Соавтор

Зимой нам, наверное, будет тяжело. Но лишь бы сюда никого не принесла нелегкая… остальное — пустяки. Мы справимся вдвоем. Без чужих, кто бы они ни были.

Я прекрасно себя чувствую.

После драконьего замка, после маленького Георга — у меня на душе удивительно светло. Я чувствую себя его ровесником; весь мир обрел такие краски, такую нежную яркость, какая припоминается только по раннему детству. Снег пахнет яблочным джемом. Я вижу, как солнце пробивается сквозь тучи — и чувствую, как расплываюсь в улыбке, невольно и искренне.

Андрей наблюдает за мной, поставив локти на стол.

— Дракошка, — говорю я, — это было здорово.

— Удивительно, что нас выбросило в их детство, — говорит Андрей мечтательно. — Интересно, что с ними станется, когда они вырастут. Выживут ли одни?

— Мне интереснее другое, — говорю я, вспоминая. — Георг, конечно, еще совсем малыш, хоть и видел много не по годам. Ему не может прийти в голову, что дракон — совершенно чуждое существо с другими психическими установками. Но я не могу понять: Рич-то в человеческом детеныше что нашел?

Андрей потягивается, хрустнув суставами:

— А-ах, славно летать было! Чудак ты, щелкопер. Инстинкт самосохранения работает — бывает, толкает друг к другу существ разных видов. А иногда то, что мы называем «человечностью» — совершенно зря называем, по-моему. Помнишь льва и собачку, а? Мне еще рассказывал один мужик, что у него на даче одна сволочная баба живых новорожденных котят закопала, а его пес раскопал, вылизал и отнес к себе в будку. Потом мужик их из пипетки кормил, а пес охранял и чистил. Троих. Потом очень огорчался, когда котята подросли и разбрелись по поселку. Скучал. Что этим псом руководило?

— Дракон же вообще не млекопитающее, — говорю я. — Он — рептилия, нет?

Андрей задумывается.

— Я бы не сказал… во всяком случае, не совсем. Они, старина, очень странные создания, эти драконы из этого мира. И очень эмоциональные. У них стайные завязки, они социальные существа — насколько я помню, у рептилий так не бывает.

— Это да… но ведь совершенно другая психика…

— У социальных созданий много общих черт. Понимаешь, одиночество тем, кто привык существовать в группе, мучительно, а уж детенышу — и тем более… Отец и мать Рича, насколько он мог понять своим разумом птенца, не слишком рвались на эту войну — но у них, как у людей, бывает долг чести, месть, патриотизм… весь этот ассоциативный ряд. Они жили на отшибе, какие-то у них вышли накладки с выбором пары, старый дракон изрядно дрался за свою самку, и в конце концов они решили не дразнить гусей. Но у них было подчиненное положение… в драконьем государстве, если можно так сказать. И когда вожак и его свита приняли решение начать войну, родители Рича не смогли или не посмели отказаться.

— Но люди — их еда?

— Нельзя сказать, чтобы основная пища, хотя они могут питаться и людьми, не вопрос. Пес может съесть кота, дело не в этом! Люди — чуждая, страшная, противная раса, понимаешь? Так же, как они сами — для людей. Две разумных ветви эволюции с разными ценностями. Мешают друг другу, конкурируют, делят мир. Естественно, хоть и гнусно.

— Но дракончику не отвратителен человеческий ребенок?

— Так дракончик человечку тоже не отвратителен, как ты не врубишься! Они оба — маленькие еще, глупые, непредубежденные… Ричу было плохо, страшно, одиноко, он устал, его ранили — не слишком тяжело, но чувствительно. И тут появляется миролюбивое существо. Думаешь, он не видел, что ребенок безопасен и сам перепуган и расстроен?

— Меня поразило, что драконы плачут.

— У них, кстати, друг мой, и с чувством юмора все в порядке. И вообще — с эстетическим чувством, хотя, конечно, совсем другая эстетика… Но еще у них, что бы люди там себе ни воображали, никакая не чешуя, а вполне кожа, хоть и необычная с человеческой точки зрения. Полно нервных окончаний. И Ричу было очень приятно, когда человек до него дотрагивался. Как коту или псу. Мягкие, очень подвижные руки. Свои так прикасаться не могут — просто физиология не позволяет.

— Он поэтому жмурился?

— Вот именно. Георг ему нос чесал, гладил под подбородком… нет, он и сам бы мог достать, но чужие прикосновения, да еще такие — совсем другое дело. Молчаливое сообщение: «Ты в безопасности, тебя любят». Детенышу важно, чтобы его любили… да и взрослому тоже.

— Потом посмотрим, что с ними сталось, когда они выросли? — говорю я и ставлю чайник на газ.

— Если сумеем, — улыбается Андрей. — Людишка!

Мы смотрим.

Периодически их навещаем, называем «нашими детками» и скучаем, если вдруг, почему-то, нам туда долго не попасть. После этого впадения в детство я как-то внутренне разжимаюсь, перестаю напрягаться. Любой выход кажется мне потенциально чудесным. Я становлюсь до такой степени увереннее в себе, что через пару недель, имея в запасе два выходных, решаюсь открыть тот мир, который мне советовали населить орками.

Я знаю совершенно точно, что орков там нет. С гарантией. Мне, скорее, представляется что-то неантропоморфное, не по-человечески жестокое и опасное.

На всякий случай, я выбираю день, а не ночь. Днем всё кажется спокойнее.

Андрей по установившейся привычке выходит в чужой мир первым — и я впервые вижу, как он делится. Не могу подобрать другого слова. Его тело распадается на две колеблющиеся тени, каждая из них на глазах приобретает форму и живую плотность. Мой друг и соавтор вошел сразу в двоих: худенького юношу в эластичном комбинезоне неуловимого цвета, с чем-то вроде плоского ранца на спине и широким поясом с пристегнутой кобурой — и громадное, условно человекообразное существо, что-то биомеханическое, тускло поблескивающее щитками доспехов или скафандра, несущее массивный «рюкзак», похожий на пылесос. Это существо, киборг или инопланетчик, оглядывается на меня. Его лицо скрыто забралом из темного стекла — или что там они используют? — но я ощущаю невидимый взгляд и бегу за ним.

Закованный в броню чужак мне ближе, чем человек. Я ухитряюсь понять это еще одной ногой по нашу сторону реальности…

Выход из портала сопровождается обычной дезориентацией, но в этот раз к ней почему-то примешивается страх.

Не тот, что обычен для ТП-перехода — выражаемый в ощущении, что выйдешь вне расчетной точки, внутрь плотной массы, что твои атомы перемешаются с атомами иномирного твердого вещества — вечный подсознательный страх ТП-оператора. Нет. Другой.

Я на несколько бесконечных секунд панически пугаюсь себя.

Словно ТП вышвырнул меня не только в другой мир, но и в другое тело. Оно кажется мне жутко неудобным, как одежда с чужого плеча, хочется сцарапать его с души ногтями — мне мешает грудь, движения стали не координированными, неуклюжими, тело вызывает приступ тошного отвращения, словно я внезапно разжирела или покрылась гнойными нарывами. Меня буквально трясет от ужаса и напряжения; приходится несколько раз глубоко вдохнуть, чтобы успокоиться. Мои партнеры ждут, когда я приду в себя. На лице Олега — благородное сострадание: «Каково-то бедной девушке выносить нагрузки, нелегкие даже для мужчин!» — наш высокоморальный друг всегда с пониманием относится к чужим слабостям. Лица Дн-Понго я не вижу, но чувствую, кажется, телепатическую волну его насмешливого презрения, легкого, как летний бриз. Его взгляд моментально меня отрезвляет.

Нет ничего хуже понимания и сочувствия к чужим слабостям, обращенных в твою сторону. Я не слаба, что бы некоторые ни думали. Все эти психические рывки после ТП-перехода — просто рутина. Мне только жаль, что рядом нет никакой отражающей плоскости; неловко заглядывать в темное зеркало шлема Дн-Понго, чтобы убедиться, что с моим лицом все в порядке — а меня бы это окончательно успокоило.

Чтобы найти себя, порой важно себя увидеть. Но нет, так нет.

Я поправляю на лице прозрачный эластичный респиратор, прилегающий точно и плотно. Раскрываю наладонник. Олег и Дн-Понго ждут: человек уставился на меня с напряженным вниманием, кундагианец, пользуясь несколькими свободными мгновениями, проверяет оружие, проверяет связь, проверяет аптечку. Я понимаю, что ему в высокой степени наплевать на все, кроме успеха миссии; это самурайское деловое спокойствие восхищает меня и приводит в порядок мои мысли.