Страница 25 из 88
Дмитрий нахмурился, но разговор дворецкого не поддержал. Миновав гридницу, направился в опочивальню. На ходу бросил:
-Вели, Анкудин, обед варить.
После Покрова сошлись бояре старшей дружины великого князя, чтобы вместе подумать, как покарать городецкого князя. «Виновен, — говорили они, — почто Русь зорил?!»
Сходились в дворцовой палате степенно, знали себе цену. В кафтанах длиннополых, золотой либо серебряной нитью шитых, высокие стоячие воротники бороды подпирают. В шапках горлатных. Рассаживались по лавкам вдоль стен, ждали митрополита и великого князя.
Посреди палаты стол дубовый. В торце помост и стул высокий, на котором Дмитрий восседает, когда созывает бояр. А рядом сиденье для митрополита.
Вошёл Дмитрий, сел в кресло и медленно повёл очами по палате. Вот они, его старшие дружинники, верные боевые товарищи. Неожиданно шальная мысль нагрянула: «А может, кто из них сторону городецкого князя держит? И того хуже, в Орду доносит? Но нет, все они честно великому князю служат, из меньшей дружины в старшую пришли по делам, по заслугам. Вон высокий жилистый боярин Телепнев, рядом с ним Василий Митрохин, а чуть подальше черноволосый Алёшка Козлов о чём-то переговаривается с Михайлой Еропкиным…»
Опираясь на посох, тихонько вошёл митрополит Максим в монашеской рясе и камилавке чёрного бархата. Тщедушный, под очами круги, синие от бессонницы.
Сел в кресло по правую руку от Дмитрия и, положив руку на посох, осмотрелся.
Дмитрий дождался, пока первосвятитель уселся, заговорил:
-Други мои, товарищи, бояре, с кем радость и горе делим. В трудный час позвал я вас, чтоб приговор услышать. Сами зрите, какие беды брат мой Андрей Руси причинил: землю нашу разорил, города пожёг. А всё почему? Власти великокняжеской алчет…
Внимательно слушали бояре, и хоть ведомо им, о чём речь, однако ждали, что ещё скажет Дмитрий.
Боярин Телепнев не выдержал:
-Карать городецкого князя!
Затряс бородой.
-Скликай ополчение, великий князь, — подхватил Василий Митрохин, — пойдём на Городец походом!
И зашумели:
-Разорить! Разорить!
Дмитрий ждал, пока все выкричатся. А Михайло Еропкин ладонь к уху приложил, вдруг всполошённо взвизгнул:
-Не сын он князя Невского, лишить удела! Отнять у него Городец!
Первосвятитель Максим посохом пристукнул, голос подал:
-Непотребные речи ваши, бояре, что советуете! — Повернулся к Дмитрию: — Не давай гневу своему излиться, великий князь, я тебе говорю. И вы, бояре, не распаляйте себя. Коли великий князь начнёт, быть Российской земле в смуте.
Бояре закивали согласно, а Дмитрий спросил:
-Каков совет твой, первосвятитель?
-В твёрдых руках власть держи, сыне. Братья вы, Невские, и вас Бог рассудит.
Бояре покидали палату с одним решением: городецкому князю войны не давать, до поры повременить.
Многие ветры пронеслись над Русью, многими водами обновились реки. Омыли дожди леса и землю Русскую, смыли кровавые следы ордынского набега, поднялась Русь.
Ещё зимой, по первопутку, появился во Владимире ханский посол и велел доставить в Сарай лучших каменщиков. Великий князь назвал суздальских мастеровых. И вскоре погнали в Орду больше сотни русских умельцев.
С весны начали строить в Сарае ханский дворец. Делали его из точёного камня, и получался он великолепным, резным. А мастеровые из Бухары и Самарканда добавили в него лёгкости и украсили изразцами цвета лазури.
С рассвета и дотемна трудились мастеровые. Щёлкали бичи надсмотрщиков, раздавались окрики, и падали замертво измождённые рабы, умирая на чужой земле.
Иногда на стройке появлялся Тохта, через узкие глаза-щёлочки молчаливо смотрел, как снуют с раствором и камнем подсобники, стучат молоты мастеров и споро возводятся стены. Хан решил, дворец должен быть готов уже к следующему лету. Он думал, что жить в нём будет редко, ибо шатёр из белого войлока, просторный и обдуваемый ветрами, — жилище, достойное потомка великих Чингиса и Батыя. Но этот дворец должен поражать величием тех, кто приезжает в столицу Золотой Орды. Гроза народов Чингисхан и его внук Батый покорили мир, а повелевать надо, не только нагоняя страх на королей и князей, но и подавляя их великолепием дворца и богатством, какими владеет хан. Чужеземцам надо испытывать страх и трепет перед повелителем монголов.
Завидев Тохту, звонче щёлка, и бичами и злее становились надсмотрщики. Опрометью бегали на помостах подсобники, будто не было в их руках тяжелогружёных носилок.
С высоты строительных лесов молодой суздальский каменщик Савватий смотрел на хана и диву давался: почему этого кривоногого, тщедушного человечка боится вся Орда?
Савватий хорошо запомнил воскресный день, когда в Суздаль нагрянули ордынцы. Его выволокли из избы, приковали к одной цени с другими мастеровыми и погнали в Сарай.
Брёл Савватий, к дороге приглядывался, решил для себя, что рано или поздно, но попытается бежать из неволи.
Ростом Савватий невелик, но коренаст, широкоплеч, крутолоб и силы недюжинной. Как-то засел в колее воз с камнями. Не тянут кони, рвут постромки. Мужики намерились разгружать телегу, но подошёл Савватий, упёрся плечом и вытолкнул воз.
Но то было в Суздале, а нынче захилел он. Пища в неволе пустая, похлёбка жидкая и малый кусочек лепёшки в день. В животе у Савватия урчание, а ночами снилась ему еда обильная. Чаще всего — будто ест он щи наваристые с хвостом говяжьим. От голода у Савватия мотыльки в глазах летали.
Однако последний месяц ордынцы стали кормить суздальцев получше, давать варёную конину и рыбу, какой в низовьях Волги ловилось множество. По всему видать, испугались, что вымрут каменщики и дворец ханский не достроят.
Из месяца в месяц мечтал Савватий о побеге. Но из поруба, куда бросали их на ночь, не убежишь, а на стройку гонят — караул за каждым.
Приглядел себе Савватий товарища, тоже суздальца. Начал подбивать его вместе бежать. Касьян — так звали парня — уходить из плена соглашался, но говорил, что пробираться надо не на Рязанщину, а на запад, где, по слухам, земля Тмутараканская. Касьян твердил, что татары не станут искать беглецов на той дороге, но Савватий не соглашался.
В Орде Савватий язык татарский осилил, по-татарски говорил не хуже, чем по-русски. Думал, авось пригодится.
Иногда суздальских каменщиков навещал епископ Исмаил. Исповедовал, рассказывал, кто из князей к хану на поклон приезжал, говорил, будто вскоре великий князь в Орду приедет.
Услышал о том Савватий и решил: коли выпадет удача увидеть великого князя, ударит он ему челом, умолит выкупить его либо помочь тайно добраться до Руси.
…И никто не ведал, когда начался день и когда наступила ночь, — говорил сказитель.
Тьма окутала город и реку. Уставшие мастера хлебали жидкую кашу и слушали сказителя, а тот говорил нараспев:
…Дым и огонь сжирали всё… И звери разбегались в страхе невесть куда, а птицы не могли передохнуть и летали в небе, пока не падали замертво… От хохота и воя ордынского стыла в жилах кровь…
-Страхота-то какая, — выдохнул один из каменотёсов.
-А когда они волокли нас в Сарай, аль не такое творилось? — спросил Савватий.
-Так-то оно так, — согласились мастеровые. — Ужели воли навек лишились?
Савватий кинул резко:
-Как кто, а я бегу. Лучше смерть от сабли татарина, нежели доля рабская.
Каменотёсы замолчали надолго. Взошла луна, и в небе зажглись редкие звёзды.
Один из каменщиков сказал удивлённо:
-Здесь и звёзды не такие, как у нас. Эвон, крупные, а у нас небо словно просом усеяно.