Страница 22 из 59
Соня молчит. Гунявый по-прежнему грубо и властно берёт её под руку и, как только авто останавливается, почти выталкивает на тротуар.
Поднимаясь по лестнице отеля, закрывая за собой дверь комнаты, он лицом и жестами демонстрирует ту же мрачную решимость и жадную, какую-то злобную грубость.
Соня же внимательно поглядывает на него и только морщится слегка от судорожных пожатий руки. Но в комнате, сняв пальто, она садится в кресло и, как только он подходит к ней, вытягивает руки перед собой.
— Нет. Сначала что-нибудь выпить. Я хочу коньяку!
Гунявый тяжело и мрачно направляет вниз, на Соню красные глаза. Потом молча, медленно поворачивается и звонит. Что дверь заперта, он, как ни странно, помнит и открывает её. Прислуга, словно зная наперёд, что её должны вызвать, появляется сразу же.
Гунявый заказывает коньяк, лимоны, сахар и фрукты. Просьба принести целую бутылку, видно, удивляет девушку в белом фартуке, но она молча исчезает.
В комнате, как обычно, всё пространство занято широченной кроватью с приготовленной ко сну постелью. Сбоку — небольшой столик с двумя креслами.
Не успевает Соня попудрить лицо и поправить причёску, как девушка с равнодушным и каменным лицом приносит заказанное. Гунявый мрачно улыбается:
— Организация хорошая!
И, заперев за прислугой дверь, сразу же наливает коньяк в обе рюмки.
— Ну!
Соня садится, не торопясь чистит лимон, отставив вверх мизинец с блестящим розовым ногтем. Потом так же медленно режет его на тоненькие круглые дольки, иногда поглядывая на Гунявого. Он сидит в кресле, тяжело опершись локтями на подлокотники и согнувшись. Глаза всё больше краснеют.
Вдруг, не дожидаясь Сони, хватает рюмку и опрокидывает в рот. И тут же снова наливает её по венчик. Лицо его как будто становится легче и теплее. Соня берёт свою рюмку и протягивает через стол.
— За наш первый поцелуй!
Гунявый чокается и пьёт как человек, обуреваемый сильной жаждой. А Соня осторожно втягивает кончиками губ несколько капель и ставит рюмку за вазочку с фруктами. Потом берёт бутылку и, сделав вид, что подлила себе, наливает Гунявому. Лицо его явно светлеет, пухлые щёки твердеют, и даже глаза кажутся не такими красными.
— Садитесь теперь рядом со мной. Но ведите себя вежливо. Хорошо?
Гунявый переносит кресло и садится рядом с Соней.
— Вот так. Теперь дайте мне вашу руку. Какая сильная, красивая рука! Хотите, погадаю вам? Я хиромантка. Имейте в виду…
Гунявый правой рукой берёт свою рюмку и стремительно опустошает её. И только теперь макает дольку лимона в сахар и медленно жуёт.
Соня же держит его левую руку ладонью вверх на своей левой руке, а пальцем правой водит по линиям и бугоркам большой ладони Гунявого.
— Гм! А знаете, немало славных черт характера: жестокость, грубость, отсутствие так называемой жалости.
— О? Это славные черты?
— Разумеется. Вам больше нравится слюнявая сентиментальность?
Рука пытается высвободиться, но Соня крепко держит её.
— Нет-нет, подождите! Необыкновенно интересная рука! Посидите так немного…
— Да к лешему мои черты! Они не стоят и плевка! Пустите!… Лучше поцелуй меня!
— Нет-нет, посидите! Слышите? А то вообще не поцелую. И есть у вас на душе какая-то большая тайна. Большая, глубокая, такая, что…
Гунявый мгновенно выдёргивает руку, словно испугавшись, и даже встаёт.
— Хватит! К чёрту всякие глупости! Пейте!
Он хватает бутылку и наливает себе. И опять заглатывает очередную порцию, даже не поставив бутылку на стол. Соня берёт свою рюмку, снова делает вид, что пьёт, и снова ставит её за фрукты.
Гунявый неожиданно насмешливо улыбается:
— Да вы можете просто не пить, если не хочется. Зачем рюмку-то прятать.
Соня слегка смущается и смотрит на него вверх. Значит, он всё видит и понимает? Или как раз: чем больше пьёт, тем яснее понимает?
— Я не прячу. Ну, сядьте же рядом, я не буду больше гадать. Мы просто душевно и тихо побеседуем. Хорошо? Тут так уютно. Вот так. Дайте руку. Нет-нет, без ворожбы. Я почти никогда не бывала с вами наедине. А вы влечёте и волнуете меня какой-то странной своей силой. Я боюсь, что вы слишком завладеете мной. Надо, чтобы и я хоть немножко овладела вами. Тогда не страшно. Правда? Скажите, я хоть немножко вас волную? А?
Гунявый берёт её за плечи, поворачивает к себе и молча, странно рассматривает её высокий лоб, точёный, правильный нос, блестящие зеленоватые глаза — всё такое тонкое, нервное, красивое лицо. Соня слегка раскрывает губы, показывая белую полоску ровных, мелких зубов, словно готовясь к поцелую.
— Ну, отвечайте же: есть хоть немножко и моей власти над вами? Или вы хотите только сами властвовать над другими?
Гунявый вместо ответа пытается притянуть её лицо к себе. Но Соня так сильно упирается руками в его грудь.
— Нет, сначала скажите! Есть?
— Есть.
— Неправда. Это у вас просто так, минутное влечение.
— Да есть уже, говорю вам! Ну, хватит. Я хочу тебя. Слышишь?
— Нет, вы докажите.
— Вот тебе и раз! Какие же ещё доказательства? Я хочу тебя. Понимаешь?
— Это не доказательство. Точно так же ты можешь хотеть первую попавшуюся проститутку. Дай мне войти в твою жизнь так, как ты вошёл в мою. Я не хочу неравенства. Впусти меня так, как я готова впустить тебя в свою душу. Понимаешь? А тогда бери меня всю, мои губы, мои глаза, всё тело моё. Хочешь?
— Хочу.
— Ну так представь доказательства. Скажи: у тебя есть какая-то большая тайна? Скажи только это. Я не спрашиваю, какая именно. Но скажи хоть это. Ведь всё равно это заметно. Ну, скажи. А тогда можешь делать всё, что хочешь…
Гунявый какое-то мгновение тяжело, неподвижно смотрит ей в глаза.
— Ты сказала, что грубость — моя хорошая черта?
— Сказала.
— Нравится тебе?
— Нравится.
Гунявый молча, медленно встаёт, грубо, железно обхватывает Соню обеими руками, вырывает её, как корень, из кресла, берёт в охапку и несёт к кровати.
Соня перестаёт сопротивляться и, когда он начинает хищно и неловко раздевать её, даже помогает ему, загадочно улыбаясь и не пряча от него улыбки. Потому что в этом состоянии так заметил бы улыбку охотника осатаневший от голода волк, бросающийся на капкан. Теперь можно хохотать прямо ему в лицо, кричать в ухо о его тайнах, на него это подействует так же, как на падающий камень.
Полузакрыв глаза, Соня обеими руками обнимает горячее, дико напрягшееся тело и осторожно обыскивает его. И сразу же под грудью, под сорочкой нащупывает туго стянутый широкий пояс, который, судя по всему, намотан на голое тело. Пояс или просто узкий свёрток, обёрнутый несколько раз вокруг живота? На спине пояс лежит ровно, а на животе ощущаются бугорки — наверное, там что-то завёрнуто.
Соня щупает решительнее. Да, впечатление такое, что завёрнута бумага и ещё что-то твёрдое. Найти бы конец пояса или булавку и размотать. Но где он, этот конец? Искать его через сорочку очень трудно.
Соня потихоньку просовывает руку под сорочку, прикасаясь к поясу и голому животу.
Но в это мгновение Гунявый, словно от удара электричеством, вскидывается всем телом, испуганно, широко раскрытыми глазами смотрит Соне в лицо и кулём скатывается с кровати. Дико оглядев комнату, он хватает себя за грудь, нащупывает пояс, потом, снова уставившись на Соню и не переставая тяжело дышать, начинает торопливо, беспорядочно одеваться.
Соня садится на кровать и следит за ним удивлённым взглядом.
— Что случилось? В чём дело?
Гунявый не отвечает и, сопя, одевается. Соня, закусив губу, натягивает на голое тело край простыни.
— Да в чём же дело, милый?
Вдруг Гунявый поднимает голову, размахивается и изо всей силы бьёт себя по лицу. Да так, что голова отшатывается в сторону, и оплеуха мокро чавкает в ушах.
Соня с неподдельным ужасом становится на колени, выпустив простыню.
— Ради Бога, в чём дело?
Гунявый, не отвечая, не глядя на неё, идёт к умывальнику и суёт под кран голову. Соня нерешительно садится и не знает, одеваться или ещё подождать. Плеск воды за согнутой спиной не прекращается, руки зло, упрямо трут голову, обливают, снова трут.