Соавтор

— А что думаешь ты? — окликаю я забинтованную девицу.

— Ничего, — говорит она хрипловатым контральто. — Мне все равно.

— Сломалась? — спрашиваю я. Мне хочется тронуть ее руку, хотя в этом нет смысла. Она вызывает у меня острый приступ сочувствия.

— Сломался, — говорит она. — Я был парнем… при жизни. И некоторое время потом. Нынешний владелец сменил тело почти полностью. Оставил только голову, шею и парик. Ему хотелось чего-нибудь этакого — но не хватило храбрости на совсем уж этакое. Какая разница… все равно, это только видимость… бестелесная. Протез. Еще вопросы?

— И что? — спрашивает серебряный с очевидным сальным любопытством. — Ты — гей?

— Нет, — говорит вамп. — Я же говорю — мне все равно, что бы эти уроды ни делали с моим протезом. Карма. Я отравился газом, это — наказание за суицид. Я внушаю себе, что это когда-нибудь кончится — тогда я попаду в ад и успокоюсь.

— Козел, — говорит джинсовый и отворачивается к девочке-бабочке.

— Почему травился? — спрашиваю я.

— Козел, — отвечает вамп. — Еще вопросы?

К нашей гламурной компании подходит небольшое отвратительное существо. Оно выглядит, как злобный монстрик, небрежно собранный из окровавленных кусков пластмассовых трупов; уши от разных существ, вместо носа — большой палец мужской ноги, заскорузлый, с желтым треснувшим ногтем, рот — трещина, из которой вытекает нарисованная кровь. Глаза — слепые стеклянные бельма. Одета тварь в черный фрак, распахнутый на голой вскрытой груди с торчащими ребрами, и фрачные брюки. Вместо ступней у нее — ладони с ярко-красным лаком на ногтях.

Вамп отшатывается. Джинсовый одобрительно смеется:

— Ты эффектный. Сам бы завел такого, пока живой был.

— Это — мой собственный дизайн, — сообщает тварь со скромной гордостью. — Первый приз на международной выставке «Темная Реальность», золотая медаль. Я не чмо вроде вас, а был дизайнером кукол, уродцы. Что уставились, сопли розовые? Кто ж вас, таких, ваял-то, а, срамота?

— Хам, — фыркает девочка-бабочка и уходит к своему владельцу, который хлещет виски.

— Как будущим коллегам повезло, что ты сдох, — тихо говорит вамп. — Существовать внутри твоих дизайнерских изысков — хуже всякого ада…

Монстрик оглядывает его с головы до ног.

— У тебя, крошка, есть конструктивная недоработка, — говорит он. — Как и у всего вашего поколения. Мы с моим спонсором работаемнадпоправкой. Ротик у вас занят динамиком, хе-хе. Создает владельцам неудобства интимного плана. Но ничего-ничего, что-нибудь придумается…

Вамп шарит взглядом по залу, где пьют люди и танцует нагая грудастая кукла — динамический стереотип номер три, скорость вторая. Из огромных стереоколонок гремит отвратительная попсовая песенка: «Вот и сердце нашлось где-то в схеме моей — посреди проводов и магнитных полей». Голос живого исполнителя передразнивает механическое мурлыканье андроида. Пальцы вампа комкают конец бинта.

— Бежать некуда, — говорит он еле слышно. — От всяких сволочей — живых и неживых — бежать некуда. Надо было умирать, пока мог. Трус я, трус…

— А ты — подлец, — говорю я монстрику. — И талантливый дизайнер — рожа к душе подходит, как родная.

— Полегче на поворотах, — говорит монстрик. — Я эксклюзивен. Еще всякая латексная подстилка будет…

Я бью его кулаком в челюсть.

Это чертовски глупая выходка. Кажется, моя злость достигла предела. Монстрик мне отвратительнее, чем люди — и я, как при жизни, с наслаждением теряю над собой контроль.

Монстрик, ожидавший всего, но не такого, отлетает в сторону, сшибая спиной вазу с декоративной подставки — ваза разлетается вдребезги, летят брызги, мокрые цветы, какие-то штуки с булавками, которые удерживали их в букете — мелькает мысль об электронных внутренностях андроида — разрывая простенькую мелодию, визжит живая женщина. Люди впали в секундный ступор.

— Иди со мной, — говорю я вампу.

Он качает головой, отступает:

— Некуда, некуда, — и я не могу его тащить, и нет времени упрашивать. Он еще думает — куда. Мне уже — все равно.

Моя владелица судорожно дергает заевшую молнию сумочки — я выхватываю ремешок из ее рук, швыряю сумочку на пол и наступаю на нее. Под ногой что-то хрустит — надеюсь, пульт управления, а не пудреница. Я выскакиваю из зала, оттолкнув какого-то типа в темном — секьюрити или лакея.

Выбегаю во двор.

На парковке — ее «Госпожа Шоссе», черная и серебряная — вторая в ряду. Ключ зажигания — в замке. И я — бессердечный мерзавец — вышибаю ворота автомобилем, стоящим, как самолет.

Через две минуты и четырнадцать секунд — я на загородной трассе. Я выжимаю газ до упора и опускаю стекло. Поток воздуха на скорости около ста тридцати километров в час треплет мои искусственные волосы и кружева на моем воротнике, но я не ощущаю его лицом.

Моей душе хочется плакать; стеклянные глаза куклы — всегда сухи.

Ухоженный парк за декоративной решеткой остается позади. Начинается пригородный индустриальный район — мимо мелькают какие-то бетонные корпуса. Я выжимаю скорость до предела — и выворачиваю автомобиль к кирпичной стене, на которой вдруг вспыхивает золотое сияние…

Я вываливаюсь в свою реальность, полуоглохший от взрыва. Распахиваю форточку и высовываюсь в нее, дышу ветром, дышу ветром, дышу ветром. Октябрьский пасмурный день холоден, запах дождя опьяняет меня, сырой воздух касается лица, это лучше, чем поцелуй.

Я наслаждаюсь болью в груди и ноющей спиной. Я любуюсь собственными несовершенными руками, старым рубцом ниже ладони, волосками на нижних фалангах пальцев. Упиваюсь ощущением живого тела.

И только придя в себя после самоубийства и воскрешения, соображаю, что Андрея нигде нет.

Я оставил его там?! Он сам остался там?!

Я бездумно глажу стену, закрывшуюся за мной. Кем он там был вообще? В последнее время, когда мой собственный опыт уже велик — я не всегда могу узнать его в облике роли-тени-персонажа. Как он мог потеряться?

Я чувствую жгучий страх — панический. Какое-то ужасное, леденящее предчувствие. Я почти понимаю нечто — но осознание крутится между паническими мыслями, как ртуть на блюдце. Мне никак его не ухватить.

Я блуждаю взглядом по нашей комнате. Никак не могу понять, что вижу такое, от чего душа идет вразнос. Что-то ненормальное, что-то безумное. Что-то противоестественное.

Поднимаю с письменного стола очки Андрея. У меня трясутся руки. Я надеваю очки. Мир вокруг наводится на резкость. На стеллаже — несколько наших книг. Я читаю на корешках собственное имя — лучше бы псевдоним — Александр Андреев. Под обложками — выходы, выходы… Наши? Мои?

Я выхожу в коридор и включаю свет. С оторопью подхожу к зеркалу. Андрей растерянно смотрит на меня из-за стекла. Он выше, чем мне казалось. Рыжеватый чубчик взъерошен. На нем — растянутая тельняшка…

На мне — старая черная футболка. Я ощупываю себя. Поднимаю глаза.

Андрей усмехается влево. Я не чувствую улыбки на своем лице. Протягиваю руку — пальцы проходят зеркало как туман или поверхность воды. Андрей хлопает меня по ладони.

И в этот самый миг меня озаряет. Я осознаю все. Я инстинктивно гляжу вверх — не знаю, что надеюсь там увидеть. Кажется, хочу встретиться взглядом со своим личным богом.

Я понимаю, что я — персонаж. Литературный герой. Пока Андрей, смахивая на пол гребенку, щетку для обуви и дезодорант, перебирается на эту сторону бытия, я понимаю, что мы с ним оба — роли-тени-персонажи. Мы пишем книги вместе с тем, другим, частью чьей души являемся.

Я осознаю очевидное — и абсолютный покой сходит на мою душу. Андрей усмехается:

— Что, щелкопер, понял, что и над тобой есть божество?

Да ладно, конечно есть. Мой бог — наш соавтор…