Страница 16 из 31
На исходе дня механик-водитель Кузьмин вместе с однополчанами угодил в первую атаку.
Многое пришлось ему после узнать и увидеть в нелегкой боевой страде: и горечь неудач, и радость успехов в дни преследования врага.
В девятнадцати танковых атаках участвовал Иван Кузьмин. И удачно. В двадцатой не повезло. Произошло это западнее Воронежа.
Танк, на орудийном стволе которого четко вырисовывалось шесть красных звездочек, — число уничтоженных немецких машин — стоял в окопе, вырытом на окраине села, подле приземистой, кособокой избушки. От врага окоп прикрывался узкой грядой невысокого тальника.
У Ивана Кузьмина было приподнятое настроение. Сегодня ему исполнилось двадцать пять лет. Полковой почтальон на рассвете доставил имениннику посылку от Марины Гурьяновой, которая, как видно, с бухгалтерской точностью рассчитала сроки прохождения ее с Урала до огневых позиций адресата. Посылка оказалась небогатой: пара шерстяных носков, две пачки «Казбека», белый батистовый платок с розовой вышивкой «Наша любовь впереди» и румяное домодельное печенье в виде сердечек, полумесяцев, звездочек. Но сколько радости доставило это фронтовику! О нем помнит, заботится любимая девушка! А сколько мыслей, чувств, волнений вызвало письмо Марины, вложенное в конверт из целлофана! Она писала:
«Милый Ваня!
Поздравляю тебя с днем рождения. Желаю самых больших-пребольших боевых удач. Как я хотела бы в такой день увидеть тебя.
Скучаю с каждым днем все больше и сильнее. Не можешь ли ты где-нибудь сфотографироваться и прислать мне карточку.
У нас многие девчата уехали на фронт: одни — санитарками, другие — в зенитную артиллерию, третьи — снайперами. А меня не отпускают. Напиши: не сможешь ли вытребовать меня».
Письмо Марины прочитали все члены экипажа. У фронтовиков не существовало секретов. Однополчане поздравили именинника, а командир танка предложил механику-водителю:
— Если хочешь, Иван, я договорюсь с командиром роты, чтобы тебе сегодня дали выходной день. А то неровен час — опять в атаку идти.
— Пойду и я с вами, — ответил Кузьмин. — Вместе воевать, вместе и отдыхать будем, когда настанет время. А потом у меня сегодня может получиться стопроцентная юбилейность — двадцатипятилетний сержант Иван Петрович Кузьмин совершил двадцатую танковую атаку. И кругло, и увесисто...
Командир, улыбаясь, промолчал.
— Правильный мой довод, товарищ лейтенант? — спросил сержант и, погладив ладонью вихор на лбу, добавил: — Если атака получится удачной, я заметку во фронтовую газету напишу. У меня даже и заглавие придумано: «Мои именины на переднем крае».
— Довод убедительный, — согласился командир. — Разрешаю действовать. А завтра всем экипажем пошлем рапорт Марине.
Но рапортовать не пришлось...
В разгар танковой схватки Иван Кузьмин, подогреваемый азартом, вырвался на машине далеко вперед. Опытный механик-водитель показал отменное мастерство. Танк не однажды бывал в таком положении, из которого, казалось, выйти невредимым не было никакой возможности. Но сержант Кузьмин там, где нужно, смело шел на риск, с умением водителя-виртуоза укрывал машину в заметенных черствым слойчатым снегом ручьях и кустарниках, на предельной скорости проскакивал открытые поляны.
А под вечер, когда над полем боя нависла плотная хмурь, экипаж попал в тяжелый переплет.
Продвигаясь по неглубокому ручью, прикрытому с вражеской стороны мелким красноталом, Кузьмин обогнул холм с распаханной снарядами макушкой и встретился с немецким танком. Одну машину от другой отделяло столь короткое расстояние, при котором не могут спасти ни танковая пушка, ни пулемет.
Все это произошло так быстро и неожиданно, как может произойти только в бою. Командир экипажа не успел подать команду, как механик-водитель крикнул:
— Иду на таран!
— Действуй! — ответил командир.
Сержант Кузьмин повернул танк несколько влево и, дав двигателю полный газ, бронированной громадой бросился на вражескую машину. Короткие секунды — и советская «тридцатьчетверка» толстым покатым лбом с тяжелым вздохом ударилась в ведущее колесо фашистского танка. Тот вздрогнул, попробовал рвануться вперед, но застыл на месте с той покорностью, какая свойственна поверженному врагу.
Кузьмин чуть попятил свою машину, выпрыгнул из люка и лихо взобрался на броню танка, властно топая по ней и стуча автоматом. Наполовину по-русски, наполовину по-немецки он кричал гитлеровским солдатам, чтобы они немедленно сдавались в плен.
Но тут ударил вражеский снаряд. Прошив боковую броню «тридцатьчетверки», он угодил в боеукладку. Снаряды взорвались. Членов экипажа разнесло в клочья.
Взрывной волной сбросило с немецкого танка Ивана Кузьмина. Он упал в бомбовую воронку, у которой высокие шершавые бока уже сковало морозом. От удара головой о мерзлый грунт сержант перестал видеть. Незрячего и беспомощного, его схватили немецкие танкисты из протараненного танка.
«Вот где я нашел свой конец, — горько подумал Кузьмин. — Куда я теперь годен? Разве немцам интересно меня лечить?.. Вот и отметил день рождения. Прощай, моя Марина. Как не хочется умирать в двадцать пять лет...»
Два месяца Кузьмина лечили в лодзинском госпитале, а на третий он прозрел. Однажды утром проснулся и через узенькие щелочки глаз увидел яркую солнечную полосу, которая сквозь окно резала госпитальную палату пополам. «Не во сне ли это? — подумал больной. — Нет, я вижу солнечный луч. — Он натянул одеяло на голову и украдкой от других потрогал веки, попробовал их чуть приподнять. Щелки на глазах несколько расширились. Стали видны, переплеты в оконной раме. — Я вижу окно, — твердил Иван. — Я буду видеть». От счастья захотелось крикнуть на всю палату, но надо молчать. Иначе через неделю угодишь в лагерь.
Только глубокой ночью, когда в палате все спали, Кузьмин разбудил слепого соседа по койке, рабочего-поляка, с которым подружился с первых дней, и прошептал ему о своей радости.
— А чтобы еще кто-нибудь не знал про это, — посоветовал поляк. — Лечись и делай вид, что слепота не проходит. Вылечишься — убежишь. Придешь ко мне на квартиру — жена спрячет тебя у надежного человека.
В середине апреля установилась теплая весенняя погода. В госпитальных палатах, терпко пропахших йодоформом и забитых ранеными, стало нестерпимо душно. Зная, что слепые никуда не денутся, врач разрешил в их палате открывать окна не только днем, но и ночью.
Иван Кузьмин двое суток притворялся слепым. А на третьи, перед рассветом, когда о стены госпиталя мягко зашуршал мелкий дождь, убаюкивающий раненых, надел свою пижаму, матерчатые туфли и выпрыгнул в окно, которое выходило в сад. В саду постоял среди вишенников, прислушался, осмотрелся. Кругом — тишь. Значит, одна опасность миновала. Можно двигаться дальше.
И Кузьмин по тропке, проложенной подле каменной стены, устремился в конец сада. Оттуда, перейдя вброд залитый весенней водой овраг, вышел в город.
Семья товарища по госпитальной койке проживала неподалеку. Иван Кузьмин отыскал нужную квартиру.
— Я — друг вашего Станислава, — наполовину словами, наполовину жестами объяснил он немолодой, веснушчатой женщине в старом цветастом салопе. — Я — русский солдат. Станислав просил отвести меня к вашему отцу.
Он начал рассказывать, как фронтовая судьба свела их в госпитале, как они подружились.
— Если просил Станислав, — ответила хозяйка, оглядывая очень крупного русского солдата в короткой и узкой пижаме, — тогда я отведу вас к отцу. Только сразу нельзя.
— Почему нельзя? — удивился Кузьмин, не поняв мысли женщины.
— В таком костюме ходить в город неможно. Одежда Станислава вам не идет. Он маленький, а вы очень большой. Я буду находить вам костюм.
Подходящий костюм — шоферский комбинезон, пропитанный бензином и соляркой, был найден к исходу следующего дня. В этом костюме жена Станислава и проводила Кузьмина к своему отцу. Он свел его с Чеховичем, а тот определил Ивана на конспиративную квартиру подпольщиков.