Добавить в цитаты Настройки чтения

Страница 24 из 88

Знал об этом и князь Дмитрий, а потому давно высматривал ордынские становища, вежи, дымки костров, таборы. Не знал одного великий князь: получив известие о нём, Ногай усмехнулся и, позвав мурзу Курбана, сказал:

-Ты, мурза, встретишь конязя урусов. Он будет жить в дальней юрте, а когда я захочу, ты приведёшь его.

Зевнув и почесав живот, хан промолвил:

-Урусы власть делят. Хе! Городецкий конязь у Телебуги милости выпрашивал, а Тохта его, как собаку, пнул. Конязь Димитрий ко мне на брюхе приполз. Знаю, о чём плакаться будет… Дети храброго Искандера, однако, не волки — шакалы: падалью довольствуются…

Во времена Берке-хана на берегу притока Итиля, Ахтубе, восточные каменотёсы возвели дворец. И был он лёгким, словно парил в небе. Но Ногай не любил дворец, где дуют ветры и несутся пески. А ещё он презирал дворец, где плетутся интриги, а жизнь и смерть зависят от ханского настроения.

Потому, объявив себя ханом Ногайской Орды, он не возводит дворцов и живёт в степи. Ему ставят шатры там, где он захочет, и Ногай видит на много вёрст юрты и кибитки своих соплеменников.

Неисчислимые табуны Ногая пасутся от уделов русских княжеств до вод моря Чёрного и от гор Угорских до кочевий Золотой Орды…

Горят костры ногайских становищ, и их дымы стелются по степи. Хан любит этот горьковатый кизячный запах, он напоминает ему голодное детство и его многочисленный нищий род.

Прикроет Ногай глаза, и видится ему крытая войлочная кибитка, где войлок прохудился и через дыры смотрится небо, а в дождь льёт вода. Мальчишкой высунется он из кибитки, поглядит на отца, трусившего на мохнатой лошадёнке с вислым брюхом. Отец гонит трёх жерёбых кобылиц. Это и весь табун Ногая. Когда кобылы ожеребятся, мать напоит Ногая кобыльим молоком и будет сбивать в бурдюке кумыс.

Но то было далёкое прошлое. Теперь он самый богатый и самый могущественный хан, потому как много лет был непобедимым военачальником и во всех походах водил тумены Орды…

Великий хан принимал смиренно склонившегося перед ним владимирского князя Дмитрия. Хан сидел на высоких кожаных подушках в окружении мурз и темников.

Посреди белого шатра стояла чаша с горячей варёной молодой кониной и бурдюк с кумысом. Сподвижники хана, молча, пили кумыс, жадно рвали зубами мясо и тыльной стороной ладони или рукавами вытирали сальные губы. Чавкали дружно, когда, откинув полог шатра, в него вступил русский князь.

Дмитрий поклонился Ногаю, все перестали есть, уставились на князя.

-Здрав будь, великий хан, и вы, его сподвижники, — сказал Дмитрий. — Справедливости пришёл я искать у тебя, могучий хан.

Ни один мускул не дрогнул на лице Ногая, он новел рукой, проговорил:

-Садись, конязь Димитрий, ты мой гость. Я гостя люблю. Ты проделал длинный путь и привёз мне дорогие подарки. Я видел их. Эти меха будут греть меня снежной зимой. Теперь я хочу, чтобы ты поел с моими верными темниками и мурзами.

Поджимая калачиком ноги, князь сел. Ему налили в чашу кумыс, протянули кусок мяса. Дмитрий пил кислый, отдающий резким запахом кумыс и чувствовал на себе взгляды татар. Потом он ел мясо, и Ногай одобрительно покачивал головой. А вокруг все жадно ели, причмокивали, сыто отрыгивали.

Так тянулось долго. Дмитрию это время показалось вечностью. Но вот Ногай спросил, и все дружно перестали жевать:

-Что привело тебя, конязь, ко мне?

И глаза-щёлочки хана вперились в Дмитрия.

От неожиданности он вздрогнул. Однако тут же ответил:

-Справедливости твоей ищу, мудрый хан. Орда твоя несметна, а сам ты подобен библейскому Соломону. Брат мой, городецкий князь, несправедливостью живёт, великого стола ищет и на хана Тохту расчёт держит. Он на Русь орду навёл.

При имени Тохты Ногай поморщился:

-Хе, конязь Андрей нарушил закон Ясы. Не ему, а тебе, конязь Димитрий, конязь Искандер дал Владимир. Городецкий конязь, сын Искандера, против воли отца поступил и за это достоин наказания. — Неожиданно он хитро посмотрел на Дмитрия, и его губы скривились в усмешке: — Отчего вы, дети Искандера, грызётесь, подобно лютым псам?

Темники и мурзы согласно закивали, но Ногай снова подал голос:

-Я помню Искандера, его любил могучий Бату-хан, внук покорителя вселенной.

-Великий хан, — осмелился вставить Дмитрий, — князь Андрей возомнил себя великим князем.

-Хе, ты, конязь Димитрий, говорил мне о том. Но Тохта не станет благоволить к Андрею. А я дам тебе, конязь Димитрий, ярлык в подтверждение, чтобы чтили тебя великим князем Владимирским.

Лето на осень повернуло, когда Дмитрий возвращался от ногайского хана. Дни стояли пасмурные, дождливые. Случалось, с утра мелко сеет дождь, а к полудню перейдёт в крупный, холодный. И так дотемна… Земля не успевала принимать влагу и под конскими копытами чавкала, подобно тому как чавкали, объедаясь, в шатре Ногая его сподвижники.

Едва останавливались на стоянку, как гридни разводили костёр, обсушивались, но уже на следующем переходе одежда делалась мокрой, тяжёлой, особенно под броней. Не спасал Дмитрия и корзно, подбитый мехом.

Днями и ночами в пасмурном небе кричали перелётные птицы. На озёрах и плёсах сбивались в многочисленные стаи, нагуливали жир, готовились к дальнему полёту.

Удивлялись гридни: как добираются птицы до тёплых земель и где эти края без снегов и морозов?

Ещё ехали степью, когда неожиданно прекратились дожди, резко потеплело, а днём в воздухе повисали серебристые нити паутины. В тёмной южной ночи запахло чабрецом и полынью, застрекотали кузнечики. С хрустом пощипывали траву стреноженные кони.

Князь не велел ставить шатёр, а, разбросав потник по шелковистому ковылю и положив под голову седло, сладко дремал, довольный своей поездкой. Он надеялся, что теперь-то между ним и Андреем установится мир…

В Переяславле-Залесском Дмитрий не задержался, передохнув и приняв баню, отправился во Владимир. Издалека увидел, как отстраивается город. Уже встали заново стены и башни, подняли детинец, местами его подлатали камнем. Возвели сгоревшие деревянные церкви и хоромы. Из брёвен срубили княжеский дворец и палаты митрополита с резными, затейливыми переходами.

Избы на посаде тёсом крыли, реже соломой. Мастеровой люд наладил кузницы, гончарни, печи для обжига, плотницкие. По берегу Клязьмы баньки курятся, у дощатых причалов ладьи на воде покачиваются.

А за городскими стенами, где торговая площадь, ряды и лавки крыты свежим тёсом, и всё торжище владимирцы плахами вымостили.

Дмитрий усмехнулся: любят владимирцы свой торг. По воскресным дням здесь всегда людно. Свои ряды у каждого ремесленного человека: у кузнецов и плотников, гончаров и кожевенников.

А на полки выкладывают битую птицу, свисают на крючьях окровавленные туши — говяжьи, свиные, бараньи.

Радостно князю — поднялась Русь от ордынского разорения.

Миновав церковь Воздвижения, по бревенчатой мостовой Дмитрий въехал в детинец. Всё здесь было восстановлено, как и до ордынского набега, разве что запах свежеструганого дерева говорил, что совсем недавно детинец покинули плотники.

Княжеский дворец, митрополичьи палаты и боярские хоромы отличали италийскими стекольцами, а высокие ступени дворца, срубленные заново, и точёные балясины — всё было сделано искусно, как на это способны лишь владимирские умельцы.

Издалека ещё разглядели дозорные великого князя, зазвонили колокола, и Дмитрий, сойдя с коня в детинце, встал под благословение митрополита.

Поклонился Дмитрий собравшемуся люду, взошёл по ступеням, отвесил поклон дворецкому Анкудину:

-Спасибо, Анкудин, постарался.

Уж как мы, княже, остерегались, чтоб городецкий князь не сел во Владимире! Ждали тебя, по лесам хоронились. А кого лес не укрыл, те смерть на стенах от ордынцев приняли, иных в Орду угнали. Неправдами князь Андрей живёт, неправдами.