Ветер богов

— А… что там помогать! Дом мой век простоит. Что было вчера у Тарады?

Ичиро рассказал, как вел себя Иссумбоси. Дед ахал, выспрашивал подробности, потом помрачнел:

— Я ведь не хотел, чтобы ты к помещику ходил.

— Да, я поступил невежливо: приехал всего на три дня домой и целый день провел в гостях.

— Я не об этом. Ты помнишь, меня однажды вызывали в полицию… Твой отец погиб… он был коммунистом…

— Коммунистом? Не может быть! — растерянно переспросил внук.

— Погиб. Так они сказали. Кто такие коммунисты, я, признаться, и сам толком не знал. Полиция и власти говорят, что это бунтовщики, враги, что они, — дед понизил голос до шепота, — даже против его величества, Я одно знаю, внучек: твой отец был хорошим человеком. Его здесь все уважали и любили… Вот твой дядя Кюичи, хоть он и мой сын, — дрянь человек.

Голова Ичиро отказывалась соображать. Его отец, коммунист? Им в училище говорили о коммунистах ужасные вещи. Но ведь отец был хороший человек!..

Дед и внук долго молчали, каждый думая о своём. Потом дед, кашлянув, твердо заговорил:

— К Тараде ты не должен был ходить вот почему. Его служанка, что приходила за вами, долго мучилась зубами. Я её вылечил. Родственников у неё здесь нет, а отдохнуть от хозяйского глаза хочется. Вот она и стала у нас бывать. Она потом и рассказала мне, что отца твоего выдал полиции сын Тарады — Санэтака. Ещё прапорщикам ездил он как-то по делам в Иокогаму. Там в гостинице случайно увидел твоего отца и спросил у горничной, в каком номере живет господин Эдано. А та ответила, что человек с такой фамилией у них не проживает. “А этот, что пришел?” — “Это господин Такаяма”. Санэтака тут же сообщил в полицию. У Хидэо паспорт был на другую фамилию, но Санэтака на очной ставке его опознал. Вот так арестовали отца, а куда он потом делся — неизвестно.

— Ах, подлец Санэтака, — Ичиро ударил кулаком по столу. — Я бы увидел твою печень, если бы нам пришлось встретиться!

— Да, — сокрушенно покачал головой дед. — Тут ничего не поделаешь. Я молчал, ждал тебя… даже Кюичи не говорил. Тот испугался бы за свою карьеру. В нашем роду никогда обид не прощали. Придется теперь мне, старику, подумать об этом.

Дед помолчал, а потом, взглянув на внука, спросил:

— Как ты думаешь, Ичиро, война долго будет тянуться?

— Не знаю. Для меня недолго.

— Да… И я, старый дурень, верил в быструю победу.

— Это не твоя вина, дедушка. Это те, кто повыше нас, плохо выполняют волю его величества. А мы… мы свой долг выполним…

— Да?.. И чем же она закончится?

— Не знаю, дедушка, не знаю.

— Ичиро! — с надеждой проговорил дед. — Первый внук дороже детей, а ты у меня первый… Скажи… ты окончательно решился?

— Да, дедушка.

— Зачем только я тебя маленького от болезней спасал? — печально произнес старик.

— Не напрасно, дедушка. Видишь, я оказался нужен его величеству. Прошу тебя об одном: если что случится с Намико, помоги ей!

— Понимаю… Ты вчера был с нею.

* * *

Обратный путь в училище был печальным. Хмельной Иссумбоси спал, запрокинув голову, и так храпел, что приходилось удивляться, как столь пронзительные звуки могут исходить из такого тщедушного тела.

В училище они узнали: из двадцати камикадзе двенадцать посылают на Филиппины. Эдано был назначен старшим команды. Остальные выпускники отправлялись кто в Бирму, кто в Индокитай, кто на Окинаву.

Собрав отъезжающих на Филиппины, генерал Ито выступил с напутственной речью:

— Господа унтер-офицеры! Вы направляетесь в страну, которую императорская армия освободила от угнетателей американцев. Японскую армию там ждали и искренне приветствовали. Так же встретят и вас — защитников независимости и свободы, дарованной нами этой стране. Это один из великих принципов “великой восточноазиатской сферы взаимного процветания”. К нашему огорчению, угнетателям янки вновь удалось вторгнуться на освобожденный архипелаг. Они высадились на Лейте. Битва за Филиппины во многом предопределяет судьбу империи. В этой битве решающее слово за вами. Каждый потопленный корабль врага — это тяжкая рана для него. Больше ран — и тем скорее он ослабеет. Ваши предшественники на Лусоне — отряд капитана Сэки Юкио — уже выполнили свой долг. “Сикисима”, “Ямато”, “Ямадзакура”, “Асахи” — так назывались подразделения отряда. Их наименования взяты из чудесных строк старинного поэта Мотои Наринаги: “Если кто спросит, что такое душа японца, то отвечаем ему, что это красивая чистая душа, подобная сакуре[10] в лучах солнца; цветы сакуры опадают сразу, и японец идет на жертву так же, не задумываясь”. Уверен — вы тоже окажетесь достойными этих прекрасных слое. Будем молить богов о ваших боевых успехах.

Вечером весь курс собрали на прощальную вечеринку. Адъютант генерала рекомендовал летчикам ресторан “Цветы сливы”, умолчав, что он принадлежит родственнику генерала.

Кутили здорово. Командиры утверждали, что для настоящего военного деньги — зло. Когда человек копит — он начинает дрожать за свою шкуру. А если воин погибнет на поле боя, то может случиться — его деньги достанутся врагу. Что может быть глупее?

…И вот они плывут к Лусону, навстречу опасностям, плывут, чтобы не вернуться…

Небо на востоке, у самой линии горизонта, стало бледно-серым. Близился рассвет. Силуэты кораблей конвоя и шедшего сзади “Ниигата-мару” становились четче. Виден был бурун, вспоротый острым форштевнем миноносца. На палубе миноносца к зенитным установкам встали боевые расчеты. Свет дня нёс опасность. Не странно ли, что человек — владыка природы — испытывал страх перед солнцем?..

“Как быстро пролетела ночь”, — подумал Эдано. Он не чувствовал ни малейшего желания уснуть. Да и что удивительного! За дни плавания они столько часов провалялись на нарах, что, казалось, выспались вперед на целый месяц.

Эдано хотел пойти и разбудить товарищей, но потом раздумал. Зачем? Если что и случится с ними, так ведь шлюпки только для команды.

Мимо Эдано, зевая и почесываясь, прошло несколько солдат. “Наблюдатели”, — догадался он. С рассвета и до самой темноты стоят они в различных углах корабля, всматриваясь в просторы моря и неба. К зенитному автомату на носу протопал боевой расчет. Чувствовалось, что нарастала тревога, напряженность, — “Сидзу-мару” входил в опасную для плавания зону.

Вот показался на мостике и сам капитан: четыре-пять часов сна взбодрили старика.

Но тут случилось то, что с такой тревогой ожидалось всеми. Едва помощник капитана, сменившийся с вахты, спустился по трапу, как грохот взрыва разнесся над морем. Капитан мгновенно подал сигнал боевой тревоги. Палуба загремела под ногами бегущих матросов — команда занимала места по боевому расписанию.

Из кубрика, где размещались камикадзе, выскочил Иссумбоси.

— Что случилось, Ичиро? Ах, дьявол, смотри! — тут же закричал он.

Эдано оглянулся. Шедший сзади “Ниигата-мару”, старый, как и их корабль, заметно заваливался набок. Пламя взвилось над бортом, и в небо подымался столб густого черного дыма. Сотни людей метались там по надстройкам. Прыгали за борт: поверхность моря была усеяна головами.

Миноносец конвоя развернулся и, оставляя за собой след-дугу из вздыбленной винтами воды, мчался к гибнущему кораблю. За его кормой взметывались один за другим высокие водяные столбы — миноносец кидал глубинные бомбы.

Эдано и Иссумбоси оторопело смотрели на морскую катастрофу. Впервые на их глазах гибли сотни людей.

— Почему мы не поворачиваем? Надо же спасать их? — спросил Иссумбоси.

Как бы в ответ “Сидзу-мару” резко увеличил скорость. Капитан стремился как можно скорее увести своё судно под прикрытие береговых батарей. Спасение людей с “Ниигата-мару” — это задача конвоя и следовавших сзади кораблей. Не первая трагедия такого рода совершалась на глазах старого моряка. Его коллеге не повезло — что ж, у войны свои жестокие законы.

Вдруг раздался сигнал “воздух”. Капитан выругался: “Этого еще недоставало!” Но тут же он облегченно вздохнул: силуэты трех самолетов показались со стороны Батаана.