Страница 50 из 99
«Пан-пан», «пан-пан», — прошелестело по рядам. Так стали называть в Японии женщин, которые были вынуждены продавать свое тело оккупантам, чтобы не умереть с голода.
Заметив колонну, солдат остановился и прокричал что-то оскорбительное. Теперь уже женщина стала тащить его вперед.
В вагоне, когда поезд тихо тронулся с места, Эдано осмотрелся. Кругом были незнакомые люди, хотя все они попали сюда из одного транзитного лагеря. Теперь уже не репатрианты, а просто пассажиры, они облепили окна и оживленно комментировали всё, что видели. Излишне громкими разговорами они, казалось, старались компенсировать вынужденное и настороженное молчание в лагере.
Потом попутчики Эдано постепенно отошли от окон и стали разбирать вещи, устраиваться.
В вагон вошел проводник — молодой парень с явно военной выправкой. Он весело посмотрел на пассажиров из-под черного, козырька форменной фуражки:
— Э-э… Будьте любезны, господа бывшие военные, угостите махоркой!
— Пожалуйста! — несколько рук протянулись к нему с кисетами.
— Что, тоже побывал у русских в Сибири и не можешь отвыкнуть? — опросил сосед Эдано.
— Да нет, — ответил парень, — я же вижу, кого везем. Не первый раз. А вы знаете, сколько сейчас стоят сигареты? Это теперь дорогое удовольствие, многим не по карману.
— Вот как? — покачал головой сосед Эдано.
— Эх, — послышался из глубины вагона чей-то голос, — если бы повезли нас через Токио, последнюю махорку бы отдал.
— Через Токио? — усмехнулся проводник. — Ну, уж нет. Теперь вас через Токио только в крайнем случае повезет, да и то небольшими группами.
— Это почему же? Мы не бандиты и не арестанты.
Проводник, поплевывая на неумело свернутую папиросу, присел напротив Эдано:
— Так никто и не думает. А только когда первую группу репатриантов повезли через Токио, там наши железнодорожники как раз устроили забастовку. Ну, репатрианты вышли из вагонов, сели на перрон и объявили забастовку солидарности.
— А скажите, пожалуйста, вы тоже бастовали? — осторожно опросил пассажир, которому хотелось проехать через Токио.
— Конечно! У нас боевой профсоюз, — явно гордясь, подтвердил проводник.
— И это не опасно?
— Как сказать… — Лицо проводника стало серьезным. — Полиция ведь та же, да ещё и дубинки американские. Случается, что полицейским и американские эмпи помогают. У нас же теперь демократия..
— Эмпи?
— Да, американские военные жандармы. — Проводник поднялся и поклонился: — Простите за беспокойство и спасибо за внимание, мне надо идти к начальнику поезда. Прошу по составу не ходить — следующий вагон только для иностранцев, точнее — для оккупационных властей. Держитесь от них подальше, возможны неприятности…
Поезд, замедляя ход, тихо подкатил к небольшой станции. В вагоне все окончательно распределились по местам, начал складываться своеобразный дорожный быт.
Эдано и его попутчик прильнули к окну. Их внимание привлекла какая-то суетня на перроне. Служащие-железнодорожники были явно встревожены и нетерпеливо поглядывали в сторону вокзала.
«Что там могло произойти?» — подумал Эдано и тут же получил ответ на свой вопрос. Из центрального входа показалось несколько военных-американцев. Они хохотали, громко о чем-то разговаривая. Сытые, довольные, не торопясь, не обращая ни на кого внимания, они прошли в соседний вагон «только для иностранцев». Такую же надпись Эдано заметил и на двери вокзала, из которой вышли американцы. В ту же секунду поезд тронулся…
Внезапно поезд нырнул в туннель, наполнив его шумом, грохотом, паровозным дымом. Несколько минут в вагоне была полная темнота, но вот окна начали постепенно светлеть, и наконец состав выдавило из туннеля, как столбик зубной пасты из тюбика.
Проводник предложил пассажирам чай. Некоторые, достав припасы, стали подкрепляться. Эдано. есть не хотелось. Выпив чашку чаю, он поблагодарил проводника и снова отвернулся к окну.
Торопливо убегали назад деревья. Склоны гор почти вплотную подступали к железнодорожному полотну. Казалось, они загораживали от любопытных взглядов жизнь, которая шла за их горбатыми вершинами.
Но вот поезд вырвался в широкую долину. Замелькали полоски полей, тщательно убранные, причесанные, ухоженные трудолюбивыми руками крестьян. Знакомая с детства картина! Вон женщины в фартуках, в широкополых шляпах из рисовой соломы склонились над своими полосками земли, стоят, не разгибаясь, и только иногда делают короткие шажки. «Сажают рис», — догадался Эдано. А вон, повязав полотенцами лбы, чтобы пот не заливал глаза, двое крестьян ритмично, как заведенные, взмахивают мотыгами. Земля до блеска отполировала металл, и, когда мотыги взлетают над головами, на лезвиях остро вспыхивают лучики солнца. На изгибе полевой дороги показалась нагруженная чем-то тележка. Её тащили худой мужчина и женщина. Рядом, вцепившись в борт тележки, шагал мальчуган. «Может быть, и мне вот так придется работать с Намико и сыном? — подумалось Эдано. — Всё может быть». И хотя было видно, что тащить тележку — труд нелегкий, эта картина умилила Эдано.
Долина начала постепенно сжиматься, как река, врывающаяся в горы. Вот она перешла в просторное ущелье с высокими, обрывистыми стенами-берегами. И вдруг на недосягаемой высоте Эдано увидел крупную, бросающуюся в глаза надпись: «Амеко, каэрэ!» и тут же рядом, чтобы было понятно тем, кому она адресовалась: «Ами гоу хоум».
«Здорово! — подумал Эдано. — Есть и здесь смельчаки!»
Он оглянулся. Рядом стоял проводник.
— Кто это написал? И как только они забрались туда?!
— Никто не знает, — пожал плечами проводник. — Разве в таких случаях ставят подпись и указывают домашний адрес? Такие надписи вам будут попадаться и дальше.
«Значит, верно писали в «Нихон симбун», — вспомнил Эдано статьи из газеты для военнопленных. — Выходит и вправду есть люди, которым ненавистна оккупация».
За время, проведенное в Майдзуру, Эдано, сам не замечая того, пал духом. Раньше он надеялся, что на родине многое изменилось, что его соотечественники, испытав ужасы войны, трагедию Хиросимы, полны гнева. А те, кто вверг страну в войну, стыдятся глядеть в глаза людям. Но речь вице-министра, допросы в комиссии, вагон «для иностранцев» и надписи на дверях «только для иностранцев» — всё это легло тяжелым грузом на душу.
Даже рассказ проводника о забастовке не повлиял на его настроение: «Ну попробовали бастовать, а дальше что?..»
Но, увидав надпись на неприступной высоте, Этано ободрился. Ведь, чтобы сделать это, надо было рисковать жизнью. А разве будут люди рисковать жизнью ради того, во что они не верят?
5
Кобэ оглушил Эдано. Только заборы вокруг пустырей и развалин домов свидетельствовали о том, что каких-нибудь четыре года назад в ночном небе над городом кружили американские самолеты, сбрасывая смертоносный груз. Заборы увешаны крикливыми рекламными плакатами. «Лучший подарок в мире — жемчуг Микимото», «Лучшее в Японии — пиво Кирин», «Автомобиль «ниссан» — модно и патриотично».
По улицам бесконечной вереницей мчались широкозадые, сверкающие лаком и никелем американские лимузины.
В том же потоке двигались старые, облезлые японские автомашины довоенного выпуска — некоторые с горбам газогенератора. Попадались и окрашенные в защитный цвет кургузые «джипы» с американцами в военной форме…
И тут же, почти рядом, на ступеньках лестницы, у заколоченного подъезда дома расположилась группка людей в белых халатах и потрепанных солдатских шапках.
Они выставили напоказ свои протезы и костыли. Некоторые держат в руках музыкальные инструменты: флейту, гитару, рожок, барабан. А безрукие составили хор. Они поют под музыку грустную народную песню. Время от времени один из инвалидов берет рупор и, обращаясь к прохожим, просит пожертвовать на пропитание.
И ещё больше, чем в Майдзуру, вывесок, надписей, транспарантов на английском языке. Они о чем-то напоминают, кричат, уговаривают. Но уговаривают других, тех, кто сейчас распоряжается на его родине. Вот прошла их целая группа — военные моряки. В потоке прохожих вокруг них образовалось свободное пространство, которое не позволяет им раствориться в толпе. Группа моряков является здесь инородным телом, не способным вступить в контакт с горожанами Кобэ. Один из моряков завернул в ресторанчик с крикливой вывеской «Биг Билл», и остальные потянулись за ним: открытая дверь мигом всосала их, как вакуумный насос. А на тротуаре уже не оказалось свободного места, мимо двери ресторана потек однородный, оплошной поток прохожих.