Сотый шанс

— Придется тебе, Миша, подлатать нервишки. Если б схватился за нож… Устроил бы комендант еще один спектакль…

Девятаев от стыда виновато опустил голову.

Уныло, надсадно тянулись метельные зимние дни и ночи. К побегу теперь, казалось, все было готово, все уточнено и выверено. Недоставало летной погоды.

И вспышка… Если она бывает в цилиндре двигателя, человек ей радуется. Но вспышка в душе человеческой совсем отлична от моторной. Она — даже благородная — может дать обратный толчок.

Так получилось и здесь.

Недалеко от Девятаева было место Кости-морячка. Именовался с Дерибасовской. На руку был не чист, слыл коммерсантом, пройдохой. Его окружало несколько парней сомнительного свойства.

Девятаев и его друзья будто не замечали эту шантрапу, в разговоры не ввязывались. А «вожачок» становился все наглее и наглее. Неустойчивые попадали под его влияние.

Как-то он подошел к нарам, где Девятаев беседовал со своими товарищами.

— О чем, господа, шушукаемся? — вызывающе спросил «морячок». — Опять бесплодная тема о патриотизме?

— Перестань, дрянь! — оборвал Михаил.

— Подумаешь, нашелся праведник. А мой принцип в одной строчке умещается: винцо, сальцо, мадамцо и долларцо. И любая географическая точка на земном шаре. Желательно без большевиков.

— Что ты сказал? — гневно поднялся Девятаев.

— Пардон, мадам, — поднес к лицу летчика «дулю». — Я сказал долларцо и мадамцо. Моя стихия. А ты, видать, партиец. Хочешь меня «Краткому курсу» обучить. А он мне и там-то был нужен как пятая нога.

Молниеносный боксерский удар в челюсть опрокинул «морячка». Придерживая скулу, он медленно поднялся.

От второго удара вновь опрокинулся.

— Наших бьют! Наших бьют! — заорали дружки. На крик вышел блокфюрер Вилли Черный.

— Что здесь происходит?

— Он коммунист, — промычал Костя. — Он большевик.

— Так, так, — процедил Вилли. — Политикан. Десять дней жизни, — блокфюрер грохнул по лицу Девятаева резиновой дубинкой.

Костина шантрапа сбила Михаила с ног, в ход пошли и кулаки, и деревянные долбанки…

Утром, еще до подъема, на третий ярус заглянул Соколов.

— Ну, что?

— Слаще не придумаешь…

— Напрасно ты вчера…

— Знаю… Сам виноват.

Володя сказал, что хлопцы собрали для Вилли Черного «откупную». Раздобыли шоколад, консервы и даже золотое кольцо нашлось. Немченко пошел на переговоры.

Подачка, переданная блоковому, оказалась в какой-то мере «охранной грамотой», но не очень надежной. Два дня бандюги не подступались, да и возле Девятаева старались быть друзья. Но на третье утро доской ему выбили два зуба.

Девятаев сдачи не дал: это был бы вызов.

Возвращаясь после работы с аэродрома, Соколов распорядился:

— Иди в прачечную. Володя укроет до отбоя.

Володя из прачечной был одним из тех, кто организовал октябрьский вечер в сапожной у Зарудного.

Сейчас он недовольно проворчал:

— Уши надрать тебе мало… Что отморозил!

— Так он, гадина…

— Дурость в тебе, что ли, заговорила?

Выдержка, выдержка, еще раз выдержка… Она особенно нужна была теперь «политикану» за немецким номером 11189, под которым колотилась неуемная душа летчика.

Днями он был в рабочей команде, а глаза его впивались в облака: скорее бы разогнал их тугой морской ветер, скорее бы на взлет.

Вахман имел на «политикана» особое право: чуть замешкается, приклада не жалеть.

Надо держаться, надо держаться…

А долго ли продержишься?

Есть ли предел неимоверным тяготам?

НЕБО ПРОЯСНЯЕТСЯ

Седьмого февраля командованию на Узедоме метеорологи выдали обнадеживающую сводку: завтра можно летать.

В кабинетах, увешанных портретами Гитлера, с разложенными на столах служебными картами, началась напряженная работа. Летчики, штурманы, специалисты из секретного ведомства прокладывали маршруты до целей, рассчитывали время полетов.

Штурмбанфюрер СС Вернер фон Браун распорядился подготовить к запуску опытную ракету, а для эксперта доктора Штейнгофа — привести в готовность командирский «хейнкель».

Русских пленных приказано было поднять утром пораньше: пусть расчистят взлетную полосу.

Фашисты торопились…

Они готовились…

Но не к тому, что сделают завтра русские пленные.

В тот же день, возвращаясь с изнурительной работы, Девятаев намекнул Курносому:

— Володя, тучи расходятся. Нам надо собраться.

Соколов в ответе был краток:

— После ужина.

Если блоковый Вилли Черный со всей лютостью ненавидел русских, любого готов был растерзать, кроме группы подонков вроде Кости-морячка, то другой блоковый, которого иногда называли камрадом, был близок с Соколовым. И Володя воспользовался его нейтральной «любезностью». И после ужина Курносый сделал так, что камрад куда-то ушел, чтобы русские «отпраздновали день рождения» одного из своих товарищей в его комнате.

Их было трое — ядро, организаторы.

Одному оставалось «три дня жизни». И если не захватить самолет завтра-послезавтра, то уже не улетит ни один. Приговор о «десяти днях жизни» головорезы выполнят непременно. А после не миновать такой участи и другим: ведь бандюги знают, кто сейчас заступается за «политикана», оберегает его от их казни. А если узнают, что он был летчиком?..

В сплоченной группе умели держать тайну о побеге, эсэсовских ищеек близко не подпускали. Вспышка Димы Сердюкова была приглушена, он вновь работал в аэродромной команде.

Обязанности каждого члена экипажа были обговорены не раз.

Кривоногов, например, твердо знал, как убрать тормозные колодки, придавленные скатами колес.

— Нажимаю на защелку, складываю колодку и вытягиваю на себя.

Соколов знал, что ему надо убрать четыре красных струбцины с рулей.

— А у кого будет винтовка?

— Как у кого? — спрашивал Корж. — Это же давно решено. Если появятся солдаты, подпускаю ближе и прицельно…

— Постой, постой, — Девятаев стал серьезнее. — Я вожусь в кабине, немцев не вижу… А их группа…

— Да, надо сразу сказать тебе.

— То-то. Выстрел из винтовки — тревога. А я дам очередь из пулемета. На это никто не обратит внимания: обычная пристрелка оружия.

— Пулемет — это дело мое, — как-то сказал Кутергин.

— А где он, в самолете?

— Пока не знаю. Как залезу — сразу увижу.

Эта деталь пока оставалась неясной.

В одно время продумывали и такой вариант, когда высокий Петр Кутергин в шинели со связанного старичка-вахмана подводил группу к самолету. Но если самолет неисправен?.. А если в кабине летчик?.. Под оружием заставить его вырулить на взлетную полосу?.. А может, он успеет по рации передать пару нужных слов?..

Нет, когда есть свой летчик, нужно лишь одно: скрытно подойти к «хейнкелю», на который укажет Михаил.

И вот в комнате блокового камрада восседают трое. Здесь было самое надежное укрытие для «политикана»: дружкам Кости-морячка не найти его. А Володя подал вареную картошку:

— Подкрепись, «именинник».

И, пока не дотрагиваясь до картошки, Михаил спросил:

— Видели, как перед сумерками немцы копошились у командирского «хейнкеля»? Снег сами разгребали. Значит, самолет к чему-то готовили.

— Ясно: к полету, — догадался Кривоногов.

— Если ясно, то уясним еще. Во-первых, Володя, завтра собери в команду всех наших, подыщи у мастера работу поблизости от «хейнкеля». И подумаем, как избавиться от охранника. Может, свяжем в капонире?

— Если бы наш старичок, то другое дело. А то ведь чистый гад, — вознегодовал Соколов, — кобель цепной! Прихлопнуть!

Кривоногов согласно кивнул.

— Иван, сможешь?

— Опыт имею.

— Нужно одним ударом. Не допустить выстрела, иначе…

Видимо, вспомнив первую встречу с Девятаевым и про свой тесак, Корж повторил:

— Опыт имею. Но в случае чего — подсобит Петька Кутергин, на него сразу и шинель одевать…

— Будем действовать по обстановке. Команду слушать мою. Я за вас и за себя отвечаю, — убедительно закончил Девятаев. — Отвечаю перед Родиной!