Страница 13 из 49
— Ну конечно, я знаю… — закивал он понимающе. — Наверное, это так. Старый человек — старый мир. Но мы в свое время все-таки не теряли головы. Мы все хорошо обдумывали и ничего не делали с бухты-барахты, как Мартин… — Старик посмотрел в окошко на голубое небо, будто мысленно хотел вернуться к своей юности.
— Нет на то времени, батя, — ответила она сурово. — Мир переменился. Все переменилось, и наши дети… — она невольно взялась за живот, — они будут жить еще быстрее. Когда человек слишком долго размышляет, время у него утекает меж пальцев, как вода, — поди, поймай его! И даже если будешь бежать быстрее ветра, все равно не догонишь. Вот так-то, батя.
— Правда, правда… — соглашался старик, стараясь унять ее пыл. — И все-таки надо стараться избежать ошибок, чтобы потом не жалеть. А мне сдается, что Мартин будто нарочно накликает беду…
— Но, батя! — прервала она его. — Ведь он же солдат!
— Но не партизан. — Старый Смрж резко втянул дым из своей трубочки.
— У нас нет нынче армии, только партизаны! — гневно возразила она.
— А если его убьют? Ты об этом не подумала?
Его бестактность наполнила ее сердце горькой обидой, и слезы выступили у нее на глазах.
— А вы думаете, батя, я этого не боюсь? Я какую уже ночь не сплю — умираю со страху.
— Ну что ты, я не то хотел сказать… — попытался он исправить свою ошибку и успокоить ее.
— Но сказали именно то! — Она вдруг рассердилась на себя за свою слабость. — И даже если бы я и захотела что-то предпринять, он все равно сделает по-своему.
— Вот этого, деточка, я больше всего боюсь. Горячая кровь может таких бед натворить…
— И вы еще удивляетесь, батя? А откуда она у него, эта кровь? И вы таким же были в молодости. Мне говорила об этом покойница мать.
Старый Смрж умолк. Он погрузился в воспоминания. Время как бы откатилось на полстолетия назад. В молодости он был энергичным и неукротимым. Тогда он считал, что ему принадлежит весь мир. Но жизнь научила его, что юность — это не только солнце и синее небо, не только сила и ничем не ограниченная свобода, но и минуты горя, когда возможен проигрыш и ты должен отступить. Но мог ли он отступать сейчас? Он должен был искать доводы, убеждать, настаивать…
— Но тогда были другие времена, деточка. Человек не мог накликать беду вот так просто, как сейчас…
— И что вы мучите меня этим, батя? Скажите это Мартину! — воскликнула она вся вне себя и вдруг испугалась: отчего это она сегодня такая взбудораженная и нервная и так грубо ведет себя по отношению к отцу?
Она прикидывала и так и эдак и не могла понять, как это получается, что она отдает себе в этом отчет и даже сопротивляется этому, а все равно позволяет себе поддаться какому-то неизъяснимому внутреннему беспокойству, которое владеет ею уже с самого утра. Почему?
— Тебя он скорее послушается. — Он стал терять терпение от ее упрямства. — Уговори его!
— Это только масла в огонь подольет, — возразила она, но тут же пожалела.
— А если его убьют? Что будет с хозяйством? — захлебнулся он дымом и злостью. — Это все, что у меня есть! — Он встал и шаркающей походкой пошел к окну.
— А как же я? — Глаза ее вспыхнули гневом. — Об этом вы не думаете? — В ней вновь волной поднялась горечь обиды, на глаза навернулись слезы, но она превозмогла себя и постаралась говорить спокойнее. — Если я потеряю мужа, на черта мне это хозяйство? Вы не так за сына дрожите, как за свое хозяйство, а один бог знает, что с ним будет после войны.
Старый Смрж в изумлении обернулся и вперил в сноху суровый, испытующий взгляд.
— А что с ним может быть?
— Может что-нибудь такое, что нам непривычно, — сказала она уже совсем спокойно.
— А что такое нам «непривычно»? — У него отвисла нижняя губа, голубые глаза беспокойно заморгали под седыми бровями.
— Не знаю, но вот Мартин иногда рассказывает, как там, в России… — уклончиво ответила она.
— Ты мне не говори, что да как в России. Я был там, сам все видел и знаю, что и как, — отчеканил он.
— Говорят, с тех пор там многое переменилось: люди, обычаи, нравы…
— Кто это тебе говорит? — гневно перебил ее свекор.
— Мартин…
— Это Мартин был в России или, может, я? — Старик гордо распрямил плечи.
— Ему рассказывали русские партизаны…
— Глупости! — сердито бросил он, и это ее опять возмутило.
— Они, наверное, лучше знают. Ведь они там выросли и жили, И у нас ведь в ваши времена тоже по-всякому было, вы и сами говорили. Владели всем всякие там паны, обирали вас как липку, а ведь все переменилось! А если у нас переменилось, так почему бы и в той стране, где живет такая масса народу…
— Зуза иде-о-о-от! Зуза иде-о-о-от! — раздался вдруг предостерегающий сигнал, ударив во все окна и двери.
Старый Смрж заметно побледнел.
— Немцы! — Ульяна в испуге подбежала к окну. Полуденная тишина и спокойствие разом исчезли, но солнечный луч, отраженный зеркалом на стену, оставался таким же беспечным, как и раньше.
— Разве я не говорил, что недалеко до беды? — сказал старый Смрж с окаменевшим лицом, и в голосе его прозвучала какая-то мрачная тревога.
— Ради бога, батя, не каркайте! — воскликнула Ульяна раздраженно и в то же время испуганно.
В кухню вбежал Мартин и, подскочив к окну, стал вглядываться в дорогу внизу.
— Что делать с Сергеем?
— Застели постель, как будто в ней никто не лежит.
— А ты?.. Лучше уйди, пока не поздно.
— С ними идет Антек. — Он повернулся к жене и умолк.
Она глядела на него, широко раскрыв глаза, потом вдруг закричала:
— Уходи! Сейчас же уходи! Не теряй времени, беги! О Сергее я позабочусь.
— Если Антек будет про меня спрашивать, скажи, что я у Чиликов, помогаю им пилить тес. — Мартин сорвал с гвоздя пальто и выбежал.
— Мартин, обожди! — крикнула Ульяна, устремляясь вслед за ним.
Старый Смрж молча стоял у окна и отсутствующим взглядом смотрел на дорогу. Какая-то нестерпимая тяжесть в груди гнула его к земле. Он старался ни о чем не думать и чувствовал себя совершенно опустошенным, а на сердце будто лежал огромный валун, который, наваливаясь, казалось, вдавливал его в сыру землю. Да, это его смерть, и те, кто внизу, идут его хоронить…
— Ульяна! — жалобно застонал он и, когда она подошла, взглянул на нее так, что она испугалась.
За то время, пока она стелила постель поверх Сергея, свекор постарел до неузнаваемости. Он весь как-то ссохся, сморщился, будто душа его уже отлетела. У нее сжалось сердце, когда она осознала, что за разговор они только что с ним вели, и внезапно до нее дошло, что злость, раздражение и какое-то внутреннее беспокойство были предвестниками той беды, которая сейчас стоит у ворот. Ульяна была рада, что старик не видит ее лица, что он вновь повернулся к окну.
— Он показывает сюда, он ведет их сюда… — сказал он слабым голосом и повернулся к снохе: — А что русский?
— Я сделала, как велел Мартин… — сказала она уклончиво, потому что не хотела раскрывать, что у Сергея есть автомат, и в случае необходимости он будет защищаться.
— Они найдут его, найдут, а потом… Все будет, как у Врбовых… — Старик в отчаянии качал седой головой.
Снаружи яростно залаял Цезарь. В ответ щелкнул сухой выстрел, и лай затих.
— Прикончили… — необычно тихо и с тоской проговорил старик и пошел к своей табуретке у печи. — Скоро и нас прикончат… — Он умолк, потому что за дверью уже раздавались шаги и звучали голоса немецких солдат.
Ульяна побежала открывать, стараясь оправиться от страха, леденящего душу.
— Заходите, пожалуйста. — Она принудила себя приветливо улыбнуться.
— Partisane? — В дом вошел низенький, приземистый немец с автоматом наперевес и хмурым взглядом обвел сенцы.
— Да что вы! — воскликнула она невинным голосом и быстро ввела их в кухню, где уже пахло едой. Ульяна заметила, что двое немцев остались снаружи, на крыльце. — Здравствуйте, пан капитан. — Она улыбнулась Антеку и двум входившим немцам, а сама подумала: «Ах ты, иуда проклятый! В глаза бы тебе наплевала».