! Разворачивай носом к волне! На взрывы греби! А ну быстрей, лодыри! Кто перевернёт лодку — утоплю лично нах! — орал стармех на всю средиземку, срывая горло в крике, на непривычном для себя воздухе. Лодку ещё можно было утопить, а вот спасательный плот это очень постараться надо — он шторм в десять баллов выдерживает. Люк бухнул крышкой, рукоять сверху провернулась пломбируясь от неминуемого захлеста. Гребцы на плотах лихорадочно закрывали вход поглядывая в сторону, грозно клубящегося и растущего водой взрыва, пока это можно было сделать.

— Да ё-моё, когда ж это закончится?! — матерился экипаж, изо всех сил желая просто ничего не делать на солнышке. Условия курорта подстрекали к расслаблению и отдыху, но обстановка подстёгивала и требовала действовать, действовать и действовать, опережая опасности и вероятные неприятности на несколько шагов. А профессия моряка — до сих пор самая рискованная во всём мире. А процент погибших и пропавших без вести флотских самый высокий по сравнению с людьми занимающимися другими видами деятельности. И поэтому ругается от всей души старпом. Лучше уж обложить матом, придавая злость, ускорение и немного обижая, чем обкладывать венками и говорить красивые слова перед гробом. За своё поведение потом можно и извиниться, перед живыми. И они простят! А вот мёртвые стыда не имут, но за то, что не уберёг, ты своего моряка, командир, совесть будет грызть так, что хоть рядом ложись. И слов прощения от погибшего никогда не дождёшься. А уж сниться будет и молчать, ни приведи господь как… В общем не обижался никто на старинные татаро-монгольские выражения нёсшиеся навстречу ударной волне, разбавленной расстоянием и толщей воды. Понимал народ, не их материт старший, а ситуацию. А по сему, личный состав сам матерился от всего сердца, усиливая душевную крепость и боевой дух словами самых страшных и беспощадных врагов наших предков. И даже стихия притихла. Испугалась, сгладила волны, удивлённо спрятала и приструнила буруны и барашки особо высоких волн под утюгами и тяжестью русских словесных вывертов, покрывших морскую гладь многоэтажными построениями и загибами.

— Мля, шевелись — если перевернёт волной лодки — хана припасам! По пакету за пазуху! По баллону воды за застёжки! Якорь вам адмиралтейский в задницу! Быстрее! На резинках! Шевелись моряки, до Греции полпальца по карте! — подбадривал своих сослуживцев главный по Средиземному морю от экипажа «Костромы».

— Твою ж мать! Как в гандонах плывём, — выразил свое отношение кто-то из сидящих рядом.

— Не, Василич, в полугандолах — звучит культурнее! — в одной из лодок послышались зачатки хохота.

— Стармех, а до Венеции далеко? — обнаглел начмед, изо всех сил загребая вёслами.

— Для тебя, клистирная трубка, я её сейчас тут сделаю, если не заткнёшься, полугандола у тебя уже есть, и будешь полугандольером на вёслах, пока берег не покажется, — рыкнул не злобливо старший по поверхности. Народ тихо заржал, всхлипывая от удовольствия и сбрасывая напряжение. Моряки понемногу привыкали к новым реалиям обстановки. Образ начмеда, обрезанного презерватива и красивой итальянской лодки веселил уставшее воображение и давал отдых думам. А дел у спасшихся подводников было невпроворот и по самое «не могу».

— Тащ капитан. Волна прошла нормально. Качнула только сильно. Искупала двенадцать подводников. Утопила запасы, что в ведущие лодки выложили, и пошла дальше на берега Греции и Турции, — докладывал мех командиру после того, как малое цунами от ядерного взрыва прошло через хлипкий строй плавающих резинок. ВСК высоко подпрыгнула на огромной, первой волне и её отголосках. Несколько раз погрузилась по круглую рукоять кремальеры, затем непобедимо вынырнула и устойчиво закачалась на обычных волнах.

— Давай Сергей Семёныч смену мне в ВСК — на «велосипед». БЧ -3 подойдёт, они самые здоровые хлопцы в экипаже. А то штурмана еле педали крутят. Слабоваты они для спортивной подзарядки батарей.

— А шо, сигнал уже включили? — живо поинтересовался механик снизу, из пришвартовавшейся к камере резиновой лодки.

— Да, как волна прошла, начали аварийную передачу, но чем сильнее заряд АКБ, тем дальше волна бьёт. Вот они и крутят «велосипед» с моторчиком.

— А приём?

— А на приёме отдыхающая смена воздух глотает. Ты ещё радиста нашего сюда вызови. Десять человек, я думаю, камера выдержит. Двое наверху — люк страхуют, двое внизу на люке, четверо динамо крутят, а двое на рации сидят. Ну и я ещё. Как там адмирал?

— Нормально, тащ капитан — старый конь борозды не портит. Я с ним ещё «Саратогу» гнал по Атлантике до самого Норфолка.

— Да, ну? А не рассказывал ни разу.

— А что его говорить, сорок четыре узла на одной турбине и восьмидесяти процентах мощности. Вторая поломалась. Что он только бедный ни делал, для того чтобы оторваться. Да куда ему, с его то максимумом в тридцать пять узлов. Так и бесился от бессилия, пока его в двухсотмильной зоне эскорт эсминцев не встретил. Мы и от них ушли, как от стоячих. Зато как вернулись — красота! Краску с корпуса водой, как языком слизало. Резины тогда ещё не было, и титановая оболочка сверкала на солнце, как зеркало отполированная потоком жидкости. Гнали под водой восемьдесят километров в час. Так на корпусе — все швы зашкурило заподлицо водой. Ага. Я ж говорю — как зеркало сияли.

— Ладно, потом расскажешь. Давай, Михалыч, молодёжь сюда, — минно-торпедная группа ввалилась на капсулу весело со смешками и подначками. Свежий воздух делал своё дело. Народ ел даже противные на вкус сублимированные продукты. Идиллию на водной глади нарушил вперёдсмотрящий.

— Силуэт подводной лодки, пеленг сто восемьдесят, дистанция — десять кабельтовых! Все подпрыгнули на своих местах и стали всматриваться в растущие обводы знакомой всем до слёз рубки «Марса». Подлодка выходила из воды солидно, не спеша, во всей красе победителя «Энтерпрайза». Давала насладиться зрелищем. Сверху в навершии рубки, не дожидаясь пока весь корпус выскочит из-под воды, появилась фигурка подводника. Лицо было никак не разглядеть, а и хорошо потому как капитан второго ранга смеялся и лил слёзы одновременно. Они у него сами по себе от счастья катились. Бывает же такое. Хорошо, что кроме него там никого больше не было. Пока. Фигурка моряка прыгала, махала руками, кричала, но разобрать что-то пока было невозможно!

— Наши-и-и-и!!!!! А-а-а-а! Наши! А-а-а! Марсиане! Ё-моё! А-А-А! Урра-а-а-а! — завопили на лодках, плотах, и в воде. Высунулись на всех уровнях из раздраенных отверстий плотов. Запрыгали, так что пятеро завалились на раскачанной лодке за резиновые борта. Вынырнули, пуская пузыри и брызгаясь во все стороны, самый молодой акустик замолотил хорошо поставленным кролем курсом прямо на обрезиненный корпус. Народ на воде заржал.

— Гля, Серёга на таран пошёл!

— Та не то он её щелчками, как кит проверяет в воде, шоб не дай бог не поцарапал хто!

— Он напроверяет, как бы не прободал. Молотит, как ядерный реактор. Может дозу схватил?

— Та, нет, спирт у ВСК пока остался, а начмед свой сторожит и ни с кем не делится.

— А хорошо идёт, а!

— Хто? Серёга? Ну, так кандидат в мастера по кролику.

— Та какой, на хрен, твой Серёга с кроликом! «Марс» хорошо идёт, ласково, как кит нарезает! Так бы и смотрел.

— Кит его и не догонит.

— Красава! — любовались атамоходом со своих зыбких посудин моряки «Костромы».

— Фух! — выдохнул Тихомиров, и как бы сбросил невидимую тяжесть ответственности за экипаж со своих плеч. Сел на мощный, стальной поручень на боку ВСК, свесил ноги на оранжевую резину надувной рубашки капсулы. Откинулся назад спиной на теплый металл сферы, подставляя лицо ветерку и солнцу. Сейчас можно было на секунду и раслабиться. Теперь точно все живы будем. Если не помрём от радости. А вот это, после всего пережитого, было бы очень обидно. В два каравана под музыку, двинулись к Марсу оранжевые плоты и лодки. Японские Ямахи тужились ревели но потихоньку волокли тяжёлые плоты к чёрным бортам субмарины. Пловца догнали и затащили на плот, где тут же дружески надавали люлей за избыточную эмоциональность и инициативу. Швартовались с шутками и грустью по Костроме одновременно. Завидовали марсианам, их красавице лодке. Лезли по штормтрапам, огибая крутые бока атамохода. Взбирались на верх корпуса, жали руки, обнимались со знакомыми, хлопали по спинам и плечам. Та и без слёз не обошлось. Он и понятно. После таких то потрясений. Оба начмеда сновали то тут, то там с нашатырём, своей сумкой, таблетками. Спрашивали о самочувствии, смотрели в глаза, пытались пульс щупать. Их с удовольствием посылали нах и требовали обычного алкоголя для снятия стресса. В общем переживали, радовались, грустили и перкуривали это дело. Понимали, долго нельзя отсвечивать на поверхности. А сделать надо было много. Снять с себя СГП, свернуть, упаковать, поднять плоты, спустить воздух, затянуть моторы. Забрать всё что можно из спасательной камеры. Загрузить всё это хозяйство в лодку, растечься по отсекам, решить вопрос с размещением, местом для сна, составить графики, разбить на команды, разобраться с оборудованием и имуществом. Сообразить куда плыть и как. — Замполит! Слышь, комиссар! — орал в люк командир «Марса» улыбаясь во всю ширь отверстия, — Давай с песней, с музыкой, так чтоб по самое «нехочу»! Выноси динамики наверх! Связёры! Врубай наши — душевные. Парни с того света вернулись! Надо красиво встретить!