Соавтор

Тот, нагнувшийся ко мне — не врач. От взгляда его глаз, серых и ледяных, я осознаю положение. Я умираю. Серый лед — как скальпель.

— Хочешь существовать и мыслить? — спрашивает он беззвучно. — Хочешь двигаться? Хочешь остаться здесь, на земле?

— Да! — ору я не раскрывая рта.

Его оттесняют врачи — «Мешаешь, отойди!» — но в последний миг он…

Он забирает меня из тела. Я вижу в его руке, протянутой ко мне, куклу, очень дорогую и прекрасно сделанную куклу — маленького байкера, рыжего, с насмешливой рожей, плотного, в кожаной безрукавке с черепами на отворотах, в джинсах и тяжелых армейских ботинках — и вдруг осознаю…

Эта кукла — я.

Эта кукла — мое точное подобие. Мой крохотный гротескный портрет. И через миг я гляжу ее стеклянными глазами.

Я вижу свое исковерканное тело, свой байк, смятый тяжеленным колесом, врачей, матерящихся над трупом на чём свет, и лужу крови. Я не могу дышать, я не могу говорить, я не могу шевельнуться — но я существую. Я заперт в куклу, как джинн — в лампу.

Тот, кукольник, гладит мои волосы — почти нежно. Шепчет мне на ухо:

— Ты обманул смерть. Тебе сейчас, наверное, неудобно — но это ненадолго. Будет все, что я обещал. Будет легче.

Он, кукольник, — мерзавец. Не знаю, какое он имеет отношение к моей смерти, но к посмертию — самое прямое. Как бы то ни было, он не обманул меня ни единым словом.

Я получил ровно то, что он обещал. Существовать. Мыслить. Двигаться. Остаться на земле. И — да, внутри андроида легче, чем внутри куклы. Относительно.

Андроид стоит втрое дороже, чем мой байк. Он — роскошная игрушка, которая может быть и сексуальной игрушкой. У него пятьдесят стандартных программ движения плюс можно зафиксировать позу. Он повторяет своим томным медовым голосом те фразы, которые вы хотите ему надиктовать. Он — изумительное украшение интерьера, его можно одевать, раздевать, причесывать, поливать духами, менять ему волосы, глаза, кисти рук, стопы — и член, если это андроид мужского пола.

А еще в него можно — в тайне от широкой публики, по особому VIP-заказу для VIP-персон, за невообразимые, несусветные деньги — вселить человеческую душу. И у вас будет вещь, исключительная в своем роде — человек из металла, стекла, электроники и сложных полимерных соединений, осознающий все, помнящий все и, по определению, позволяющий все.

Потому что с пульта управления можно отключить динамик и зафиксировать движения. И тогда получится именно идеальная женщина для живого мужчины или идеальный мужчина для живой женщины. Подконтрольный. Вот за что они платят, эти VIP-персоны. Никакой великолепный стриптизер или жиголо, никакая фантастическая супермодель столько не стоит — потому что они всего лишь несовершенные живые твари, они могут плакать, орать, сопротивляться, двинуть по морде, подурнеть, состариться, подхватить понос или СПИД, начать шляться по мужикам или бабам…

Сломаться в самый разгар игры.

А если сломать меня — придет механик и починит. И можно все начинать с начала.

Моя нынешняя владелица дрессирует меня, как пса.

Мне много помогает то, что я — флешка. Я не могу дышать — поэтому не могу задохнуться от ярости. У меня не бьется сердце — оно не может начать бешено выламываться из грудной клетки. Рыжий байкер был вспыльчив, глуповат, наверное — каждую минуту готов опустить рога и ринуться вперед. Драчлив. Грубиян. Человеческое сердце, человеческие дурные страсти…Все ушло. Я спокоен, как танк, как машина, как робот. Я не чувствую страха. Я чувствую моральную тошноту, ледяную злость, тихое презрение — это всё. Я научился бить по больным местам, используя приторный голос из динамика, как стилет. Механическое тело изменило меня.

Странно, что мне еще не безразлично, что со мной делают.

Я ненавижу слово «любовь». Они меня любят. Просто удивительно, с какой силой они меня любят! Я жажду их безразличия, мне кажется, что было бы легче, считай они меня вещью — пылесосом, видаком, вибратором — но это недостижимая благодать. Они любят меня — и требуют любви в ответ. Они разорились на андроида, наделенного человеческой душой, чтобы быть уверенными — он способен любить.

Они уверены, я — нет.

Моя первая владелица была уже немолодой, лет за сорок — хотя, конечно, на диво сохранившейся и ухоженной. Она страстно восхищалась и тискала. У нее дух захватывало. Она смотрела на меня — и ее глаза влажнели. Она стискивала меня в объятиях изо всех сил, целовала и с придыханием шептала: «Пуся, прелесть, лапушка, чудо! Боже, боже, боже, какой же ты хорошенький! Кисочка, цыпочка, душка!» Ей до дикого восторга нравилась моя неподвижная маска, мое пластмассовое лицо печального эльфа. Она меняла мои тряпки без конца, ей хотелось менять парики и макияж на моей несчастной кукольной башке, она заменила мои бицепсы на другую модель с татуировками в виде сложного готического орнамента, а уши — на новые — с бриллиантовыми серьгами.

Сперва меня это умиляло. Потом начало раздражать.

— Ты понимаешь, что я был живым мужчиной? — спрашивал я, одержимый абсурдной надеждой на понимание. — То, что тебе говорили в этом твоем клубе — это правда. Я был человеком. Мне не нравится.

Она хохотала и целовала мои латексные щеки.

— Не глупи. Слушайся мамочку. Я тебя обожаю, пупсик — я лучше знаю, что тебе надо.

Мне понадобилась неделя, чтобы ее возненавидеть.

Слово «мамочка» при жизни стопило намертво любые эротические проявления. Мамочка, папочка, бабушка. Манная кашка, сопельки. Она говорила: «Дусенька, возьми мамочку!» — вызывая у меня внутренний протест, непрошибаемый, как стена. Я молча смотрел на нее, а она запускала кукольную эрекцию щелчком кнопки на пульте: «Ну иди же ко мне, дурачок!» Я наблюдал за движениями своего тела, как за чем-то посторонним: член андроида снабжен рецепторами поверхности еще в меньшей степени, чем ступни. Я наблюдал за ней — и в подходящий момент говорил бархатным голосом продажной твари:

— Жирные складки на животе, мамочка. Морщины у рта. Шрамы от пластики видны.

Ее вышибало из оргазма, она бесилась или начинала рыдать. Жалкая месть…

— Ты — красивый гаденыш! — скулила она. Потом научилась выключать динамик, но ее не хватало на долгое молчание, ее угнетала тишина, она позволяла мне говорить — и я доводил ее до истерики с битьем побрякушек на туалетном столике.

В конце концов, она меня обменяла на ангелоподобную куклу с нежным личиком ребенка — без души. Моей новой владелице пришлось доплатить. Она сама приехала меня забрать. Вошла в комнату, легкая, светлая, как чайка, юная… Я с тихой нежностью любовался персиковым пушком на ее висках, ее хрупкой фигуркой, личиком ее — тоже, в какой-то мере, кукольным… пока не заметил в ее пальчиках пульт управления…

Она оказалась более утонченной и бесчувственной стервой. Мы быстро стали настоящими врагами. Она унижала меня с наслаждением: я стоял у ее кровати на коленях целыми ночами, с выключенным движком, не имея возможности даже моргнуть; она размалевывала мою маску своей косметикой, надевала на меня парик с кудряшками и испортила четыре комплекта моих пальцев своим несмывающимся лаком для ногтей. На прощанье предложила меня своему живому хахалю, громадному детине с красной мордой, веселой и глупой. Он, вроде бы, согласился, разглядывал меня, как порнографическую картинку, ржал, как мустанг, нес отвратительный вздор, от которого шмонило тюрьмой. У меня был выключен голос — но мы с хахалем встретились взглядами, и у него тут же прошел запал.

Не знаю, что он увидал в моих кукольных стекляшках — мне показалось, что ему стало стыдно. Через миг он взял себя в руки, снова ржал и похабничал, но ко мне не прикоснулся. Больше не пришел. Она рыдала в телефонную трубку — он не вернулся, а она продала меня снова.