Танцующая в Аушвице

— Я из семьи, где было четверо детей. Мой отец давно умер… А здесь, в Неймейгене, я снимаю две комнаты. В одной из них мы сегодня встречались. Жить в Неймейгене мне очень нравится, особенно если время от времени попадаешь в такое приятное общество, как ваше, — отвечает он улыбаясь. — По работе я постоянно связан с аэропортом Эйндховена. Это, конечно, не близко отсюда, но у меня машина. От двери до двери дорога занимает два часа… И я не езжу в аэропорт каждый день. Иногда выпадает свободная неделька — тогда я с радостью провожу ее в Неймейгене. Но иногда приходится уезжать отсюда надолго. Это если, к примеру, меня ставят на рейс в какую-нибудь далекую страну. Пару раз я летал вторым пилотом даже в Голландскую Ост-Индию. Полет туда и обратно длится несколько недель. Приходится делать множество промежуточных посадок — дозаправиться, проверить самолет, отдохнуть. Такая вот у меня рискованная работа, — заключает он, с улыбкой глядя на меня.

В тот вечер мы с Вимом много танцуем. Поскольку наши друзья, оживленно болтая, продолжают сидеть за столиком, это не слишком бросается в глаза. Во всяком случае Бой ничего не замечает. В нашей компании он самый словоохотливый. Только Лидия пару раз с улыбкой оглядывается на меня. Танцуя, мы с Вимом почти не разговариваем. Мы смотрим друг другу в глаза. Нам обоим необъяснимо хорошо. После танцев мы договариваемся покататься на велосипедах.

Впервые в жизни я не нервничаю в присутствии мужчины. С Вимом я спокойна и чувствую себя в безопасности. Мне не нужно ничего из себя строить, Вим тоже остается самим собой. Никакого бахвальства, никакого театра. Вскоре по всем признакам я замечаю, что он без ума от меня. Но у меня пока нет сильной влюбленности, как это бывало прежде. Я тоже без ума от него, но совсем иначе: глубже, спокойнее, увереннее. Наши чувства взаимны. И в какой-то момент я понимаю, что Вим становится моей большой любовью. Каждый миг мы ищем общества друг друга.

Да, с Вимом все не так, как с теми, в кого я влюблялась раньше. С ними я всегда была в напряжении. Наверное, потому, что это были мои первые контакты с противоположным полом. Мои родители никогда не рассказывали мне ни о мальчиках, ни о любви. У меня не было ни старшего брата, ни старшей сестры, которые могли бы помочь мне советом, которым я могла бы излить душу. Все открытия мне приходилось делать самостоятельно. До сих пор помню свое первое свидание с мальчиком. Мне только-только исполнилось тринадцать. Это был сын нашего соседа, Нико. Дело у нас не зашло далеко, потому что мы оба были слишком застенчивы. Мы не добрались даже до первого поцелуя. Но сам факт, что я нахожусь наедине с мальчиком, приводил меня в невероятное волнение. Довольно скоро Нико переехал в другой район города, на том весь наш роман и иссяк.

Между тем именно в то время пробудился мой интерес к тому, чем мальчики отличаются от девочек. Лежа в постели с книжками о сексуальной жизни, втихаря позаимствованными из родительской библиотеки — часто с откровенными фотографиями или рисунками, — я впитывала в себя новые, жутко интересные и одновременно отталкивающие идеи. Наглядевшись “грязных” картинок, я иной раз чувствовала ком в горле, и мне почему-то хотелось плакать. В другой раз я с нездоровым интересом присматривалась к брюкам отца или кого-нибудь из гостей мужского пола. К моему любопытству примешивался страх, который вызывала у меня эта хранящаяся за семью печатями сторона жизни. Ах, если б я только могла все это с кем-нибудь обсудить!..

В четырнадцать лет я познакомилась в теннисном клубе с Лидией. Ее отцу в городе принадлежал большой отель с рестораном. Весьма крупная девушка, Лидия всегда одевалась очень дорого, ее ногти были накрашены и отполированы, на личике — пудра, румяна и помада. Лидия была на целых шесть лет старше меня, поэтому ей не составило труда ввести меня в увлекательный мир взрослых мальчиков.

Мы перемыли косточки всем парням из теннисного клуба. Лидия рассказывала мне о своих приключениях на бельгийском курорте Остенде, куда она ездила с родителями. В тамошнем казино она танцевала с бельгийскими кавалерами: когда она показала мне фотографии, я не смогла скрыть зависти. Лидия познакомила меня со своей двадцатичетырехлетней кузиной и двадцатилетним кузеном, их звали Мод и Вилли. Мод работала дикторшей на неймейгенском радио и имела совершенно мальчишеские манеры. Она обожала плавание, верховую езду и гонки. А Вилли прекрасно играл на пианино и дублировал на немецкой студии Ufa известных артистов, которые сами не умели музицировать. На большом экране показывали только его руки — так знаменитые кинозвезды, которым якобы принадлежали эти руки, пожинали чужие лавры. Все эти рассказы производили на меня неизгладимое впечатление.

— Вилли — просто душка, — призналась я как-то Лидии.

— Попробуй влюбить его в себя, — был ее лаконичный ответ.

— Хотя нет, ничего не получится, он же… — тут же добавила она и многозначительно похлопала ладонью правой руки по тыльной стороне левой.

— Что это значит? — спросила я, повторив ее жест.

— Он гомосексуалист, — поучительным тоном ответила Лидия. — Ах, да ты же у нас совсем еще зеленая…

Поскольку я смотрела на нее непонимающим взглядом, она пояснила:

— Ну, понимаешь, это такой мужчина, который брезгует женщинами. Если он кое-что и делает, то только с другими мужчинами.

— Вот оно что, — протянула я, хотя на самом деле до меня не слишком дошло ее объяснение.

— Но эти штучки не по мне, — сказала Лидия. — Мне подавай кого-нибудь противоположного пола.

Я смотрела на нее вытаращенными глазами.

— Слушай, блаженная! В этом деле нужен настоящий мужчина. В первый раз, правда, мне было немного страшно, но теперь я с удовольствием время от времени занимаюсь этим с нашим кельнером — дома, за кегельбаном. Если мать про это узнает, задаст мне такую трепку, что мало не покажется. А его вышибет пинком под зад на улицу. Но мы с ним всегда соблюдаем осторожность. Выскакиваем из церкви до того, как запоет хор. Тогда не будет ребеночка, понимаешь?

— Да-да-да, — закивала я, красная от смущения. — Но ты ведь любишь его? Вы с ним поженитесь?

— Поженимся?! — рассмеялась Лидия. — Ну ты даешь! Он женат, пусть даже жена у него какая-то хворая. К тому же я его совсем не люблю… И он — просто кельнер, из самых низов, этого тоже со счетов не спишешь. Не комильфо, понимаешь?

— Но… Но… — пробормотала я, — зачем ты тогда это делаешь?

— Чтоб я знала, — беспечно пожала плечами Лидия. — Никогда об этом не задумывалась… А потом, он так замечательно целуется, что я теряю голову и забываю обо всем на свете…

Таким было мое общество. А моя мама витала в облаках, полагая, что ее четырнадцатилетняя дочь весьма смутно представляет себе, чем отличается мальчик от девочки.

Однако тогда у меня еще не было сердечного друга, который целовал бы меня сладко и нашептывал бы на ушко нежные словечки. Мои длинные тощие ноги и почти плоское мальчишеское тело, пока еще начисто лишенное плавных женственных изгибов, облегчали мне задачу распугивания кавалеров. Собственно, никаких кавалеров у меня тогда и не было, поэтому время от времени я с грустью вспоминала моего бывшего соседа Нико. Лишь спустя два года случился мой первый поцелуй, с Хюбертом. Я влюбилась в него по-настоящему, а для него это было пустой забавой. Так я познала первое разочарование. И все же первый поцелуй отпечатался в моем сердце, поскольку разжег во мне страстный огонь желания, который не гас уже никогда. За Хюбертом последовало еще несколько невнятных дружков, но все эти романчики были мимолетны. И только с Вимом я наконец-то ощутила твердую почву под ногами. С ним я чувствовала себя как дома.

Чувство к Виму освободило меня от привязанности к родителям. Мои отношения с ними и раньше оставляли желать лучшего, но теперь я сделала сознательный выбор. Мне казалось, что я не столь уж счастлива в родительском доме. Отец и мать жили каждый в своей скорлупе, братишка — намного младше меня… Что связывало меня с ними, кроме того, что они бесконечно критиковали всех моих подруг? Одна подруга, видите ли, простолюдинка и позволяет себе слишком много вольностей с парнями, у другой какой-то не такой отец, ну и так далее. Я была сыта всем этим по горло. И работа в отцовской компании совсем перестала меня интересовать. От отца я слышала одни нарекания. Между нами росло напряжение. Честно говоря, его замечания по большей части были справедливы, потому что к своим обязанностям я относилась все небрежней и небрежней. Работать я начала с тех пор, как мы переселились из Германии в Нидерланды. Сначала я попыталась сдать экзамены в среднюю школу, но с треском провалилась — по той причине, вероятно, что тогда я еще совсем плохо знала голландский. Когда я его подучила, отец послал меня в коммерческое училище, чтобы потом я смогла прийти на его производство. Тогда мне ужасно понравилось на фирме отца. Я старалась работать тщательно и очень аккуратно, ведь это приобщало меня к миру взрослых. Но теперь ветер изменил направление, теперь я хотела идти своим путем. Теперь я хотела свободы.