Все изменяет тебе

— Так что ж, Кэтрин, вы согласны? — спросил Эдди Парр. — Последнее слово в этом деле, конечно, за вами.

— Нет, не согласна, — сказала Кэтрин, и я почувствовал, как все присутствующие повернули головы в ее сторону. — Что — то в лице и в голосе этого арфиста опутывает людей и притупляет их разум. Вот и на этот раз он в несколько минут заставил всех нас одобрительно кивать в ответ на его ребячливые предложения. Я не совсем верю ему. Не думаю, чтобы у него была злая воля или чтобы он был способен на предательство. Нет, это не так. Но он большей частью играет, а теперь не время для игры. Он все еще не понимает характера людей, с которыми нам приходится сталкиваться. Надо быть дурачком, чтобы подумать, будто мы откажемся от наших собственных планов ради его сумасбродных проектов. Вся эта болтовня о беспризорных калитках и о добрых тюремщиках звучит для меня фантастически и подозрительно. Наш арфист скорее живет в мире фей, чем на нашей грешной земле. Бартоломью действительно такой никчемный пьяница, ка- ким — Алан обрисовал его, но что — то уж очень долго пришлось мне вырывать у него отеческое согласие на свидание с Джоном. Я неделями вымаливала на коленях разрешение повидать его.

— Калитка существует, — сказал я так холодно, как только мог, — и пользуются ею совсем не феи.

— Ладно. Пусть план арфиста осуществляется своим чередом. Но я настаиваю на одном: пока он будет ощупью бродить среди плюща и брататься с Бартоломью, наши люди должны выполнять первоначальный план осады главных ЕорЬт для освобождения Джона Саймона этим путем.

— Одновременно?

— Вот именно. Это даст нам некоторую уверенность в успехе и отвлечет внимание от действий арфиста с фланга.

— Известить ли мне об этом Лонгриджа?

— Нет необходимости. Единственное, что от него требуется, — это действовать в точности так, как было намечено.

Кэтрин стала нервно шевелить носком ботинка тлеющие в камине уголья.

— Предложение арфиста — его личное дело. Я не решилась бы никого убеждать пожертвовать жизнью для выполнения этой затеи. Эта волшебная калитка могла ему и присниться.

— Я иду вместе с ним, — сказал Эдди. — Пятеро из нас пойдут с арфистом. Льюис, Метью, Эллит, Уилкинс. Вы согласны?

— Конечно! — послышался голос Метью Хэмпфрейса, ответившего за всех.

— Идет! Мы встретимся в разных пунктах на дороге между Мунли и Тодбори. Завтра я окончательно извещу вас о месте и времени встречи.

Некоторые из присутствующих встали со своих скамеек и стульев.

— Мы должны действовать осторожно. Стоит только горнозаводчикам и солдатам узнать, что Лонгридж зашевелился, как они сразу разместят ищеек для наблюдения под каждым кустом.

Люди приготовились расходиться. Кэтрин сначала слегка приоткрыла дверь и тут же вновь захлопнула ее.

— Кавалеристы спускаются с горы. Оставайтесь здесь, пока они окончательно не исчезнут из виду. Патрулирование в такой поздний час показывает, что джентльмены опять разнервничались.

Мы подождали несколько минут, прислушиваясь к топоту и цоканью копыт проходившего мимо отряда. Двое из солдат тихо напевали какую — то любовную песенку, показавшуюся мне очень приятной. Потом во вновь наступившей тишине, поодиночке и парами, люди, сидевшие в кухне, начали выбираться из домика Брайеров, расходясь по косогору в разные стороны. В кухне задержались только Кэтрин, Эдди Парр и я.

—1 Вы оба можете оставаться здесь, — сказала Кэтрин, — можете устроиться на старой кровати Джона Саймона.

— Спасибо, Кэтрин, — ответил Эдди, — но мне что — то не хочется спать. Я предпочел бы никуда не уходить и полюбоваться на огонь.

— Немного дров вы найдете, арфист, в том самом ящике, на котором сидите. Разведите огонь заново.

В наши дни следить за огнем в камине такое же важное дело, как и любое другое. Все, что ускоряет бег времени, нам только на пользу.

Я поднялся, извлек из ящика три — четыре полена покрупнее и развел огонь.

— И вот что, Алан, — произнесла Кэтрин, стоя в пол- оборота и собираясь уже уйти в свою комнату, — я хочу поблагодарить вас.

— За что?

— За то, что вы вернулись сюда, за ваше желание помочь нам. Вы легко могли ускользнуть и укрыться в безопасном месте.

— Вы знали, что я вернусь, а я сам — не знал. Я пытался было уклониться от этого. Пошел к Пенбори. Разговаривал со стариком. У него такой вид, будто фитиль его жизни догорел больше чем наполовину. Он рассказывал, что чуть ли не сходит с ума после снов, в которых он видит Джона Саймона повешенным. О нежности он говорил такие вещи, что чуть не заставил меня прослезиться. Вот так, видите, и происходит, что разрозненные крупицы сострадания, освободившись по своим темным углам от гнетущей судороги, неожиданно сливаются в одно величественное целое. Он очень чувствителен, этот Пен- бори, и не в силах переносить такие грубые вещи. Дочь его в свою очередь принимала меня в маленькой и уютной комнатке — такой я в жизни не видывал, разве только в мечтах, в ту пору, когда зимние дожди делали меня еще более печальным, чем всегда, еще более уставшим от земного существования. Элен дала мне билет на проезд в Америку.

— В Америку? Я опять повторяю вопрос, который уже раньше задавала: откуда у вас, арфист, эти чары, которые так действуют на людей? И почему они хотят, чтобы вы оставались где — то вдали?

— Она говорила о моих корнях и о том, как они могут окрепнуть с переменой почвы. Она не очень высокого мнения о той почве, которую я мог бы найти для себя в этой стране. Сначала мне смешно было слышать, что обо мне говорят так, как будто я какой — то кустарник. Но потом я привык к этому. Выпив немного кофе, я взял билет. Пока я слушал вас сегодня ночью, мне в связи с этим запала в голову одна мыслишка. В четверг, если боги и звезды обладают хотя бы крупицей милосердия и здравого смысла, мы увидим Джона Саймона на свободе. Оказавшись вне тюрьмы, он будет полон ненависти и жажды мщения. Даже чувство мести может обратиться для него в опасную и страшную штуку. Если он вырвется из тодборийского замка бодрым и энергичным, его первой мыслью будет отомстить, иначе он будет чувствовать, что потерпел полное поражение. Джон Саймон достаточно сделал на своем веку. Пусть мир найдет себе другого козла отпущения. Джон в долгу перед самим собой и перед вами. Отчего бы вам вместе с ним не задать тягу и не пробраться на этом пароходе в Америку, а, Кэтрин?

Какое — то время Кэтрин ничего не отвечала. Я слышал, как она тихо, нервно постукивала пальцами по косяку двери, на который опиралась.

— Что ты думаешь об этом? — спросил я Эдди.

— Я думаю, что это мысль большой душевной красоты. Она чуть не довела меня до слез, как слова Пенбори о нежности растрогали тебя. Нам еще долго ждать победы, говаривал обычно Коннор, когда кто — нибудь из нас пытался идти напролом и очертя голову рубить направо и налево. Мы еще пока только сгребаем в одну кучу то, чему нас научила жизнь и что в один прекрасный день сделает нас мудрее. Пока что клинок и рукоять нашего меча еще не соединились. Этот самый Коннор и раненого льва мог бы научить оставаться спокойным даже в безнадежном положении. Наш край невелик, и Плиммон не уймется, пока Джон Саймон будет оставаться где- нибудь поблизости. Пусть другие встанут на место Джона и, разнообразия ради, примут на себя хоть часть ударов. Я вовсе не думаю, что такие вопросы каждый мо? жет решать на свой собственный страх и риск, но все же обмозгуйте как следует эту мысль об Америке, Кэтрин.

— Окончательное решение принадлежит одному Джону Саймону. Он — то уж будет знать. Я. всегда дорожила его мнением.

— Так, значит, спокойной мочи.

— Спокойной ночи вам обоим.

Мы с Эдди Парром придвинули наши табуреты к камину и устроились поуютнее, вбирая в себя его тепло.

В ночь с четверга на пятницу я встретился с Эдди Парром под семью купы дубов, на развилке дорог, в грех милях от Мунли. К моменту моего выхода из Мунли башенные часы в центре поселка пробили девять, а еще через полчаса я услышал, как Эдди подал из — за кустов условный сигнал — два низких свистка.