Страница 18 из 31
Прорваться сквозь фашистскую цепь удалось не всем. И тот, кто остался в огненном кольце, отбивался до последнего патрона. В Псарском бою погибли польские партизаны: Марьян Витульский, Богдан Санигурский, Тадеуш Доминяк, Чеслав Шиманский, Антоний Грабовский, Леонард Марциняк, Вацлав Кшижаняк...
В руки врагов не сдался никто.
Карательный отряд, подобрав раненых и убитых гестаповцев, собрался в обратный путь. Но в это время из-за сарая донесся стон. Командир отряда сделал несколько шагов, остановился. У трухлявой колоды, скорчившись, лежал раненый Федька и звал:
— Помогите!
Гестаповец, ехидно улыбнувшись, выстрелил. Федька задрожал всем телом и, перевалившись со спины на живот, уткнулся лицом в землю.
Кузнецов после боя долго бродил по лесам и хуторам. Заметая следы, нередко попадал в самые невероятные условия. В деревне, где беглец пристроился на отдых, появились сыщики. За кем они гонялись, летчик не знал.
Деревню оцепили. Начались обыски. Но для смелого всегда найдется выход. И Кузнецов его нашел.
Покинув дом, он ползком по огороду проник к одиноко стоявшей каплице — часовне. «Здесь вряд ли будут искать, — подумал он. — Давай забирайся, парень, в каплицу. Пусть бог хоть раз выручит».
Тяжелая дверь, взвизгивая ржавыми петлями, открылась. Из каплицы дохнуло затхлым холодом и запахом ладана. Каменные ступени вели туда, где стояла гробница, обтянутая лиловым бархатом. На ее крышке лежала груда венков, сплетенных из разноцветных стружек.
Стараясь не уронить венки, Кузнецов сдвинул крышку гробницы до половины, лег спиной на распятого металлического Иисуса Христа, вытянулся во весь рост и закрылся.
Лежать было очень неудобно. Но усталость взяла свое. Сон одолел его.
Проснулся Кузнецов поздно вечером. Фашисты уже давно покинули деревню.
Снова начались опасные странствия из хутора в хутор, из деревни в деревню. Усталый, он шагал полевой тропинкой, проложенной через молодую, еще не выбросившую колос рожь.
Где найти боевых друзей? Куда податься? Что предпринять?
Вышел на узкую длинную межу. Солнце по-прежнему палило в полный накал. Сорвал несколько жирных ржаных стеблей, пожевал их, чтобы утолить жажду.
«Вот она — жизнь, — подумал Кузнецов, глядя на густо разросшуюся рожь. — Мама, Женюрка, если бы вы знали, как мне тяжело, как я устал в последние дни! И на каждом шагу в глаза смотрит сотня смертей. Хоть бы коротенькую весть получить из дома. Теперь, похоже, и потомство появилось. А кто же родился: мальчик или девочка? Женя, думаешь ли ты обо мне? Ждешь ли меня?»
И снова — тропинки, дороги...
Поздним вечером Александр Кузнецов забрел в деревню, раскинувшуюся по обоим берегам мелководной речушки.
«Да ведь здесь живет мать Вацлава Забродского, — мелькнула мысль. — Как он говорил, ее дом третий с краю».
Партизан поравнялся с домом Забродских. Заглянул в окно. В кухне горела керосиновая лампа, висевшая на длинной проволоке, зацепленной за потолок. Осторожно постучал в стекло..
— Кому что надо? — послышался голос из избы.
— Пожалуйста, дайте попить водички. Дюже пересохло в горле.
Створка раскрылась. В окно душисто потянуло ржаным печеным хлебом. Кузнецов не ел целые сутки.
Хозяйка зачерпнула из ведра в жестяную кружку воды, бросила короткий взгляд на прохожего. Сухощавые руки ее задрожали, и кружка упала.
— Что с вами, мамаша? — спросил Кузнецов.
— Я вас узнала. Вы — Сашко-летник... Ходьте прентко. — Старуха зазывающе махала рукой. — Там опасно...
Александр перепрыгнул через прясло забора и вбежал в дом. Хозяйка, высокая и тощая, еще довольно бодрая, встретив Кузнецова с материнским радушием, сказала:
— Давай, сын, познакомимся. — И пожала руку. — Ядвига Забродская. У меня и муж и сын — в партизанах.
— Не плохо бы с ними встретиться...
— А може, бог даст, и свидитесь. Правда, сын последний месяц молчит, а старик изредка наведывается.
Кузнецов осмотрелся и на правой стене над окнами увидел листовку со своим портретом. «Куда я попал? — мелькнула первая мысль. — Не ловушка ли здесь?»
Хозяйка похлопала его по плечу и на ухо шепнула:
— Не бойся, дорогой друг. Они такие листовки расклеили в каждой избе. Настращали нас, чтобы мы приглядывались к каждому прохожему и помогали ловить тебя.
Ядвига говорила тепло, взволнованно, и Александр понял — ее гостеприимство неподдельно. Он спросил:
— Тетя Ядвига, у вас найдется что-нибудь подходящее перевязать рану?
— И какой же ты несмелый, — упрекнула она гостя. — Сразу бы и сказал, что ранен... Человек я запасливый. И мазь у меня есть. В такое время все надо иметь...
Она суетливо забегала по избе, припоминая, где находится домашняя аптечка, сунулась в шкаф, в сундук и, наконец, вспомнила, что только сегодня спрятала ее в подполье.
Рана Александра Кузнецова загноилась, повязка в нее, казалось, вросла.
Радуясь встрече с человеком, который по духу, по убеждению близок ее мужу и сыну, довольная тем, что теперь вволю наговорится, Ядвига промыла рану в трех водах, смазала ее и перевязала. А когда потчевала гостя картошкой в мундире и селедкой со свежим луком, рассказывала:
— Мужу моему недавно исполнилось шестьдесят. Возраста он преклонного, но воюет с немецкими супостатами второй год. В партизанах и сын Вацлав. У каждого имеются награды. Ну, а я домовничаю. Хочется сохранить жилье. Пригодится. А отдохнуть у меня можно спокойно. Еда хоть и небогатая, но найдется. Буду ухаживать за тобой, как за родным.
— А как фамилия вашего сына? — спросил Александр и покраснел от наивного вопроса.
— Тоже Забродский. Мы все Забродские.
— Какой он из себя?
— Вылитый отец. Такой же высокий, плечи — в сажень, грудь не обхватишь руками.. А лицом в меня — белый, и голова белая. И глаза крупные да голубые, как у меня. Парень он у нас разбитной, пробойный.
— И давно воюет?
— Тоже второй год, — ответила Ядвига и спохватилась: — Я рассказываю, а ты, может, больше меня о нем знаешь.
Сердце матери угадало. В последней схватке Вацлав был вместе с Александром. Но остался ли он жив — неизвестно.
Кузнецов прожил у Ядвиги неделю Исчезал в коробе, подвешенном под крышей сарая, в погожее время выползал в огород, забирался на полянку, окруженную смородинником, и, дыша пряным запахом, прогревал плечо на солнышке.
— Теперь могу тебя отпустить, — сказала Ядвига, когда увидела, что рану затянуло. — Только куда ты пойдешь без провожатого? Подожди день-другой. Может, кто-нибудь появится.
Но никто не появлялся. Кузнецов твердо решил уходить. Чтобы хорошо выспаться последнюю ночь, он лег засветло. С вечера крепко уснул, а на рассвете услышал разговор за стеной. Повернулся в коробе на другой бок, затаил дыхание: свои или чужие?
Скрипнула старая дощатая калитка. Шаги приблизились к крыльцу. Но бежать еще рано.
В дверь, что вела в сени, раздался стук — два глухих отрывистых удара. Ядвига не откликнулась. «Или она спит, — подумал Кузнецов, — или пришли чужие».
Стук в дверь повторился. Не спрашивая, кто стучится, хозяйка открыла дверь, и до Кузнецова донесся радостный вздох.
«Свои, — обрадовался он, — определенно свои», — и желая прислушаться к тому, что происходило в избе, выглянул из короба. Стоявшая под крышей Ядвига вытянул вперед руки, как делает мать, когда хочет приголубить сына, и тихо шептала:
— Сашко, не бойся. То наши. Не бойся, дорогой.
Кузнецов, пружиня шаг, прошел в избу и обмер от радости. Перед ним стояли Иван Кузьмин и Вацлав Забродский.
— Тетя Ядвига, да я же их обоих знаю, — здороваясь с друзьями, приговаривал Александр. И уже к партизанам:
— Стало быть, живы, чертяки непромокаемые. А я перепугался. И твоей мамаше, Вацлав, не выдал секрета, как нам досталось в Псарском лесу...
— Хорошо сделал. Мама меньше волновалась за меня
— Но как ты сюда попал, Александр Васильевич? — спросил Кузьмин.
— Да, наверное, так же, как и вы.