Страница 5 из 99
Вот за окном тянутся рисовые поля. Рис выбросил метёлки, и всё поле кажется огромным куском шелка, переливающегося под порывами ветра. Почему он раньше не замечал этой красоты?
У высокого каменистого обрыва стоят каменные божки, они охраняют дорогу и путников от обвалов. А могут ли эти изваяния спасти людей от лавины бомб? Или божки не знают, что такое бомбы? Раньше Эдано так никогда бы не подумал!
А вот изможденный человек тащит по каменистой дороге тяжело нагруженную тележку. Он так напрягается между оглобель, что острые локти его высоко приподнялись над головой. Он похож на кузнечика — раньше Ичиро не замечал такого сходства. А он не впервые видит грузовых рикш.
И везде — на мелькавших мимо вагона домах, хозяйственных постройках, даже на каменном обрыве, под которым стояли статуи божков, — виднелись плакаты: “Священную войну до победного конца!”
— Ну как, Ноппо,[5] — вспомнил Иссумбоси школьную кличку Ичиро, — нас теперь никто не примет за поездных воров? Хорошо бы сакэ раздобыть. Может, нас и напоят бесплатно?
Эдано улыбнулся. Удивительная способность у его друга — ни над чем серьезно не задумываться. Он отвернулся от окна: рядом, тяжело опираясь на палку, стоял пожилой мужчина с усталым умным лицом.
— Извините, — Ичиро приподнялся, — пройдите к нам. Здесь есть свободные места.
— О, искренне благодарен, господин унтер-офицер. Но я не смею беспокоить вас.
— Вы нисколько нас не стесните. Убедительно прошу не отказываться. Вы обидите нас.
— Очень, очень признателен вам, — старик со вздохом облегчения сел. — В моём возрасте двенадцать часов работы, пожалуй, многовато. Но, конечно, мы не ропщем, ибо наши затруднения ничто в сравнении с лишениями, переносимыми воинами.
— Да чего там. Простите, как ваше достойное имя?.. Кагава-сан?.. Я всё понимаю, Кагава-сан. Война — это не только битва воинов, но и тяжелый труд всей нации.
— Вы изумительно мудро сказали, господин унтер-офицер. Изволите ехать домой? Извините за нескромность.
— Да, наш поселок в пятидесяти километрах ог Кобэ.
— Ах, вот как. Кобэ порядком пострадал.
— Это печально, но такова воля богов.
Поезд, скрипнув тормозами, остановился. Иссумбоси поднялся.
— Ты как хочешь, Эдано, — решительно заявил он, — а дорога без сакэ — не дорога. Пойду добуду бутылочку.
За окном послышалось пение. Нестройные тягучие звуки становились всё громче и громче. Эдано посмотрел в окно. Из-за ограды маленького вокзала показалась процессия людей в белых одеждах. Под ритмичные удары барабана они тянули слова молитвы…
— Кто это, Кагава-сан? Что они поют? — полюбопытствовал Эдано.
— Это верующие из буддийской секты святого Ничирена. Названия всех этих сект трудно запомнить, одни буддисты разделяются на одиннадцать сект. Вот эти исповедуют евангелие “Белого лотоса”.
— Вы сказали “Белого лотоса”?
— Да. Евангелия тоже мало чем различаются. Главное — они учат верующих стойко переносить все тяготы и горести земной жизни. “Великий Будда, — утверждают они, — живет в каждом из нас, и, значит, горе и беды, испытываемые людьми, неизбежны, разумны, они предопределены в потоке жизни. Несчастья и тяготы проходят, как туман, если люди с ними смирятся, поймут их неизбежность и, таким образом, достигнут блаженства в иной жизни, в другом мире”.
— Простите за любопытство и назойливость — вы буддист?
— О нет. По мне, все религии одинаковы. Люди ищут утешения. Верующих во всех сектах в последние годы стало гораздо больше, — пассажир печально улыбнулся.
В купе ворвался Иссумбоси, потрясая двумя фарфоровыми бутылочками.
— Смотри! Первые трофеи! Теперь признай свою ошибку, недостойный этого напитка!
— Признаю! — рассмеялся Эдано. — Это тоже утешение от невзгод!
— О конечно. Но, господин унтер-офицер, утешение это очень короткое, и не каждый к нему может прибегнуть, а религия всем доступна. Она сейчас многим нужна…
“Религия многим нужна, она утешает. А деда и религия не сможет утешить”.
Они приехали в поселок вечером. Как тяжела была первая встреча! Старик высох, ссутулился, стал ниже ростом. С какой радостью он бросился навстречу Ичиро и как сразу сник, увидев повязку камикадзе. “Внучек, внучек…” — растерянно шептал он, и слезы катились по морщинистым щекам.
Дед плачет! Ичиро был так потрясен, что не мог вымолвить ни слова, а только обнимал старика. А Тами! Она низко поклонилась Ичиро и сразу вышла во двор. Вернувшись, она оставалась молчаливой.
Поселок показался Ичиро меньше, грязнее. Бедность выпирала изо всех углов, и даже вогнутые крыши домов казались придавленными от невзгод.
Дед, немного успокоившись, стал рассказывать безрадостные деревенские, новости. Сосед убит в Бирме, Его дочь Намико стала взрослой девушкой и мобилизована убирать рис на полях помещика. Сейчас она дома — поранила ногу.
— Каждый день забегает узнать, есть ли вести от тебя. Любит, наверное… Хорошая жена кому-то будет…
Ичиро смутился. В его памяти Намико оставалась подростком, немного угловатым, то по-мальчишески задиристым, то нежной и робкой девчушкой.
— Плохи у всех дела, внучек, — продолжал дед, не замечая смущения внука. — Почти половина призванных в армию не вернётся. Урожай забирают — для армии. Люди недоедают. У нас разве только помещик Тарада да староста недурно живут.
— Тебе, дедушка, теперь будет положен двойной паёк и пенсия. Я назвал тебя как единственное родственника.
— Лучше бы мне не получать этот паек. Да и много ли надо такому старику, как я?
Вскоре сели за стол. Тами раздобыла где-то риса и настряпала для Ичиро любимые им кушанья. Подавая, она просила извинения за скромный ужин.
— Надо было предупредить о приезде, — укорял и дед. — Мы бы приготовились…
Утром дом деда первым посетил Иссумбоси. Он был под хмельком и заявил, что плевать хотел на все собрания и чествования, которые затевает староста. Пусть приходят сюда и говорят, что находят нужным.
Вскоре с визитом явился староста во главе делегации из наиболее видных жителей. Иссумбоси держался важно, надменно, сам на себя не был похож. Едва ораторы высказались, как он бесцеремонно их выпроводил. Достал из кармана бутылку сакэ:
— В деревне теперь только мы с тобой настоящие парни. Вот и будем пить. И твой дед с нами. Он здесь единственный человек, достойный внимания!
Дед отмахнулся.
— В старости и единорог хуже клячи!
— Э-э, не скажите, дедушка. Врач и бонза чем старше, тем становятся лучше. Не горюйте, дедушка, — продолжал Иссумбоси, садясь за стол. — Выпейте и забудьте про всё. Я ведь понимаю… Мы с Ичиро хоть погибнем не напрасно. За черту жизни мы прихватим с собой порядком этих рыжеволосых дьяволов. А вот как вы здесь…
Дед подавленно молчал. Ичиро остановил некстати разболтавшегося друга.
Сакэ постепенно начало действовать: старик принялся вспоминать Порт-Артур.
Раздался робкий стук, и в дверях показалась молодая женщина.
— Добрый день, господа унтер-офицеры! Простите, что нарушила вашу беседу, но мой хозяин почтительно просит вас осчастливить его своим посещением. Он терпеливо ждет вас…
— А кто твой хозяин? А, Тарада-сан! Это дело, — оживился Иссумбоси. — У него не только сакэ найдется. Пошли, Ичиро, нагреем богача хоть раз!
Дед нерешительно запротестовал, но Иссумбоси отверг все возражения.
Ичиро согласился пойти к помещику: он избегал оставаться один на один с дедом. Какую-то вину чувствовал Ичиро перед стариком.
Помещик Тарада жил обособленно в полукилометре от поселка. Иссумбоси важно шествовал рядом с Ичиро по улице.
Служанка постукивала гэта[6] сзади, как и положено женщине.
Но стоило им выйти за черту поселка, как Иссумбоси отстал и за спиной товарища повел оживленный разговор со служанкой.
Усадьбу помещика время почти не тронуло. Дед говорил Ичиро, что дому свыше ста лет. Это было четырехъярусное строение. Крутая соломенная кровля выдавалась на метр от стен. Снаружи они оклеены новой бумагой, двор — чисто подметен.