Глоток дождя

— Удков, обыщи!

По-кошачьи вкрадчивые руки обшарили одежду Черняка, вытащили парабеллум, записную книжку, бумажник.

— Отвечать только на вопросы! — категорично хлестнул голос. — Где Блотин?

— Погиб. Неужели Марек не сказал?

— Мы не верим Мареку. Он слишком часто меняет привязанности. Нам необходимо подтверждение.

— Я знаю только то, что слышал от Марека.

— Блотин был паскудой. Он заслужил абсолютную свободу — от самого себя. Марек, как ты насчет такой свободы?

Марек опустился на колени и заплакал. Образок закачался в такт всхлипываниям. Третий из бандитов, до сих пор молчавший, не выдержал, сказал по-русски:

— Что ты шьешься к пацанве, Кунерт? Оставь это Доктору. Он их расколет в два счета.

Кунерт грубо схватил Черняка за руки, свел за спину, связал. Правда, Кунерт перестарался — веревка врезалась в запястья, пальцы начали неметь. Черняку разрешили повернуться, и он увидел подбоченившегося Кунерта в бриджах и рубашке с закатанными рукавами, похожего на штурмовика, Удкова в заношенном полосатом джемпере, под которым выпирал животик, и третьего, сидевшего на пороге в позе скучающего туриста (как потом узнал Черняк — Внука).

Кунерт показал на выход, предупредил:

— Только без фокусов!

Вся группа двинулась в Кабанью пущу. Черняку повезло — его вели к Доктору. Черняк чувствовал себя спокойно. Похожий момент был в его жизни. Тогда, следуя легенде перебежчика, он пробирался к линии вражеских окопов и хрипло выкрикивал немецкий пароль для изменников: «Штык в землю! Штык в землю!»

Нынешнее его спокойствие от того, что он слишком долго ждал этой встречи.

После двух часов пути, несмотря на сгущающиеся сумерки, Черняку и Мареку завязали глаза. От вафельного полотенца одуряюще пахло мылом, и сама процедура ослепления выглядела детской игрой в жмурки. От передвижения вслепую Черняк быстро устал. Но вот ударом по плечу его остановили. Он услышал скрип перекатывающихся роликов, гулкий, как бы подвальный говор, восклицания. Они спустились вниз по скрипучей лестничке. Угас шорох листвы, запахи леса сменились вонью спертого воздуха. Черняку был знаком «аромат» мужчин, загнанных в подполье: смесь табачного дыма и немытых тел. Его бесцеремонно крутанули, и Кунерт, дыша в ухо винным перегаром, предупредил:

— С тобой будет говорить Доктор.

Черняку развязали руки, сдернули с глаз повязку, и он зажмурился — свет керосиновой лампы резанул глаза.

— Кунерт, ты свободен, — сказал мужчина средних лет в кителе офицера вермахта. Он протер фланелькой очки и через круглые стеклышки изучающе всмотрелся в Черняка. Потом спросил по-немецки:

— Ты напуган?

Черняк повернул к Доктору голову с кровоточащим виском.

— После такого предисловия трудно остаться хладнокровным.

Доктор мельком глянул, сказал равнодушно:

— Кунерт мастак на такие шутки. У него и кличка «Кастет».

— Мне от этого не легче.

Доктор достал портсигар.

— Кури.

Черняк с удовольствием затянулся.

— Никак не пойму смысла случившегося. Где я перебежал вам дорогу?

— Что общего у тебя с Блотиным? — ответил Доктор вопросом.

— Я был знаком с ним раньше. В школе агентов-радистов абвера. Потерял его из виду в конце сорок четвертого. Вновь встретил его случайно. В лесу.

— Блотин говорил о нас?

— Мало и второпях. Он спешил удрать из Восточной Пруссии.

— Блотин предал, и его настигла высшая справедливость, — напыщенно произнес Доктор.

— Мне трудно судить... Теперь, когда все прояснилось, я свободен?

Стряхивая пепел в берестяной коробок, Доктор усмехнулся.

— Зачем же? Подполью нужны свежие силы. Идешь к нам?

После минутной паузы Черняк признался:

— Я не рискну сказать «нет». Тряпка на глазах — серьезное предупреждение.

— Итак, ты сказал «да». А повязка не более, чем предосторожность. Хочу, однако, заметить, что мы не практикуем ее перед пулей. Человеку надо видеть, что он теряет в сей юдоли. Только тогда последний акт приобретает особую ценность: как рубеж Света и Тьмы, Жизни и Тления. В таких контрастах, согласись, истинный драматизм. Зачем лишать человека возможности с блеском отыграть свой финал?

— Я предпочитаю жанры полегче. Водевиль, на худой конец, мелодраму.

Доктор захохотал.

— Вопроса о репертуаре у нас никто не поднимал. Ты юморист. Подожди, не торопись, мы еще вернемся к этой теме. Но предварительно я хочу узнать твои предыдущие роли.

В этот момент за спиной Доктора зашуршал полог, из-за него высунулось лицо мужчины лет пятидесяти. На Андрея пахнуло медикаментами.

— Что тебе, Иона? — спросил по-русски Доктор.

— Вас зовет отец.

Доктор вышел, и на его место уселся Иона, высокий, костистый. Ковыряясь в зубах, он неожиданно полюбопытствовал:

Веруешь?

— Нет.

— Раньше верил?

— Никогда.

— Накажет бог. Гордыней ты обуян, парень!

— Ты здесь за священника?

Мужичок ответить не успел — появился Доктор.

— Сыновий долг, — пояснил причину отлучки Доктор. — Отец болен, по-старчески капризен... Впрочем, продолжим. Расскажи о себе.

— Не обессудьте, если биография прозвучит заученно: за последние годы часто приходилось повторять ее...

Доктор оказался хорошим слушателем, и Черняк старался быть щедрым в подробностях, которые особенно важны в проверках такого рода. Черняк беспрепятственно наметил этапные вехи жизни своего двойника, рассказал об «обстоятельствах», побудивших его в свое время «перебежать» к немцам. Описывая процедуры допросов у немцев, Андрей упомянул как о забавной детали о стереотипном угощении во время этих допросов: черствый хлеб с повидлом и горький, словно хина, кофе. Далее Черняк сообщил о работе с пропагандистами-власовцами, о зеебургском периоде своей жизни, назвал фамилии некоторых абвер-офицеров, с которыми Андрею довелось общаться. По блеску, возникшему в глазах Доктора, Черняк понял, что попал в точку. Свой рассказ Черняк закончил сетованиями на послевоенные скитания и неудачу натурализации под чужими именами.

Доктор засыпал Андрея вопросами по разведшколе и как будто остался доволен.

— Достаточно. Теперь — о двух последних месяцах. Подробнее, без скороговорки. Умолчания будут против тебя. Места, где проживал, людей, с которыми контактировал и которые подтвердят эти контакты, каналы поступления контрабанды...

— Два месяца назад я едва не подох от голода в Гумбиннене. На мое счастье нашелся человек, давший мне хлеба. Чем-то я ему понравился, скорее всего своим «послужным списком», и он привлек меня к своим делам. К сожалению, конкретный источник поступления контрабанды мне неизвестен. Мой шеф ходил за нею в одиночку. Знаю только, что товары поступали из Варшавы. После того, как в Гумбиннене нас стали допекать, мы перебрались под Зеебург, в Кирхдорф.

Оптовые партии мы перепродавали в розницу и имели на этом хорошие деньги. Однако все хорошее довольно быстро кончается. Шеф получил пулю от ваших людей, и чуть позже был застрелен чекистами...

— Увы-увы...

— Контакты у нас были более чем обширными. Прежде всего, это постоянная клиентура...

Андрей называл людей и думал о том, что легенда его надежна и что серьезных оговорок он не сделал. Цель Доктора — нащупать уязвимые точки в его рассказе. Почувствовал ли их Доктор? Учуял ли истину?

Затем наступила долгая пауза. Доктор вертел портсигар, что-то обдумывал. Наконец снова предложил Черняку папироску, подытожил:

— Безрадостная судьба, не так ли? Какие имел планы до встречи с нами?

— Выбраться в американскую зону оккупации или через Швецию в Южную Америку.

— Разумно. Какие шаги предпринимал?

— Никаких. Выжидал.

— Поэтому не пошел с Блотиным... Он говорил тебе о маршруте движения? Нет? Хорошо. Теперь поговорим с Мареком...

Иона ввел Марека. Доктор не торопясь оглядел его.

— Я ненавижу людей, предавших меня. Но я пожалел твою молодость. Поэтому ты жив. Я хочу, чтобы ты правдиво ответил на несколько вопросов.